Генри Миллер - Книга о друзьях
Джоуи считал, что это право принадлежит мне, поскольку они были у меня в гостях. Я решил не соревноваться с ним в благородстве, и мы с Ариадной отправились в мою двуспальную кровать. Поскольку одежды на ней было и так немного, я быстро обнажил ее великолепное, гибкое тело. Мы обнимались, целовались и ласкали друг друга, шалили, как только могли, но впервые в жизни мой дружок забастовал. (Может быть, потому что это все было слишком facile![36]) Наконец я сдался и позвал Джоуи из студии, он примчался рысью. Я признался, что оказался полным импотентом, и предложил теперь ему попытать удачи. Он тут же запрыгнул в кровать и взгромоздился на Ариадну.
Тем не менее через десять минут я услышал, как он зовет меня. Я вошел в спальню и обнаружил его удрученно лежащим рядом с девушкой. Он тоже был вынужден признать свое поражение.
Вместо того чтобы устраивать по этому поводу трагедию, мы все оделись и отправились в «Купол», чтобы выпить и перекусить. Ариадна отнеслась к происшествию очень просто: она сказала, что такое иногда случается даже с женщинами.
— Кстати, — добавила она, — Эжен возвращается завтра утром, я получила от него письмо.
Два дня спустя Фред явился ко мне в восемь утра — для него это рано.
— Можно воспользоваться твоей ванной? — спросил он.
— Конечно, — ответил я, глядя, как он бежит туда вприпрыжку. Едва он скрылся в означенной комнате, во входную дверь громко постучали. Я открыл, и как вы думаете, кого я перед собой увидел? Правильно, Эжена. Я открыл рот, чтобы сказать:
— Bonjour! — но он прервал меня:
— Où-est-il? (Где он?)
Я пожал плечами, не сразу сообразив, о ком идет речь. Он грубо оттолкнул меня, проследовал через спальню прямо к ванной и распахнул дверь. Там сидел трясущийся от страха Джоуи. Затем последовало восклицание Salaud![37] и такой звук, словно кого-то ударили в пах. Затем полились другие эпитеты, сопровождаемые ударами и пощечинами. Теперь, насколько я слышал, Эжен бранил Альфа за то, что он не защищается.
— Трус! — ревел он, и снова — бум, бум. Звучало это устрашающе, но я не решался прийти на помощь Фреду, боясь, что часть наказания обрушится и на меня — ведь не могла же Ариадна заложить одного только Фреда?!
В любом случае вскоре Эжен вышел из ванной, прошел мимо меня без единого слова и исчез. Через несколько минут вылез и Джоуи, довольно потрепанный, но с усмешкой на лице.
— Как ты мог терпеть побои и не защищаться? — тут же набросился на него я.
Он снова улыбнулся, на этот раз глуповато.
— Я даже и не пытался, потому что я это заслужил.
— То есть ты стоял руки по швам и изображал из себя боксерскую грушу?
— Именно. Я виноват. С друзьями так не поступают. Так что я заслужил каждый удар, и мне теперь даже лучше. Это как бы очистило мою совесть.
На этом вопрос был закрыт. Я даже забыл его спросить, где он теперь собирается ночевать. (Я не мог предложить ему остаться у меня, рискуя навлечь на себя гнев Анаис.)
Чем больше я размышлял об этом — о том, что Джоуи отказался защищаться, — тем больше я восхищался им. Мы все принимаем побои в нашей жизни, но мало кто делает это охотно. Он был чертовски прав, говоря, что наказание очистило его совесть. Оставалась только одна так и не разрешенная загадка: почему Ариадна выдала Фреда, а меня нет? Пожалела чувства обманутого бедняги? Или хотела сохранить нашу многолетнюю дружбу с Эженом? Никто не знает, что движет женщиной в ее поступках. Мужчины считают, что особы противоположного пола вероломны, как кошки. Мужчины тоже вероломны, однако они приобретает это качество вместе с жизненным опытом, тогда как женщины словно бы рождаются такими. В самом Джоуи тоже было что-то кошачье: женщины любили его, обожали, помогали ему, но всегда в глубине души чувствовали, что ему нельзя доверять. Он развлекался сними, ласково стягивал с них трусики и использовал их — а они по какой-то невероятной причине совершенно не возражали. Его постоянная лесть словно бы успокаивала их. К тому же нет никакого секрета в том, что женщины — легкая добыча для негодяев, лжецов и подлецов. Они могут отказать хорошему и честному человеку, который заслуживает их, но позволят соблазнить себя первому же проходимцу. И это еще не все — их поведение иногда шокирует даже больше, чем повадки мужчин: женщина, которую все считают воплощением добродетели, на поверку может оказаться похотливой сукой — и даже хуже, тайной проституткой. У нее может быть какой-нибудь порочный заскок — ей нравится трахаться только в определенных позициях и определенным образом. И все это, заметьте, скрывается под маской добропорядочной жены и нежной матери. И, Господи Боже мой, иногда она действительно является и тем, и другим.
