Поппи Брайт - Изысканный труп
Впервые за пять лет в моем распоряжении прекрасный мертвый юноша, и я никак не могу им воспользоваться.
Я оторвал от него взгляд, чтобы оглядеться. Мы были в маленькой квадратной комнате, очевидно, в какой-то передней морга. Низкий бетонный потолок, покрытые кафелем стены без окон. Жирный труп Драммона съежился у ножек разделочного стола, а мы с молодым Уорнингом лежали, обнявшись, в углу среди переплетенных темных резиновых шлангов, которые исчезали под раковиной. Казалось, выход отсюда один – дверь.
Я был абсолютно голый и обливался кровью. Если работники клиники знали, что меня привезли для вскрытия, то в их мозгу свежий отпечаток моего лица. Все же придется набраться наглости и пройти мимо них. Мне думалось, что я справлюсь; я фактически знал, что справлюсь. Конечно, иного выбора у меня-то и не было.
Я надел резиновые перчатки, порылся на полках и в ящиках, нашел там аптечку первой помощи, наложил себе на рану вату и перевязал сверху бинтом. Кровь начала проступать сразу же, но я ничего не мог с этим поделать – оставалось только радоваться, что она снова течет. Вытершись бумажными полотенцами у раковины, я уверился, что не перешел грань необратимой смерти.
Лабораторный халат Драммона пропитался разной мерзкой жидкостью из гноившихся тел. А Уорнинг повесил свой на крючок у двери и умер в зеленой пижаме. Я благословил мальчика. Затем снял с него носки и туфли, примерил одну из этих уродливых сандалий с резиновой подошвой. Она болталась на ноге, но я подумал, что если зашнурую потуже и набью бумажными полотенцами, то не свалится.
Кое-как я снял с Уорнинга его зеленую пижаму. В кармане брюк обнаружился маленький кошелек с двумя купюрами по двадцать фунтов стерлингов и мелочью, которые я взял себе. Кожа Уорнинга была гладкой, розовой, без волоска, если не считать редких золотых завитков на ногах и внизу живота. Я больше не чувствовал к нему влечения, он напоминал мне новорожденную крысу.
Такое случалось и с моими мальчиками. Бывало, приготовлю еще свежую плоть к ночным утехам, но вместо того чтобы погрузиться в покорное тело, вдруг теряю к нему всякий интерес. Чаще всего это происходило с юношами, которые не оказали совсем никакого сопротивления.
Зеленая пижама ассистента оказалась, конечно, слишком широкой и замаранной. Однако под чистым лабораторным халатом этого незаметно. В конце концов, я же в клинике. Очки в золотой оправе валялись на полу, перепачканные моими же пальцами, но неразбитые. Я протер их и надел, думая, что все тотчас превратится в расплывчатое водянистое пятно. Однако зрение, наоборот, стало острее, края вещей – более четкими. Представьте себе: фарфорово-голубые изумленные зрачки этого здоровяка в точности с таким же дефектом, как у меня!
Как ни странно, нормального зеркала в комнате не было. Кому захочется смотреть на собственное лицо после того, как целый день разрезаешь груди и черепа. Но некий тщеславный младший доктор (как я решил) повесил на гвоздь над раковиной небольшое круглое зеркальце. Изучив свое отражение, я заметил, насколько меня изменили очки, хотя кое-что еще можно было бы подправить. Волосы заключенных обычно коротко стригут, однако мои не видели парикмахера несколько недель. Черная грива отросла до середины шеи и путано свисала на лоб.
Среди беспорядка я откопал хирургические ножницы и начал обрезать локоны. Сзади оставил как есть, а спереди и по бокам убрал пару дюймов, чтобы толстые волосы встали торчком. Мне показалось, что именно такая стрижка должна выглядеть правдоподобно и модно на голове стареющего патологоанатома. Я видел ее у актера по телевизору, когда меня последний раз выпускали в комнату для отдыха.
Я вынул скальпель из глотки Уорнинга и бинтом примотал его к своей голени, чтобы в любой момент достать. Я насвистывал, довольный своим видом. В очках и с новой стрижкой я словно стал на пять лет моложе и совсем не был похож на самого страшного серийного убийцу Англии со времен, когда Джек охотился на шлюх в Уайтчепеле.
Бог дарует убийцам пластичные лица. Мы часто кажемся слабыми и глупыми; пройдя на улице мимо Потрошителя, никто бы не подумал: "Этот малый выглядит так, будто вчера на ужин съел почку девчонки". За много лет до своего ареста я видел в газете две фотографии американского маньяка, насиловавшего малолеток, снимки были сделаны в течение нескольких месяцев один за другим. Если бы не подпись с фамилией, вы никогда бы не подумали, что это один и тот же человек. Казалось, он способен менять черты лица, разрез глаз, форму скул. Я такого не умел, но вполне обходился и так.
