Юрий Андрухович - Московиада
Вот и ты, Отто фон Ф., в бессоннице своей решил, что настала и твоя очередь, и этот стук в три ночи означает, что сейчас у тебя будет гостья, совершенно возможно, даже венерическая. Но, открыв дверь, видишь не юную бродяжку с немытыми волосами и красными, как знамя, губами, а довольно приятного внешне и не в меньшей степени пьяного парня.
— Камандир, — сказал парень, — прости, что так поздно. Но я очень хочу водки.
— И это все? — спросил ты, Отто фон Ф., разочарованный в своих надеждах.
— Камандир, дай сказать до конца. Меня, например, Руслан звать. А тебя?
— Иван, — ответил ты, Отто фон Ф.
— Ваня, дай мне сказать. Я хочу пойти купить водки в таксопарк. Вот деньги, — он показал пригоршню купюр, так, будто это могло иметь какое-то значение.
— Но проходная закрыта. Я оббегал все этажи, — только ты меня впустил, камандир. Остаешься только ты.
— Вот как? — спросил ты скептически.
— Дай мне сказать. Я из твоей комнаты выйду в таксопарк.
— Ты из моей комнаты выйдешь на хуй, — был ответ.
— Не, ты не врубаешься, камандир, порешь горячку. У тебя рядом с окном проходит пожарная лестница, понял? Я полезу, — он показал руками и немного ногами, как будет лезть. — Я в десанте служил, понял? Я и тебе могу водяры принести. Заодно.
И ты еще какое-то время думал, но уверенная симпатичная улыбка и крепкая фигура Руслана сделали свое.
— Лезь, — решился ты.
— Ты мужчина, камандир, я признал тебя, — просветлел Руслан.
Он подошел к окну, распахнул его настежь, и промерзший ноябрьский воздух, пропитанный запахами всех осенних дождей, мертвой листвы, запущенных кладбищ, стихами Пушкина — словом, запахами поздней московской осени, — затопил комнату, заставив тебя потираться и дрожать от холода.
— Давай, лезь уже! — прикрикнул ты.
Руслан в полный рост выпрямился на подоконнике, махнул тебе рукой и сделал широкий шаг в ночь. Ты посмотрел ему вослед. Он уже висел на пожарной лестнице, как пьяный цирковой акробат, испытывающий нервы глупой публики, справа от твоего окна, еще мгновение — и встал на лестницу ногами.
— Эй, а как ты будешь возвращаться? — опомнился ты.
— Ты что, не врубился, камандир? Через твое же окно! Я долго не буду — птурсом туда и назад…
Лестница застонала металлически под его ногами. Довольно ловко для пьяного он спускался по ней вниз. Наверно, в десанте не козлов пас. Но ты мысленно проклинал все на свете: бродячих девушек с их несвоевременной любовью, свою бессонницу и юного, склонного к алкоголизму защитника отечества, по милости которого тебе придется еще минут двадцать торчать у окна.
Ночь, как уже упоминалось, была скользкой и холодной. Где-то на улице вылаивали свою лютую неустроенность проимперские собаки. Время тянулось медленно, и ты от нечего делать даже оделся, а потом выкурил одну-две сигареты. На каком-то из нижних этажей визгливый женский голос неожиданно заорал: «Сука ты конченая!» Потом зазвенело разбитое стекло, послышались глухие удары, будто кто-то забивал в стену гвозди чужой головой, а потом низкий мужской голос сообщил: «Дура ты, Зинка, ведь люблю я тебя». На этом все затихло.
Наконец ты услышал еще раз, как стонет лестница. Руслан возвращался.
Он преодолевал этаж за этажом и где-то между пятым и шестым остановился немного передохнуть. Поднял голову вверх и увидел тебя, склонившегося из окна.
— Я уже тут, камандир, — сообщил он радостно. — Прости, что так долго. Представляешь, даже в таксопарке не было. Там сегодня их рэкет шуганул. Тогда я к Володе, у Володи тоже на нулях. Пришлось взять у вьетнамца за двадцать пять. Сука узкоглазая! Убил бы! Ну да ничего, сейчас кирнем, Ваня…
И он опять пошел по лестнице вверх. На высоте седьмого этажа остановился, еще немного отдышался, поправил в кармане бутылку, чтобы случайно не выпала. Тогда сделал широкий шаг с лестницы на подоконник. Но в прошлый раз это было значительно проще: было за что ухватиться руками, было на чем повиснуть. Сейчас перед ним была просто стена и скользкий драный жестяной карниз под ногами. Ты успел подать ему руку, но не успел поймать его выскальзывающие пальцы. Всем телом он качнулся назад, какой-то миг балансируя над пропастью, как ангел, готовящийся взлететь. Потом был его долгий звонкий крик. И падение с высоты седьмого этажа. И смерть.