Разумеется, есть много мужчин, в такой же мере практикующих обман и вероломство, но они не так искусны, как женщины: они чаще изменяют себе и более беззаботны.
Почему человек, которому наставили рога, выглядит таким смешным в наших глазах? Рэмю, известный французский актер, играл эту двойственную роль виртуозно. Он был одновременно и наивен, и смешон, и по-шекспировски трагичен.
Не думаю, чтобы Фред когда-нибудь страдал из-за разбитого сердца. Разве что в совсем юном возрасте, но не в зрелости. Проблема в том, что он никогда ничего не рассказывал о своей юности. Иногда создавалось впечатление, что у него и вовсе не было такого периода в жизни. Как будто он сразу отправился из университета в армию, а оттуда — в психушку. Там-то, я думаю, он и прочитал столько книг, поскольку исконная любовь немцев к чтению заставила их набить книгами даже лечебницу для сумасшедших. Я почти уверен, что именно там он узнал Гете — «Разговоры с Эккерманном», «Поэзия и правда», «Итальянское путешествие», может быть, также «Фауста» и «Вильгельма Мейстера». В подвыпившем состоянии, изображая из себя шута, он часто цитировал: «Das ewige Weibliche zieht uns immer hinein»[38]. Он произносил эту фразу с той же потешной торжественностью, с какой Иисус мог бы цитировать «Золотое правило».
Сыпать подобными цитатами Альф мог, засунув одну руку под платье своей девушке и теребя ее клитор. Или сидя на толчке в туалете! В его выходках и шалостях было что-то изысканное. Вы, конечно, слышали о людях, способных предать родную мамочку за еду или пару новых носков? Более того, многие из них вовсе не вызывают у вас чувства отвращения — даже наоборот. Именно поэтому я все время возвращаюсь к гармонии между кошачьей натурой и бессовестностью. Лично я больше всего презираю в кошках то, как они ластятся к тебе, трутся о ногу или мягко и ласково мурлычут — словно бы лестью выманивая у слепого человека немного деньжат.
Говоря об этих его кошачьих повадках, хочу подчеркнуть еще раз, что, как бы низко Джоуи ни падал, он всегда оставался милым парнем и другом. Он умел одновременно ласкать и грабить. Возможно, в немецком отношении к австрийцам, особенно жителям Вены, есть что-то справедливое, когда они говорят, что «им нельзя доверять». То же самое обычно болтают об итальянцах — они улыбаются тебе, вонзая нож в спину, — но итальянцы тоже из тех, кто умеет нравиться, поэтому им все прощают. Туристы (особенно женщины) любят рассказывать, какие ужасные в Италии мужчины, способные ущипнуть женщину за задницу, даже если она идет под ручку со своим мужем. Но снова повторяю, нужно всегда помнить: женщины втайне наслаждаются тем, что их щиплют за попку, и особенно так ловко, как это делают поднаторевшие итальянцы.
Спустя месяц или два после публикации «Тропика Рака» в печати появился отзыв, написанный не кем иным, как моим любимым писателем — Блезом Сандраром. Рецензия появилась в маленьком журнале «Орбс», возглавляемом одним из самых преданных почитателей Сандрара. И на следующий день после этого Сандрар с приятелем явились с визитом на виллу Сера. К своему ужасу, они обнаружили на моей двери напечатанную (или скорее написанную от руки) записку, которая гласила: «Не беспокоить! Гений за работой!» Сандрар воспринял приказ спокойно и вознамерился меня не беспокоить, но его друга такая наглость привела в ярость — он хотел даже выломать дверь.
Через неделю Сандрар пришел один. На этот раз я тут же отозвался. В тот момент у меня был Фред, у нас снова кончилась выпивка, и мы сидели без гроша в кармане, зато и не втянутые ни в какие подозрительные дела. Я прямо объяснил Сандрару ситуацию, зная, что он все поймет. Мы рационально поделили то малое количество коньяка, что еще оставалось, и прилежно растянули свои крошечные порции на время трехчасового разговора с Сандраром.
Какой замечательный вечер мы провели, разговаривая обо всем на свете и особенно — о его приключениях в самых разных уголках мира!
Помню, меня удивили в его словах две вещи. Во-первых, его неприязнь к Марселю Прусту, во-вторых, любовь к Реми де Гурмону — и как к человеку, и как к писателю. Блез рассказал нам об одном странном случае, который остался в моей памяти. Дело в том, что де Гурмон — прокаженный — мог выходить из дому только по ночам. Однажды вечером, проходя по одному из известных парижских мостов, Сандрар узнал фигуру, склонившуюся над парапетом и недвижно рассматривающую свое отражение в воде. Он пригляделся внимательно и убедился, что это один из двух людей, которыми он тогда восхищался больше всего (вторым был Жерар де Нерваль). Блез видел достаточно фотографий Реми де Гурмона, чтобы не ошибиться.