Когда я снял с крючка лабораторный халат, из кармана выпали две вещи: связка ключей от машины и книга в заляпанной мягкой обложке "Великий каннибал Америки: история Эда Гейна".
Я подобрал ключи и погладил маслянистый кожаный ярлычок с надписью "ягуар". Ключи так долго были для меня запретным предметом, что в руке даже выглядели опасными. Мне вообще редко доводилось видеть ключи от автомобиля. Я умею водить, но никогда не имел собственной машины. Езда по Лондону сильно выматывает, а с расширением подземки в ней отпадает необходимость.
Оставалось найти место парковки и нужный "ягуар". Я подошел к двери и опустил ручку. Заперто. Тут меня охватила паника. Они знают, что я здесь, живой среди мертвых, в ловушке. Ах да, ведь Драммон велел Уорнингу запереть дверь изнутри.
Я повернул засов, замок щелкнул, и тяжелая дверь открылась – первая дверь за пять лет.
В комнате пахло формальдегидом и экскрементами – тошнотворное мускусное зловоние. Я был рад покинуть эту сырую коробку, где отвратительный тип хотел вынуть и замариновать мои органы с помощью юноши, который едва достиг того возраста, чтобы заслужить смерти.
Дверь почти закрылась, когда я вспомнил, что Драммон говорил в диктофон. Очевидно, на пленку записалось все, что происходило с момента моего воскрешения. Я метнулся обратно, вынул кассету, снова вышел наружу и запер за собой дверь. Пустынный коридор уходил в никуда. Я подумал: а где же остальные, настоящие трупы? Но было не до этого.
Двери возникали в темных углублениях с каждой стороны. Несколько приоткрытых оказались без света и людей. Одна из них – лифт. Я нажал кнопку и стал ждать. В коридоре по-прежнему никого не было, хотя слышались слабые голоса.
Видимо, Пейнсвик переправил меня в довольно сонную сельскую клинику, чтобы избежать внимания прессы. Наверное, хотели установить причину смерти до того, как стервятники журналисты слетятся клевать плоть с моих костей. Ну да все-таки они попируют! Только не зараженным мясом Эндрю Комптона!
Двери лифта растворились, словно в стороны разъехались толстые металлические языки, и утроба кабины извергла двух бледных высоких людей: один в вертикальном положении, другой – в горизонтальном. Я чуть не попятился от удивления. Но это был всего лишь угрюмый, прыщавый, несколько театрального вида санитар, кативший тележку, покрытую белой простыней. Под ней лежало искривленное тело, у которого, очевидно, отсутствовали некоторые части. Оно словно прогибалось внутрь и крошилось прямо у меня на глазах. Я не стал долго заглядываться; и если высокомерный санитар решил сделать вид, что не замечает меня, то я и хотел остаться незамеченным.
Я нажал на кнопку с буквой "Ж". Пахло паленым. Лифт поехал вверх, меня слегка подташнивало. Дверца растворилась, и передо мной предстала картина оживленной деятельности: люди бегали, кричали, мимо пролетали столики на колесиках, кровь била фонтаном со стола, окруженного белыми и зелеными спинами, а из самой середины резко поднялась дрожащая рука пациента, словно потянулась к Богу, затем снова исчезла. И повсюду, теперь сильней, прослеживался резкий запах горелого. Я приехал в неотложку.
На тележке я заметил марлевые повязки, взял одну и нацепил на нос. Еще прихватил пару резиновых перчаток, подумав, что рано или поздно они мне пригодятся. Затем пробрался через это чистилище к двойным дверям, которые едва вырисовывались на другом конце помещения.
Они вели во второе крыло клиники, но там за столиком сидела медсестра, пальцы шустро стучали по клавиатуре компьютера. Ее лицо было спокойным и добрым.
– Извините, – сказал я через маску, – я здесь новенький и слегка заблудился. В какой стороне докторская парковка?
– Вдоль коридора налево, два лестничных пролета вверх. Третий этаж. А вы не можете остаться, доктор? Такая ужасная авария, нужна помощь.
– Я работаю уже круглые сутки, – сымпровизировал я. – Напарник приказал мне идти домой отдохнуть. Сказал, что иначе я точно перережу что-нибудь не то.
Сестра моргнула и одарила меня понимающей, хотя и холодноватой улыбкой. Я повернулся и быстро зашагал по коридору. Несколько докторов спешили в обратном направлении, не обращая на меня никакого внимания. Один из них говорил: "...и взглянуть на Комптона...", а другой чопорно отвечал: "Драммон ни за что тебя не впустит".
