Фима Жиганец - Издранное
— А не заливаешь? — недоверчиво спросил он у "принца". — Мало ли на свете Довганей…
— Довгань — это не Петров, — резонно заметил новичок. — Так я могу повесить фотографию?
Вскоре фото известного российского предпринимателя висело над кроватью, стоявшей у окна…
ПРИБЫТИЕ В ОТРЯД БОРИСА ДОВГАНЯ внесло в арестантскую жизнь свежую струю и растормошило серую массу "сидельцев".
— Звиздит он, как Троцкий! — хмуро отмахивались скептики. — Такие бобры[69] по этой жизни за колючку не залетают. Что ж, Довгань своего брата от срока не отмазал бы? Да это даже не фонарь[70] — это северное сияние!
— Не фиг, не фиг, — возражали остальные. — Они даже на рожу похожие. Что-то есть. И потом: бывают обстоятельства…
Последний аргумент оказался наиболее убедительным. Арестантский народ может не верить ни во что — ни в Бога, ни в черта. Но он твердо знает: "бывают обстоятельства"… За эту фразу осужденные держатся, как утопающий за соломинку. Она служит оправданием любых их собственных "косяков"[71], проявлений слабости, недостойных поступков. Сельский врач спас человеку жизнь — а тот стащил у него сапоги и ушанку. Мужик в пьяном угаре зарезал двоих собутыльников и поджег собственный дом. Молодой шпаненок влез в аптеку, обглотался "колес"[72], заторчал[73] и уснул, а утром его разбудили менты. Бывают обстоятельства… И тот, кто осмелится спорить с этим философским утверждением, рискует навлечь на себя гнев всего арестантского братства: нельзя покушаться на святое!
Но дело, конечно, не только в "обстоятельствах". Манера держаться, говорить, внешность Бори Довганя совершенно исключали возможность обмана. О своих отношениях с братом, о подробностях дела, которое довело его до лагерных нар и вообще о своей "вольной" жизни Боря рассказывал как бы неохотно, лишь тогда, когда к нему уж очень приставали назойливые "пассажиры". А приставали постоянно: не у всякого братан размножен и на водке, и на чае, и на чипсах! Но, как видно, даже миллионщик не всегда может родню отмазать…
— Не вправе я вам, уважаемые, рассказывать всех подробностей, — мягко растолковывал любопытным тюремный Довгань. — Знаете же, по какой статье сижу?
— "Маслокрадка"[74]! — радостным хором отвечали уважаемые.
— Не "малокрадка", а статья 160 — "Присвоение или растрата". Экономика, дорогие мои, это чрезвычайно тонкая материя. В условиях нашего дикого рынка просто невозможно хозяйствовать по-честному! Власть сама заставляет предпринимателя искать обходных путей. Сама толкает его на преступления.
Зэки согласно кивали головами. Ясен перец, виновато государство! Кто ж еще? Да взять хоть любого из них… А Боря развивал мысль:
— В общем, во время одной из крупных финансовых операций брат попал в сложную ситуацию: всплыли ненужные подробности, которые заинтересовали налоговую полицию. Речь шла о десятках миллионов долларов…
В кругу слушателей пронесся одобрительный гул. Зэк вообще любит рассказы о красивой жизни, виллах в Майами, длинноногих "шмарах"[75], рулетке в Монте-Карло… Брать — так миллион, иметь — так королеву!
— Скандал назревал огромный. Расследование находилось на контроле в Кремле. Я в это время возглавлял одну из фирм Владимира…
— Какого еще Владимира? — недоуменно перебил сморчок с синим эполетом на плече.
— Довганя, мудило! — зло рыкнул кто-то, и рассказ продолжался.
— Я сказал брату, что возьму всю вину на себя. Он — голова, ему продолжать семейный бизнес, а я уж как-нибудь пересижу. Долго мы обсуждали все "за" и "против", но в конце концов на том и порешили. Надо отдать должное: Владимир затратил немало средств, чтобы смягчить приговор. Но — три с половиной года мне все-таки отмерили… Впрочем, брат не оставляет меня в беде. В предыдущей колонии были у меня и импортные колбасы, и кофе, и шоколад, и осетрина — все не перечислишь!
— А за что тебя перевели?
— Когда со свободы приходят такие передачи, для одного человека этого слишком много. И большую часть я раздавал. Активистам это не нравилось. Стали требовать, чтобы излишки я отдавал в какой-то фонд, а они, дескать, будут распределять сами. Но с какой же стати кто-то будет распоряжаться моей собственностью? Я и без советчиков разберусь, кому помогать.
— А на "общак" ты отстегивал[76]? — с подозрением поинтересовался Сеня Тихий — "смотрящий" отряда.
