Алексей Ручий - Песни-Танцы
- Не много ли на двоих будет? – спросил я его.
- В самый раз. Ты спать собираешься?
- Пока нет.
- Ну, тем более.
Мы открыли еще по бутылке. Стукнулись зелеными стеклянными боками. Сделали по паре глотков, помолчали, смакуя пиво во рту. Илья докурил сигарету и потушил окурок в пепельнице.
- К Вишере подъезжаем, - сказал он после небольшой паузы.
- Часто ездишь?
- Да почти каждые выходные, то туда, то сюда. Сегодня вот в Тверь, потом в Смоленск собираюсь рвануть.
- Времени на все хватает?
- Не хватает, конечно. Но я не расстраиваюсь, с моим громадьем планов все успеть – жизни не хватит. Так что везде по чуть-чуть стараюсь урвать.
- Понятно.
- В Питере на теплоходе играю, друзья бизнес организовали – блюзовый теплоход, по Неве в сезон белых ночей курсирует, хорошую деньгу делаю. И себе удовольствие – блюз все-таки... Народ, конечно, разный бывает… попадаются пьяные, шансон просят сыграть – приходится слать куда подальше, а так – отличная работа. Вот скоро снова сезон открывать…
- Везет тебе, работа по душе, все дела.
- У тебя не по душе?
- Да как тебе сказать…
- Как есть – так и говори.
- Если моя работа мне по душе будет – значит, пиши-пропало, не осталось души вовсе в мире. Продаем-перепродаем по кругу, какая тут душа. Душа тут помеха.
- Это да…
- Ладно, давай еще. За душу.
Стукнулись бутылками, выпили. За окном замелькали дома крупного поселка, поезд начал тормозить, в тамбур вышла проводница – открывать вагон.
- Фу, накурили тут, - только и сказала она.
- Приносим свои извинения, - ответил за обоих Илья.
В Вишере в наш вагон никто не сел. Поезд постоял пять минут на станции и тронулся дальше. Шел третий час ночи.
- …Будет время в Питере, - говорил Илья, открывая очередную бутылку пива, - заходи к нам на блюзовый теплоход, отдохнешь, музыку послушаешь.
- Обязательно зайду.
- Чего бы еще такого тебе сыграть…
- Сыграй уже что-нибудь!..
Илья снова извлек губную гармонику из кармана и, немного подумав, затянул томный блюз. Тамбур вновь наполнился звуками далеких стран и забытых времен, протяжными нотами, напоминающими вздохи усталых людей, визгом верхнего регистра, похожим на крик раненых птиц, отчаянным вибрато, которое Илья делал при помощи ладоней, сомкнувшихся на поверхности гармоники. Сливаясь со стуком колес идущего поезда, эта мелодия становилась гимном бесконечному путешествию, путешествию сквозь ночь, сквозь эту малокровную весну.
- Здорово, - выдохнул я, когда он закончил.
- Блюз – это состояние души.
- Согласен.
Около четырех утра мы проскочили Бологое и понеслись в сторону Твери. За окном в темноте мелькали спящие поселки, черные русла рек, оспины озер. Остались позади Вышний Волочек и Лихославль.
Илья продолжал играть, лишь изредка мы перекидывались немногими фразами. Пару раз в тамбур выходила проводница и, видя нас, укоризненно качала головой:
- Шли бы лучше спать.
Но спать не хотелось. Хотелось нестись через ночь навстречу неизвестности и слушать блюз, утопающий своими низкими нотами в перестуке колес и свисте рассекаемого летящим поездом воздуха.
Это жизнь за пределами круга. Жизнь за пределами оболочки привычных понятий. Жизнь вне событийного цикла обыденности. Стоило хватать ее беззаботные фрагменты, пока они не ускользнули от нас навсегда.
- Хорошо, что повстречал тебя в этом поезде, - признался я Илье, когда он, наконец, прекратил играть, - а то скучно было бы ехать.
- Не то слово. Мне тоже скучно было... Помнишь того типа, с которым я тут стоял, когда ты курить вышел в первый раз?..
- Ну.
- Пытался с ним говорить, не получилось. Скучнейший человек. Такие на каждом углу, неинтересно.
- Понятно.
- Давай номерами телефонов махнемся, в Питере потом пересечемся.
- Давай.
Мы обменялись номерами телефонов. Потом перекурили. Затем Илья снова заиграл блюз и играл его, уже не останавливаясь, до самой Твери. Лишь на подъезде к своему пункту назначения он убрал губную гармонику в карман и пошел в вагон за вещами.
В Твери на станции мы попрощались. Илья выскочил в ночь, напоследок пожав мне руку и оставив бутылку пива. Я махнул рукой ему вслед: «Еще встретимся!» Он исчез, я остался. Поезд дал гудок и тронулся дальше.
