Роберт Ирвин - Утонченный мертвец (Exquisite Corpse)
Кэролайн утомило мое молчание. Она спросила, что я делал в пабе с маской для сна на глазах. Я попробовал объяснить. Рассказал о «Серапионовых братьях», наших поисках конвульсивной красоты и о необходимости упражнений на восприятие тонких аур. Для того чтобы почувствовать эти ауры, нужно сбить все привычные настройки чувств или вообще отключить их на время. Моя искусственная слепота была разновидностью познавательной отчужденности, когда день превращается в ночь, с ее сновидениями и таинственной тьмой. С помощью Маккеллара я вслепую бродил по знакомому городу, который обрел для меня новое измерение, и искал женщину-мечту – женщину, которая до сих пор существовала лишь в грезах братства. Я процитировал строчку из стихотворения Поля Элюара, опубликованного в журнале «Сюрреалистическая революция»:
Une femme est plus belle que le monde ou je vis Et je ferme les yeux.
– Женщина прекраснее мира, в котором живу. И я закрываю глаза.
Даже мне показалось, что я несу полный бред. Я уже сделал глубокий вдох, но она поднесла палец к моим губам, призывая к молчанию. Я поцеловал ее палец. Раньше мы шли с ней бок о бок, но теперь она встала передо мной, загораживая мне дорогу.
– Как все глупо, – сказала она с притворной серьезностью. – Но мило.
И мы поцеловались. По-настоящему, в губы. Я не знал, где мы сейчас. Не знал, что происходит вокруг. Вполне могло быть, что нас окружала толпа любопытных зрителей, наблюдавших за нами, как мы целуемся. Я уронил трость на землю и поднес руки к лицу Кэролайн. Мои пальцы скользили по ее лицу, заменяя незрячие глаза. Мои руки ласкали пушистые волосы, рассыпавшиеся по плечам, потом скользнули по твердой высокой груди под плотной тканью платья, опустились до пояса, ниже пояса. Ее голос был скрипкой, но будет ли скрипкой она сама?
Может, на ней будут шелковые чулки? А вдруг у нее деревянная нога? А что? С Маккеллара бы сталось подыскать для меня одноногую женщину. Однако, она не дала мне проверить, сколько там у нее ног, и, решительно отстранив мою руку, усадила меня рядом с собой на траву.
– Ну, что… я та самая… как ты там говорил? Конвульсивно красивая женщина-греза? – Ее голос дразнил и смеялся.
– Кэролайн, я хочу написать твой портрет. Приходи ко мне… Кьюбе-стрит, 41. Это неподалеку от Вест-индийской верфи. Я напишу твой портрет. Приходи в эту субботу. У меня пальцы художника. Они знают, что ты замечательная натура. У тебя превосходная кожа.
– Ну…
Я буквально физически ощутил, как она недоверчиво приподняла бровь.
– Портрет будет в одежде. Молчание.
Я лихорадочно соображал, как бы ей объяснить, что мое предложение сделать ее портрет ни в коем случае не станет прелюдией к попытке коварного соблазнения, но подобрать убедительные слова было очень непросто, поскольку попытка коварного соблазнения как раз и входила в мои намерения.
– Не знаю, – сказала она. – Я подумаю. – Я держал ее за руку, но теперь она высвободила ладонь. – Пойду куплю нам мороженого.
Она ушла, я остался сидеть на траве. Я сидел в темноте, слушал кряканье уток и приглушенный шелест чужих разговоров поодаль. По моим ощущениям, солнце уже опустилось за кроны деревьев. На улице было тепло, но меня бил озноб. Она не вернулась. Я, как дурак, просидел в ожидании еще почти час, но она не вернулась ко мне. Наконец, я снял маску. Даже в сумерках в парке было достаточно многолюдно, и повсюду, куда ни глянь – столько хорошеньких молодых женщин, блондинок, брюнеток и рыжих. Я не заметил, чтобы кто-то из них обращал на меня особенное внимание.
Глава третья
На следующий день я проснулся еще до рассвета, разбуженный собственным криком, и потом мне уже не спалось, и я долго лежал с закрытыми глазами и думал о разном. Скоро на верфи начнется рабочий день, в сухих доках включатся машины для демонтажа списанных кораблей, но сейчас, рано утром, все звуки, что доносились снаружи, были приятными и действовали успокаивающе: тихий рокот моторов на баржах, проплывавших по Темзе, плеск воды у причала, редкие сигналы туманного горна, скрип шагов по гравиевой дорожке за домом. Тот дом на Кьюбе-стрит, где я снимал комнату в 1936-ом, в 1941-ом году разбомбили немцы, во время очередного налета на Лондон. Это был старый, нелепый дом, каменный пережиток восемнадцатого столетия, втиснутый между двумя пакгаузами, сооруженными в конце девятнадцатого века. Помимо монументальных складских хранилищ на улице-были конюшни для ломовых лошадей, гостиница для моряков, китайская бакалейная лавка и паб («Герб Лонсдейла»).
