Борис Куркин - Исповедь
Далее вниз - иерархическая лестница. Царь ответственен перед Богом за свой народ и вверенную ему Державу. Подданные - перед Богом и Царем. Всякие попытки разрушить эту естественную, то есть установленную Богом иерархию ведут к катаклизмам - кровавым революциям и переворотам.
Кто возглавляет эти смуты? Разумеется, демократ.
Каков же политический и психологический портрет такого лидера?
Первое, что бросается в глаза, глядя на этих людей, - это их беспримерная гордыня. Комплекс всезнайства. Они все знают, понимают и ведают, как нам обустроить Россию, мир, Вселенную. На чем базируется эта уверенность? Ну, хотя бы на том, что демократ умеет болтать на парижском арго. Примеры? Французские энциклопедисты.
Потом начались мировые войны. Вы же не будете, надеюсь, отрицать, что наполеоновские войны - это мировые войны.
Начиналось все с вольнодумства, с желания разрушить все до основания, с точки зрения "разума". Чьего, позвольте спросить, разума? Сажал ли Дидерот капусту? Посадил ли хоть одно деревце Вольтер? Воспитал ли кого-нибудь лично Руссо? Вопросы, как видите, риторические. Я уже не буду говорить о том, сколь скверно кончили свои дни двое последних: это, как говорится, их личные трудности.
И не случайно герой великого произведения Федора Достоевского "Бесы" капитан Лебядкин, завещавший, по его словам, свое чучело не то антропологическому, не то зоологическому музею, требовал начертать на своем лбу краткую и наводящую на размышления надпись: "РАСКАЯВШИЙСЯ ВОЛЬНОДУМЕЦ".
Увы, раскаяться может лишь несчастный Лебядкин. Дидероты, Вольтеры, Руссо, российские интеллектуалы, набившие руку на решении на московской кухне всех мировых проблем, не раскаются никогда. Даже если мир перевернется и содрогнется от претворения в жизнь их идей! "Это вы виноваты, - закричат они, - вы не способны подняться до величия наших идей, вы не умеете воплощать их в жизнь!"
И уж, конечно, всегда есть тот, кого можно изначально признать некачественным. Это, как вы уже догадываетесь, леди и джентльмены, народ. Хам. Быдло. Грязь под ногами. Что еще? Ничего не забыл?
А теперь вглядитесь повнимательней в лица российских демократов, леди и джентльмены! Вы ведь взрослые люди.
Видели ли вы российского демократа смиренным, кротким, мягким, добрым, чадолюбивым? Я лично не видал. И не слыхал, чтобы кто-нибудь видал. Зато постоянно встречаю злобных, ругающихся, крикливых, истеричных особей со следами всех и всяческих извращений на лице, вплоть до сексуальных. Разве они сеют жизнь? Разве они могут пестовать этику благоговения перед жизнью, о которой писал великий гуманист нашего времени Альберт Швейцер?
О, господа, демократия - это смерть и разрушение, ибо это узаконение истребления иерархии естественной, то есть натуральной, природной, то есть Богом установленной. Это стремление возвести низшее до высшего. Вернее, наоборот: низвести высшее к низшему. Стать всем, не будучи никем. Это смерть, леди и джентльмены! Даже хуже. Это гибель духа. Что может быть страшнее утраты духа? Какого Моцарта или Бетховена породит духовная смерть? Какого Гете? Какого Фитцджеральда или Фолкнера? В лучшем случае вам спляшут девицы из "Мулен руж"[5]. Вы хотите умереть за их канкан? Вы хотите, чтобы этот кабак завернул на себя всю Вселенную? А ведь дело идет к этому, и меня тошнит от такой перспективы. И мой народ, кстати, тоже. И потому я не просто не люблю, я ненавижу демократию. Я ненавижу духовное опустошение. Я люблю жизнь и парение духа.
Теперь о России. Россия всегда, даже в самые тяжелые безбожные времена была христианской страной. Мои родители - коммунисты, всю сознательную жизнь вели себя как христиане, сами того, вероятно, не подозревая. В стране, которая метафизически, подчеркиваю, метафизически не приемлет демократию в её чистом онтологическом виде, никакая демократия невозможна в принципе. А потому игра в демократию в России не стоит свеч. Вот и все её перспективы. Для кого-то это может быть и печально. Но считаться с фактами необходимо, дабы не уподобляться тому джентльмену, что подбрасывает над своей головой кирпич в надежде, что тот, вопреки закону Ньютона, зависнет в воздухе.
Так что, либо Россия останется православной, либо станет демократической. Третьего не дано. И что для вас, мои братья и сестры во Христе, важнее? Чтобы сестра христианской Америки Россия оставалась христианской или становилась демократической?
