Алистер Кроули - Дневник наркомана
Было непонятно, почему она оказалась в этой компании. С первого взгляда было ясно, что ей не место в этой среде. Каждый ее крохотный жест был окружен подобием нимба, в котором светилась почти аристократическая утонченность. Она была явно не склонна притворяться человеком искусства. Очевидно, ей случайно пришлись по душе эти люди, в точности как тонголезские туземцы способны заинтересовать старую даму из Методистской Миссии, поэтому она и подвизалась среди них. Ее мать не возражала. Хотя, впрочем, учитывая сегодняшние нравы, мнение матери роли не играло.
Не думайте, что кто-то из нас был особенно пьян, за исключением старины Оуэна. Если хотите знать, лично я выпил всего один бокал белого вина. Лу вообще ни к чему не прикоснулась. Она лепетала себе, точно невинное дитя, от переполнявшей ее сердце радости. В обычной ситуации, думаю, я выпил бы больше, чем тогда. Я и не закусывал. На еду я также обращал мало внимания. Теперь-то я, конечно, знаю, что это было - тот самый многократно осмеянный феномен, любовь с первого взгляда.
Внезапно нас перебили. Высокий мужчина пожимал руку Оуэна. Вместо привычных слов приветствия он произнес очень низким, четким и трепетным голосом, в котором словно вибрировала непостижимая страсть:
- Твори, что ты желаешь, да будет то Законом.
В компании произошло беспокойное движение. В частности, немку, казалось, выбило из колеи уже одно простое появление этого человека.
Я окинул его взглядом. И, да, мне стала понятна перемена погоды. А Оуэн тем временем отвечал:
- Совершенно верно, совершенно верно, это как раз именно то, чем я занимаюсь. Заходите, и я покажу вам мою новую группу. Я нарисую вас еще разок - в тот же день, в то же время. Совершенно правильно.
Кто-то вполголоса представил нам нового гостя - господин Царь Лестригонов.
- Присаживайтесь прямо сюда, - гудел Оуэн - Вам надо выпить. Я то знаю вас как свои пять пальцев; Мы знакомы уйму лет, и я понимаю, что вы трудились целый день напролет и заработали себе на выпивку. Садитесь сюда, а я поймаю официанта.
Я уставился на Царя, который пока что не произнес после своего оригинального приветствия ни единого слова. В его глазах было нечто устрашающее. Они не видели ничего перед собой. В раскинувшемся перед ними беспредельном ландшафте я был всего лишь случайностью, начисто лишенной всякого смысла. Его глаза смотрели параллельно; они были устремлены в бесконечность. Ему все было безразлично. О как я возненавидел эту гадину! Как раз к этому времени подошел официант.
- Сожалею, сэр, - обратился он к Оуэну по поводу заказанного им брэнди `65.
Оказалось, что уже восемь часов сорок три минуты, тринадцать и три пятых секунды пополудни. Лично я не знаю, что такое закон. В Англии вообще никто не знает, в чем собственно заключается закон, этого не знают даже те глупцы, которые пишут законы. А мы не соблюдаем законы, но и не наслаждаемся теми свободами, которые нам завещали наши прадеды; над нами довлеет запутанная и фантастическая система полицейской администрации, пожалуй, не менее пагубная, чем даже у американцев.
- Не надо извиняться, - сказал Царь официанту обособленно ледяным тоном. - Вот она - та свобода, за которую мы сражались.
Я был полностью на стороне сказавшего эти слова. Весь вечер меня не тянуло к выпивке, однако теперь, когда мне запретили выпивать, мне тотчас захотелось совершить налет на их чертовы погреба, атаковать столичную полицию и сбросить с аэроплана пару бомб на старых дураков из Палаты Общин. И все-таки я не питал ни тени симпатии к этому человеку. Меня раздражал его пренебрежительный тон. В нем было что-то нечеловеческое, оно-то и рождало во мне враждебное к нему отношение.
Царь Лестригонов обернулся к Оуэну:
- Лучше приезжайте ко мне в студию, - вымолвил он протяжно. - Там стоит пулемет, испытанный на сотрудниках Скотланд-Ярда.
Оуэн вскочил с готовностью.
- Буду рад, разумеется, видеть и всех остальных, кто пожелает присоединиться. До гроба не прощу себе, что выступил невинным орудием расчленения столь совершенной компании.