И ты бегал, кого-то будил, вызывал «скорую» и мусоров — все это не имело уже никакого значения. Все это было как во сне. Или в банальном мелодраматическом фильме.
О, Руслан Прекрасный, говорил ты, как оплакать мне твою погибель, брат мой?! Ты был бесстрашный, ты привык во всем быть первым, ты множество раз прыгал с парашютом! Тебя любили все знакомые девушки, а незнакомые девушки ложились тебе под ноги! Ты светился изнутри, Руслан Красивейший, а твои мышцы были чудесными! И если бы я был гомиком, то любой ценой желал бы переспать с тобой, брат мой! Что же ты наделал, Руслан Победитель, на кого покинул этот дебильный мир, где так не хватает совершенства?!
Потом у тебя были всякие собеседования с ищейками, выяснения обстоятельств, вынюхивания, шмыганье, поднимание лапы, хвостомаханье, попытка общественного осуждения. Дело не в этом.
Почему вы закрываете проходы, хотелось спросить тебе в ответ. Почему молодая артистическая натура, недавний десантник, вынужден в вашей блядской стране рисковать жизнью ради бутылки водки? Почему вы так просмердели несвободой? Почему свободы вы оставляете так мало, что ее хватает только на падение с седьмого этажа? Почему сейчас вы с таким вдохновеньем ухватились за меня, как за единственного виновника его смерти, будто хотите, чтобы я таки искупил свою вину, выбросившись наконец из того же окна?
Но эти вопросы повисали в воздухе. Потому что и сами они, ищейки, которым ты мог бы задать эти вопросы, сегодня уже не способны были ответить на них. Империя меняла свою змеиную шкуру, пересматривала привычные тоталитарные представления, дискутировала, имитировала перемену законов и жизненного уклада, импровизировала на тему иерархии ценностей. Империя заигрывала со свободой, думая, что таким образом сохранит обновленную себя. Но менять кожу не стоило. Она оказалась единственной. Теперь, вылезя из привычной кожи, старая блядина корчилась в муках.
Наконец все отвязались от тебя. Ты доказал свое право на вину. Ищейки лаяли с безопасного расстояния и бессильно клацали искусственными челюстями.
Месяца через три, зимой, поздно вечером, ты что-то там доделывал у письменного стола, когда вдруг услышал, как извне, с улицы, постучали в окно. Вряд ли это снежок, подумал ты, и даже не камень, кто сможет добросить снежок, камень, горсть земли, шапку, бутылку, книгу, рукавицу или что угодно на высоту седьмого этажа? Но когда знакомо застонала рядом с окном пожарная лестница, тебе поплохело. Подойдя к окну, ты раздвинул шторы. За окном был Руслан.
— Ваня, — губами сказал он. — Впустишь?
Он был почти такой же, как тогда, только желто-бледный, с черными кругами под глазами, с тоненькой красной струйкой, бежавшей из угла рта и исчезавшей где-то под подбородком.
Ты открыл окно.
— На всех этажах окна заклеены, и только у тебя нет, — сообщил Руслан, садясь на подоконник.
— Тебе не холодно? — спросил ты. — Ведь зима.
— Мне не холодно. Мне — никак, — был ответ.
— А вообще, как там?
— Когда-нибудь узнаешь. Все не так, как вы себе тут представляете.
— Ты хорошо сохранился.
— Спасибо. Меня в десанте научили падать.
— Чего ты пришел?
— Тянет в знакомое место. Знакомые запахи. Ты. Вспомнил про тебя.
— Спасибо. Кстати, меня зовут не Ваня.
— Я знаю, Ваня.
— Глупая вышла смерть, нет? — спросил ты.
Руслан махнул рукой:
— Она ничего не изменила на этом свете. Мой отец известный кинорежиссер, ему дали премию.
— Может, выпьешь водки?
— Спасибо, не употребляю.
— Я забыл…
— Пустое. Сегодня лечу в Симферополь. Там моя девушка. Утром она подумает, что я ей снился.
— Хочешь мою зимнюю куртку? У меня есть еще одна.
— Перестань, камандир. Я не чувствую холода. Мне все равно. Ты даже не представляешь, насколько может быть все равно.
Но в комнате становилось холодно, и он понял это.
— Не буду тебе мешать. Бывай. Когда-нибудь, может, встретимся.
— Конечно. Хотя я не верил, что вы существуете…
— Существуем? — он с сомнением покачал головой. — Кто его знает. Понимаешь, ты был последним, кого я видел, когда был живой. Ты у меня навсегда в глазах остался. Твое изображение. Если посмотришь близко мне в глаза, то увидишь себя. Я думал, ты успеешь поймать мою руку…
— Прости, старик.
— Пустое. Так должно было случиться. Жаль только, что все это немного лажово выглядело: разбрызганный мозг, обломки ребер, бедренная кость, вылезшая откуда-то через кишечник… Но не я первый, не я последний. И это главное. Закрывай окно, Ваня…