Леди и джентльмены, благодарю за внимание. Valete et plaudite![6]
За столом воцарилась такая тишина, словно где-то поблизости родился полицейский. Ланч был скомкан и завершился раньше положенного.
- Сьюзен, мне надо срочно сходить в православный храм. Где он тут у вас поблизости? - Профессор громко хлопнул себя по коленям и решительно поднялся. Он уже всеми своими потрохами ощущал, сколь зыбко его душевное равновесие.
- Вам нужно помолиться или у вас там назначена встреча? - деловито осведомилась Сьюзен.
- Мне надо помолиться, - жестко ответил Василий Иванович.
- В Вашингтоне два православных храма: один греческий, другой русский.
- В русский.
- О, там служит известный священник Виктор Потапов. Он часто выступает по "Голосу Америки". Вы не слышали никогда его выступлений?
- У меня, слава Богу, нет в доме радио.
Храм оказался в честь Иоанна Предтечи. У Васи не было ни копейки американских денег, и Сьюзен купила Василию Ивановичу пять свечек. Он хотел поставить еще три, однако не стал унижаться и просить еще, пользуясь правилом военнопленных: кормить корми, поскольку обязан, а клянчить у тебя подачки - уволь!
Церковь была уютная, маленькая, домашняя, и если бы не звездно-полосатый флаг, торчавший у окна слева от Алтарных врат, то вполне могло показаться, что он дома.
Пахнуло чем-то родным, домашним. Пожилая женщина продавала свечки и иконки, и Вася не преминул обратиться к ней.
- Здравствуйте! - сказал он женщине.
Женщина посмотрела на Васю почти с испугом, а потом сказала ему тихо:
- Пойдемте! - и отвела его в закуток, служившим подсобным помещением для ее свечной лавки.
Вася продолжал еще по инерции глупо улыбаться, хотя и не мог понять причину испуга служительницы или, по крайней мере, ее настороженности.
- У вас какие-то проблемы? - тихо спросила женщина. В ее глазах по-прежнему читались усталость и беспокойство.
Вася на мгновение задумался, какие у него в Америке проблемы, и ясно осознал, что решительно никаких, разве что американцы опостылели.
Надоели они ему с самого первого дня, когда его, простуженного и с температурой, сразу же после четырнадцатичасового перелета с континента на континент повели в "Америкен Эрвайвс", где тощий, словно ржавая селедка, полисмен, изрядно смахивающий на робота, тыкал указкой в витрину, в которой была выставлена "сама" "Декларация независимости" 1776 года, знания которой Вася по долгу службы требовал от своих оперов, околоточных и гаишников.
- Да пошел ты со своей декларацией! - сказал негромко по-русски Вася, которому в данный момент хотелось лишь одного: вернуться домой, опрокинуть стакан водки с перцем и залечь в шерстяных носках под пуховое одеяло. А тут приходилось торчать в очередном вашингтонском музее и выслушивать то, чему он учил сам.
- У меня никаких проблем, - сказал Вася, - я помолиться пришел. Я из России, и мне очень захотелось поговорить с русским человеком, по родной речи соскучился.
Женщина внимательно посмотрела на него, и Васе показалось, что глаза ее увлажнились.
- Надеюсь, я не доставил вам никакого неудобства? - спросил он.
- Нет, что вы, что вы! Господь с вами! - служительница замахала ладошками. - Просто к нам в храм все время с разными проблемами люди идут...
- И много народу ходит?
- Много.
- И все русские?
- Да, в основном русские, но не только... А чем мы им в сущности можем помочь?
"Действительно", - подумал Вася, давно привыкший к русской нищете, но не сказал ничего и лишь пожал плечами.
Народу в храме было немного. Впрочем, день был будничный, и богослужения в этот вечер в храме не намечалось. Седенький высокий старичок-американец мило, коверкая церковнославянские слова, дочитывал первый час. Видавший виды серый костюм, дужка очков перевязана изоляционной лентой - таких пенсионеров в Москве - бездна.
"Боже вечный и Царю всякого создания, сподобивый мя даже в час сей доспети, прости ми грехи, яже сотворих в сей день делом, словом и помышлением, и очисти, Господи, смиренную мою душу от всякия скверны плоти и духа. И даждь ми, Господи, в нощи сей сон прейти в мире..." - раздавался в мерцающей полутьме голос старичка, читавшего молитвы на сон грядущий.
Рядом с ним стояла, подвязавшись по-русски платочком негритянка, лет тридцати пяти с двумя малышами приблизительно пяти и семи лет, с любопытством разглядывавшими иконы и настенную роспись храма. Время от времени негритянка сосредоточенно крестилась и била земные поклоны. Детишки ее тоже крестились, но не вполне умело.