Я допивал оставленную мне бутылку пива в тишине тамбура. Даже проводница улеглась спать. Только колеса выстукивали свою привычную дробь. До Москвы оставалось приблизительно четыре часа пути.
Ночь сходила на нет, близилось утро. Я решил, что можно пару часиков и поспать – день предстоял длинный и трудный. Покончив с пивом и покурив, я вернулся на свое место.
Мой сосед спал, прислонившись пухлой щекой к оконному стеклу. Я сел рядом, откинулся в кресле и закрыл глаза. Почти сразу же меня окутал плотным облаком крепкий сон.
Танец Необратимости.
Однажды ты остановишься. Застынешь, чтобы перевести дух и осмыслить свое положение. Куда ты идешь все это время? Что тебя там ждет? И ждет ли… Может, еще можно повернуть назад?
Поздно. Точка невозврата пройдена. Обратной дороги нет. Зиккурат нависает над тобой, как тень необратимого, как судьба и смерть. Сзади напирают тысячи беженцев, которым нечего терять, впереди маячит КПП – там шерстят толпу, выявляют неблагонадежных.
Тебе повезло сохранить жизнь в кварталах убийц, но это вовсе не дает гарантии того, что ты не лишишься ее здесь. Даже наоборот. Чем ближе развязка – тем явственней запах ждущей тебя смерти.
Одноглазый сержант осматривает каждого беженца, что подходит к КПП, проверяет документы. Морщится, глядя на людей, как на грязь, на источник заразы. Лицо рассекает алый рубец, на месте утраченного глаза пульсирует пустота. Я называю его про себя Сержант Закономерность. Потому что он – венец нашего пути по кругу. Весь мир делится на ДО и ПОСЛЕ него.
Оставить круг невозможно, это иллюзия. Ибо маршрут уже заложен в нас. Сержант тоже из убийц, о его происхождении явственней всего говорят выбитый глаз и шрам. Как любой убийца, добившийся какого-то положения, он еще более жесток, чем его коллеги по ремеслу. Его жестокость имеет природный и упорядоченный характер, она – концентрат всей жестокости мира. Он сплевывает на землю сквозь зубы – разъедающей материю кислотой ненависти.
- Тоже бежишь от эпидемии? – он смотрит на меня, внутрь меня.
Щупальца его взгляда проникают под кожу, скользят по мышцам и сухожилиям, просачиваются в вены, с кровью ползут к сердцу, сжимают его ледяной хваткой.
- Нет, иду на праздник.
Как любой убийца он не имеет чувства юмора. Он убил его в детстве, когда подпивший отец как следует припечатал его башкой о стену. Сержант Закономерность хмурится.
- Будешь зубоскалить – отправлю в концлагерь.
- Я думал, что уже в нем…
Он прекрасно понимает, что всем, кто дошел досюда, уже нечего терять. Он знает, что эта толпа может в любой момент хлынуть на него, сквозь него, растоптав его, развеяв по ветру. Обученный ремеслу смерти, он прекрасно чувствует эту самую смерть.
- Думаешь, спастись внутри Зиккурата?
Конечно, я не думаю о спасении. Как и любой дошедший до этой точки, из которой уже нельзя вернуться назад, я меньше всего думаю о спасении. Просто другой дороги у нас нет. Мы прекрасно знаем, что впереди нас ждет та же тьма, что наступает на нас сзади.
- Думаю, у жрецов есть Знание…
- И что – оно способно спасти всех их? - Сержант Закономерность показывает на площадь перед КПП, заполненную беженцами.
- Они обречены. Думаю, оно способно даровать им Смерть…
- И ты полагаешь, что именно тебя Смерть обойдет стороной?
- Отчего же? Возможно, именно ее я и ищу. Но только там, - я тычу пальцем в Зиккурат.
- Чем она хуже той Смерти, от которой вы все бежите?
- Возможно, что ничем. Но стоит ведь попробовать, правда?
Он морщится, алый рубец образует неприятную на вид складку, словно его лицо собирается съесть меня. Вглядывается в мои дорожные документы. Они неспособны рассказать ему ни о чем.
- Ты в курсе, что прохождение КПП является необратимым действием?
- Конечно.
- Обязан предупредить. Для проформы.
Он возвращает мне мои документы. Розовая пустота на месте его глаза перестает пульсировать и начинает искать новую жертву, я ему больше неинтересен.
- Проходи, - он сплевывает сквозь зубы, под его ногами шипит и плавится земля.
- Удачи.
- Проваливай. Это необратимо.
Я делаю шаг за ворота КПП. Зиккурат становится ближе. Я понимаю, что уже никогда не вернусь назад. Как, впрочем, понимаю и то, что возвращаться все равно некуда. Жизнь в принципе с самого начала имеет свойство необратимости, просто осознание этого факта настигает только тогда, когда наступающая на пятки смерть гонит тебя в лапы еще более страшной смерти.