Я лежал с закрытыми глазами, слушал, как оживают доки, и думал о Кэролайн. Она была настоящая? Вполне вероятно, что нет. Чем больше я думал, тем сильнее убеждался в том, что это был просто спектакль. У Маккеллара много знакомых актрис, и он вполне мог попросить кого-то из них сыграть роль секретарши из конторы торговца мехами. Я позавтракал сигаретой и чашкой кофе. И тогда, и сейчас мои дни измеряются количеством выкуренных сигарет. Для того чтобы встать к мольберту, пришлось подкупить себя еще одной сигаретой. Я делал пастельный набросок портрета Кэролайн, как она представлялась мне в воображении. Я изобразил ее с телом в форме скрипки, но без ног. Мне вдруг пришло в голову, что Кэролайн может быть чернокожей, и поэтому женщина на картине превратилась в безногую негритянку, парящую в небе над городом на другом берегу реки, наподобие божественной покровительницы Ротерхита, а над ее головой я нарисовал слепой глаз, истекающий слезами.
Я никак не мог сосредоточиться. Оставив набросок, я попробовал поработать над иллюстрациями к «Детству и отрочеству Гагулы». Но и с «Гагулой» дело пошло не лучше. Я вышел из дома, сел в трамвай и поехал в Уэст-Энд. Там я долго бродил по улицам Сохо, но не нашел ни одной конторы, как-либо связанной с торговлей мехами. Но, опять же, Кэролайн, когда рассказывала о работе, ни разу не упомянула названия своей фирмы. Я зашел в паб на Грик-стрит и просидел там больше часа – пил пиво и прислушивался к голосам, но ее голоса не услышал. Потом я еще заглянул в «АБС» на Пиккадилли и походил по Сент-Джеймсскому парку.
Уныло посмеиваясь над собой, я вернулся домой. Я всерьез думал о том, чтобы еще раз съездить в паб ближе к вечеру, но вскоре после обеда пришел Маккеллар, узнать, как продвигается работа над иллюстрациями к его книге – и, разумеется, полюбопытствовать, что у нас получилось с той девушкой из бара.
– Маккеллар, ради Бога, скажи мне, какая она была?
– В смысле, какая она на лицо? Я бы сказал, очень даже хорошенькая. Э… волосы темные. Глаза, кажется, карие.
– А сколько у нее было ног?
– Наверное, две. Как у всех. Хотя я не присматривался.
Я продолжал наседать на Маккеллара, но больше он ничего не сказал. Меня бесила эта неопределенность. У Маккеллара напрочь отсутствует визуальное восприятие, что лишний раз проявилось его комментарием по поводу моих иллюстраций. Маккеллар заявил, что они «слишком претенциозные в смысле художественного исполнения». Мы как раз спорили по этому поводу, когда пришел Оливер. Сказал, что Нед просил передать: сегодня вечером состоится внеочередное собрание братства. (Тут, наверное, надо сказать, что название «Сера-пионовы братья» происходит от одноименного сборника рассказов Гофмана, немецкого писателя, жившего в девятнадцатом веке, где фигурирует пустынник Серапион, фантазер и мечтатель, вдохновлявший других героев и утверждавший, что люди способны одним своим духом усваивать все, что происходит во времени и пространстве. Как и писатели из России, из кружка с точно таким же названием, с которыми мы вели переписку, мы придерживались убеждения, что воображение -страшная сила, и ей подчиняется все: и пространство, и время.) Неду стало известно, что Андре Брет.он написал организаторам выставки в галерее Ныо-Барлингтон письмо, в котором всячески обругал «Серапионовых братьев» и потребовал, чтобы их работы убрали из экспозиции. По этому поводу Нед объявил полный сбор. Разумеется, мое присутствие на чрезвычайном собрании братства было строго желательно, равно как и присутствие Манассии. Манассия жил неподалеку, в Шедвелле. Мы решили пройтись пешком. По дороге Маккеллар рассказал Оливеру о нашем вчерашнем эксперименте с маской для сна и секретарем-машинисткой. Оливер не проникся.
– Девушка правильно сказала. Дурацкая была затея. А ты, Каспар, держись подальше от машинисток. Конторские служащие – объективно контрреволюционное явление. Тем более что пока ты клятвенно не пообещаешь жениться, даже и не надейся на то, что тебе будет позволено залезть к ней в трусы.
Оливер сказал это как бы в шутку, но я почувствовал в его голосе скрытое раздражение. Его возмутило и даже обидело, что вчера я провел целый денье Маккелларом и какой-то невыразительной машинисткой, вместо того, чтобы посвятить это время ему. Оливер принялся живописать свой обед с некоей contess’oft*. Я-был уверен, что никакой contess’bi не существует. Оливер вечно рассказывал о своих многочисленных подругах, но я ни разу не видел ни одной из этих женщин.