Приглашение прозвучало как оскорбление. Я покраснел до ушей, и едва сумел заставить себя с трудом отказаться.
Между тем остальные участники отреагировали на него довольно странно. Еврейка из Германии сразу же поднялась, остальные не шелохнулись. Ярость кипела в моем сердце. Я мгновенно осознал, что именно произошло сейчас. Вторжение Царя Лестригонов автоматически поделило участников вечеринки на великанов и карликов. И я оказался в числе последних.
Мисс Вебстер, немка, не сказала за ужин почти ни слова. Но как только трое мужчин повернулись к нам спинами, она не без едкости заметила:
- Мне думается, нам незачем рассчитывать на выпивку господина Царя. Давайте-ка махнем в "Курящий Пес".
Все живо согласились. Ее предложение, как показалось, ослабило скрытое напряжение.
Мы расселись в такси, которым по какой-то непостижимой причине все еще дозволено было беспрепятственно курсировать по улицам Лондона. Что ж, пока нам разрешено есть, дышать и передвигать ноги, не бывать нам никогда расой праведников!
ГЛАВА II
ЧЕРЕЗ КРАЙ!
Мы добирались до "Пса" не более четверти часа, но время проходило утомительно. Меня оседлала опарышеподобная дама. Ее присутствие делало меня уже почти трупом. Это было для меня чересчур.
Но эта пытка помогла, по-моему, мне смутно осознать истинную природу моего чувства к Лу.
"Курящий пес", ныне бесславно вымерший, был ночным клубом, оформленным одним ужасным маленьким прохвостом, который растратил жизнь, пропихивая себя в искусство и литературу. Танцевальный зал заведения представлял собой смехотворную, бестолковую, пошлую, дурную подделку под Климта.
Пропади все пропадом, пускай я и не лучший воздухоплаватель, но я человек воздуха. И я презираю всех этих полухудожников с их позой, бахвальством и напыщенной болтовней. Ненавижу мошенников.
Не прошло и пяти минут, как я оказался в состоянии свирепого нетерпения. Миссис Вебстер и Лу все еще не прибыли. Прошло десять минут, потом двадцать, и я впал в слепую ярость, крепко напился дрянного алкоголя, которым провоняло все это место, и пустился в пляс с незнакомкой.
Крикливая сирена, владелица-датчанка, осыпала бранью одного из своих профессиональных увеселителей - я полагаю, это была какая-нибудь долгая, угрюмая, глупая история ревности на сексуальной почве. Оркестр играл оглушительно громко. Тонкая грань моих ощущений притупилась. В каком-то пылающем кошмаре, я разглядел, наконец, сквозь клубы дыма и клубную вонь, злую ухмылку госпожи Вебстер.
Невзирая на свою миниатюрность, она умудрилась заполнить своим телом дверной проем. Она привлекла мое внимание в точности также, как привлекает внимание появление ползущей змеи. Заметив меня, она тотчас бросилась с восторгом в мои объятия и зашептала мне на ухо что-то, чего я не расслышал.
Внезапно весь клуб, скажем так, онемел. В двери вошла Лу. С ее плеч ниспадал оперный плащ темно-лилового цвета с золотой оторочкой - одеяние императрицы или (могу ли я так выразиться?) жрицы. Все заведение замерло, разглядывая ее. И я еще гадал, не прекрасна ли она!
Она шагала не по земле. "Vera Incessu Patuit Dea" ["Походкой истинной богини" - прим.ред.], - как нас учили в школе. И она ступала, напевая великолепную литанию капитана Д.Ф.С.Фуллера... "Ты, О златой сноп желаний, что стянут прекрасным маковым жгутом! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!"
Она пела в полный голос, который звучал несколько по-мужски. Красота ее была столь лучезарна, что она озарила мой рассудок как восходящее солнце после долгого ночного полета. "Как медленно карабкается солнце впереди, но погляди на запад! Там светом залита земля!"
Словно отвечая на мою думу, вновь загремел ее голос: "Ты, О золотое вино солнца, пролитое на темные груди ночи! Я боготворю Тебя, Эвоэ! Обожаю Тебя, И А О!"
Первая часть песнопения была чем-то вроде грегорианского напева, подстраивающегося к ритму слов. Но припев заканчивался одинаково. И-А-О передает произношение последнего слова. Каждый гласный длится как можно дольше. Казалось, она старается выдохнуть последний кубический миллиметр воздуха каждый раз, когда произносила эти звуки.