— Я здешние порядки знаю, — успокоил Тихого Боря Довгань. — Но вот актив устроил мне жизнь невыносимую: подлости, провокации, рапорты по поводу расстегнутой на вороте пуговицы… В конце концов я оказался в глазах администрации каким-то монстром, и от меня решили избавиться, направив сюда. Так быстро перебросили, что брат пока еще не в курсе.
"Сидельцы" понимающе загудели и принялись обсуждать близкую сердцу каждого тему: какие козлы эти самые "козлы", всех их надо резать в утробе матери, вот у меня у самого был похожий случай…
Вполне понятно, что Боре Довганю, пока он перебивался в ожидании посылок от брата, готов был помочь каждый. Более того: арестанты бились за честь "подогреть"[77] родственника известного коммерсанта! Боря принимал дары нехотя: ну что вы, не стоит, зачем вы отрываете от себя… Однако ни одна "семья"[78] не садилась почифирить или приколоться хавкой, не пригласив Довганя. Он был в отряде на правах "свадебного генерала".
В колонии жилось Боре не погано. Обязательной работой по вязанию овощных мешков он не занимался: нарядчики писали на него норму выработки ("да брось ты, свои люди — сочтемся!"); Борино белье стиралось в прачечной и гладилось, как для принца датского; роба и брюки были подогнаны по спецзаказу местным портным дядей Семой и сидели на Довгане, как фрачная пара.
Так продолжалось в течение нескольких месяцев. А шикарные "дачки" с воли от миллионщика Володи все не шли. Не то чтобы это очень беспокоило арестантский народ, но все-таки — чего же он телится, брательник? Боря успокаивал: гнусные происки ментов… Мурыжат брата: то ли адрес не сообщают, то ли сообщили, но неправильный. Зэки соглашались: а чего еще ждать от мусоров? Хороший мент — мертвый мент.
Однажды в воскресный день, когда Боря Довгань вместе со всеми пошел смотреть футбольный матч на первенство зоны между командами третьего и пятого отрядов, в его собственный отряд наведался колонистский почтальон Петя Грыжа.
— Фу, еле добрался на второй этаж, с моей-то грыжею. Есть тут у вас такой — Довгарь? Письмо ему пришло.
— Ты, кажись, дед, рамсы попутал[79]. Никаких Довгарей у нас сроду не было.
— Как же нет? По русскому языку написано — второй отряд, Борису Довгарю.
— Дай секануть[80]… А, наверно, нашему коммерсанту! Брательник с радости, видать, не ту букву написал. Нужно — Довганю, а он — Довгарю. Нажрался, короче, на какой-нибудь презентации, вот и чирикнул не то с бодуна. Лады, отец, все в норме, винти отседа по-тихому, грыжу свою драгоценную не расплескай.
В жилой секции ошивалось только двое — шнырь Гоша и старший дневальный Кузнецов — тот самый, который первым встретил Борю Довганя в отряде. Футбол Кузнецов терпеть не мог, его любимой спортивной передачей был реслинг.
— Точно наши мужики деревенские! — радостно улыбался он, глядя на здоровенных балбесов, швырявших друг друга об пол и молотивших пудовыми кулаками. — Только наши на натуральном продукте откормлены! Андрюху-скотника выпусти — он любого этого клоуна с одного удара ушатает. Не дерутся, а в дочки-матери играют…
— Слышь, Кузнец, — заметил Гоша, наблюдая, как старший дневальный вертит в руке конверт. — Мрачный какой-то факт. С чего бы вдруг этот чайный барон собственную фамилию перепутал?
— Бывает, — философски заметил Кузнец.
— На "е" бывает[81], - сказал Гоша. — Давай позырим, чего Вовчик Боре пишет.
— А хуля нам, красивым бабам[82]? — равнодушно согласился Кузнец. — Все одно цензор конверт раскоцал[83]. И потом: може, это и не нашему Довганю малявка[84]. Може, в другом отряде вправду какой-то Довгарь кантуется.
Оба арестанта забились в угол, как парочка голубков, и шнырь забубнил вслух:
"Здравствуй, Боря.
Извини, что долго не писали. Пока адрес твой новый узнали, пока собрались… И что писать, Боря? Ты нас оставил в таком положении, что не знаем, как из него теперь выпутаться. Вот ты пишешь, почему мы так редко тебе шлем посылки. А ты подумал, с чего нам их собирать? А надо было подумать. Да не сейчас, а когда ты занимался своими махинациями с квартирами, собирал деньги и "кидал" людей. Где же эти все деньги, Боря, которые ты собрал? Народ теперь к нам ходит и требует. Говорят, хоть квартиру продавайте, хоть последнее снимайте. Вы ему жена и мать, значит, он с вами делился. А ведь ты гроша в дом не принес, кроме зарплаты! Теперь фамилия Довгарь по всему городу прогремела, только от такой славы хочется по углам прятаться. А некуда… Проходу нету! И никто не верит, что живем, считая каждую копейку. Эх, Боря, Боря…"
