Гаетан Суси - Лоскутный мандарин
– Он не виноват, он почти всю жизнь свою был пьяным. Вы понимаете, мы живем рядом с фабрикой, где делают гуталин, только не такой, которым ботинки мажут, а жидкий, так вот, господин мой, уж не знаю, как ему это удавалось, но каждую ночь он как-то умудрялся пробираться в здание и валяться в этой дряни. Но теперь фабрика закрыта! Он больше не будет напиваться! Я вам клянусь! Он снова будет петь! Давай, Данки-Пух, покажи, на что ты способен!
И слепец, который хотел показать, как поет его пес, завыл так, что хоть святых выноси. Пес презрительно зевнул и пошел прочь.
– Здравствуйте, слепой господин, – подал голос Ксавье.
Нищий буквально остолбенел. Потом воскликнул:
– Силы небесные! Да это же олух!
И в прямом смысле этого слова бросился на подручного. Они крепко обнялись, от избытка чувств из глазниц нищего потекли слезы. Ксавье высвободил одну руку и незаметно положил несколько долларов в грязные штаны своего товарища. Когда взрыв эмоций и душевных излияний утих, слепец решил занять то место, которое ему принадлежало по праву. Он снова крикнул помощнику режиссера:
– Взгляните-ка сюда хорошенько, вот оно, настоящее сокровище!.. – и добавил, обратившись к Ксавье: – Значит, ты все-таки решил выступать с лягушкой? Ну, ты даешь! Эй, где вы там,
господин помощник режиссера?
Ксавье понял, что для привлечения внимания нужно было срочно принять какие-то меры. Он, старательно подмигивая всем собравшимся, поставил ларец на какой-то ящик, опустил руку в карман и вынул свою любимую исполнительницу: котелок, зонтм британский акцент.
– Я был трухляв, как старый пень, ядрена вошь, когда я ветретил Дэйзи, – пропела Страпитчакуда и продолжила дальше в том же духе. Раздались бурные аплодисменты, которыми лягушку наградили танцовщицы, акробаты, клоуны, осветители и рабочие сцены.
К подручному грациозно подошла совсем молоденькая балерина, красивенькая, как спичка:
– Как это было мило! Скажи мне, лапушка, ты не сможешь мне ее иногда одалживать после представлений?
Тут-то слепец, как счастливый родитель, и крикнул во все горло, что это он обнаружил этот талант!
До последнего предела растроганный Ксавье улыбался и всех от души благодарил.
– Поздравляю вас всех с днем рождения! – почему-то сказал он. – Вы все тоже замечательные люди! Я всех вас люблю! Ура!
– Вот, значит, ты где, – сказал подошедший помощник режиссера. – А я-то уже было решил, что ты вообще не придешь. Ну, хорошо, так или иначе, это ты так лягушку выдрессировал, и я снимаю перед тобой шляпу. – Ксавье стал вежливо протестовать. – И костюм у тебя, надо сказать, отличный, прекрасная идея!
Он объяснил подручному, что его выход – после антракта, после рекламной паузы и краткого выпуска новостей. Уже натянули трос, на котором будет петь его Стру… его Стра… его Струк… одним словом, его лягушка, на нее направят один прожектор (тут он бросил быстрый взгляд на подручного), а на него – другой, прожектор будет светить на него снизу вверх.
– Костюмчик, шляпа – что надо, чертовски хорошая мысль.
Помощник режиссера хлопнул в ладоши, требуя внимания, после чего стал быстро и четко всем раздавать указания. На миг воцарилась тишина. Потом грянул оркестр, снизу осветились декорации, и в этот самый момент Ксавье почувствовал неодолимый страх перед сценой. Это ощущение было для него настолько новым и необычным, что сначала он даже смутился, приняв его за острое желание пописать. Он склонился к ларцу.
– Послушай, ты ведь выдашь для меня отличное представление, да? – произнес он негромко.
Но лягушка лукаво скрестила лапки на груди и неизвестно почему удалилась в угол ларца.
Глава 3
Теоретически, конечно, Страпитчакуда принадлежала Мортансу, но в целом правильнее было бы сказать, что и Мортанс, и его лягушка принадлежали слепому нищему. Когда кто-нибудь говорил ему, чтобы он отвалил, когда кто-нибудь говорил ему, что от него воняет, слепец заявлял, что он – импресарио Ксавье, а потому не может потерять его из виду.
Смотреть представление из-за кулис – то же самое, что любоваться прекрасной женщиной, окривевшей на один глаз. К этому нужно добавить, что Ксавье еще должен был обо всем рассказывать нищему, которому нравилось представлять себе происходящее в воображении. Например, как фокусник вынул из шляпы маленькую коробочку, которая стала расти, увеличиваться и растягиваться, пока не достигала размеров крупного предмета мебели, – Ксавье узнал в нем тот самый ящик с потайным механизмом, который он совсем недавно случайно задел, что чуть не привело к катастрофе; и как потом из этого огромного ящика, к всеобщему удивлению, выскочили две живые человеческие головы, качающиеся как на пружинах и прыгающие вверх и вниз с одного конца сцены д другого.
Головы грязно друг друга ругали и плевались, целясь прямо в лицо одна другой; потом они вернулись в свой ящик – он их словно проглотил и стал понемногу уменьшаться, пока опять не превратился в маленькую коробочку, которую фокусник положил обратно в шляпу, после чего поклонился публике. Нищий отказался во все это поверить, но Ксавье поклялся ему всем для него святым, что так оно и было на самом деле, он это видел собственными глазами, что тут можно еще добавить, слепой господин? После этого объявили антракт, потом антракт закончился, и Ксавье почувствовал, как в душе нарастает сильное беспокойство. Рядом с ним, устроился чревовещатель, положивший свою куклу на колени. Подручный сказал ему, что скоро подойдет очередь его и его лягушки, на что чревовещатель заметил: «Вот и хорошо», – и ничего к этому не добавил.
Воспользовавшись случаем, Ксавье улучил момент и спросил его, будут ли сегодня вечером выступать цирковые артисты, но кукла чревовещателя его заверила, что весь вечер будут давать только эстрадные номера и ничего другого.
– А ты, парень, не дурак, – подал голос слепец, – если опасаешься циркачей. Ох! Мой раввин знал, о чем говорит. С музыкой, например, все в порядке. Но он запрещал нам ходить на театральные спектакли. Он говорил, мой раввин, что нельзя в течение двадцати пяти лет жизни человеческой каждый вечер пытаться убедить людей в том, что мы те, кем на самом деле не являемся потому что люди и так знают, что мы не те, за кого себя выдаем, но притворяются, что верят нам, и от этого у нас ум за разум заходит. Они поэтому насквозь пропитаны ложью, понимаешь, и всякими извращениями в смысле продолжения рода.
Ксавье совсем не вникал в пересказ философствований раввина, потому что все его внимание сосредоточилось на вышедшем на сцену Моисее, который только что получил скрижали завета.
– Если это не актер, скажите на милость, кто же он тогда? – спросил Ксавье, чувствуя, как у него начинает сосать под ложечкой. (Его вопрос был адресован кукле чревовещателя.)
– Это просто рекламный агент, – услышал он ответ.
А Моисей тем временем вынул из своей просторной туники пакет с зефиром, нанизал кусок пастилы на острие патриаршего жезла и стал его греть над огнем неопалимой купины.
– Ничто после откровения свыше не может сравниться с теплым ароматным зефиром от Крафта, – авторитетно заявил исполнитель.
Раздались аплодисменты. Потом настало время кратких новостей. На языке у слепца так и вертелся вопрос, не дававший ему покоя.
– Скажи-ка мне, парень, ты, наверное, за свою лягушку деньги лопатой гребешь?
Ксавье не ответил, взгляд его был прикован к сцене. Первая краткая новость представляла собой нечто вроде отчета о работе нью-йоркских скотобоен. Ксавье узнал фронтон «Салезон Сюпрем». Лошадей, свиней и другую скотину ударами молотов по голове валили на землю, а потом животных подвешивали на крюках, они так и висели, раскинув окорока. Зрители с воодушевлением имитировали вопли животных, которым перерезают горло. Прошел слух, что профсоюз забойщиков скота решил вступить в коалицию с Американской гильдией разрушителей, и рабочие скотобоен вместе с рабочими-разрушителями радостно пустились в пляс, празднуя это знаменательное событие… Во второй краткой новости до небес превозносились туристические достоинства одной заморской страны – ее национальные костюмы, красочные народные празднества, ее памятники, ее монархия. Ксавье поразило объявление о том, что страной этой является Венгрия.
– Ах, эта Венгрия! – сказала кукла. – Дунай, Будапешт, замки… Мы ездили как-то туда в турне, но это было очень давно. Я бы с радостью осталась там жить.
– Если б у меня деньжата были, я бы до конца жизни хотел жить в Германии, – заявил слепец. – Я видел ее во время войны, и это было последнее в моей жизни прекрасное зрелище, которое видели мои глаза… Германия оставила в моей жизни свой знак.
Мой раввин, который оттуда родом, любил повторять, что не знает в мире ничего прекраснее сельского пейзажа в Пруссии.
