Грегори Галлоуэй - Простой, как снег
Для саламандр был хороший вечер. В воздухе сильно пахло влажной землей, и этот запах бил нам в нос и рот. Когда мы закончили переноску мокрых саламандр, Клер игриво вытерла скользкие руки о перед джинсов Карла. Он быстро направил ладони к ее лицу, но остановился, чуть-чуть его не коснувшись. Я подумал, не пойти ли мне к ним и не вытереть ли руки об ее платье, но не стал этого делать. Вместо этого я смотрел, как они смеются, освещенные фарами машины. Миссис Готорн нетерпеливо ждала в салоне.
Я почти забыл, как Карл любит животных. Когда мы были детьми, мы заключили договор, что станем лесничими или активистами «Гринпис», станем жить и работать на Аляске, в Африке или на берегу залива Фанди, помогая сохранить дикую природу и защитить животных, которые там живут. Карл все для себя решил. Он стал вегетарианцем и читал много специальных книг и другой литературы на эти темы. Он знал, что нужно делать. Затем, после множества прочитанных книг и статей, когда мы стали постарше, он решил, что принесет больше пользы, зарабатывая деньги и поддерживая организации и работающих в них людей, чем лично работая в одной из таких организаций. На каком-то этапе мне показалось, что он забыл, как собирается использовать деньги, и его цель — просто их зарабатывать. Но, увидев, как он в темноте подталкивает и носит на руках саламандр с одной стороны дороги на другую, я подумал, что Карл все еще продолжает действовать по плану. Может, у него все рассчитано, и он просто не говорит больше об этом вслух. Я также подумал, что больше не включен в его планы. Карл бросил меня позади.
Соломинка в куче иголок
Мой отец взял меня с собой на первый бейсбольный матч, проводившийся дома. Это было в субботу. Он не предупредил меня, что купил билеты. Может, их ему подарили. В любом случае в пятницу вечером за ужином он объявил мне, что на следующий день мы идем на бейсбол. Мы никогда раньше не ходили на матчи, и я даже не помню, чтобы он ходил один. Но теперь мы ехали на игру. Я хотел поехать на поезде, но отец настоял на машине.
Отец отказывался покупать пикап. Мать постоянно говорила ему, что он нам нужен. Он вроде как требовался ей для каких-то дел, которые она никогда не делала, и для работы по дому, которую никогда не делал отец. Возможно, мы оставались единственной семьей в городе без какой-нибудь большой машины — пикапа или грузовичка. Мои родители ездили на «Вольво». У отца был маленький коричневый закрытый двухдверный автомобиль, а у матери коричневый четырехдверный. Машины напоминали картонные коробки на колесах, но, на самом деле — надежные и безопасные картонные коробки. Отец хотел ездить на самой маленькой и самой надеждой машине из построенных, и я уверен, что он ездил бы и в одноместном автомобиле, если бы такие производились. Единственным грузом, который его волновал, неизменно оставались его клюшки для гольфа. Если они влезали в багажник, то автомобиль был достаточно большим для него. Что-то более крупное он считал просто лишним.
Я смотрел в окно и слушал подаренные Анной компакт-диски через наушники. Первый компакт-диск она закончила песней «Bauhaus» «Бела Лугоши мертв». Песня длилась почти десять минут. Она начиналась с легкого постукивания барабанными палочками о металлический край барабана, затем этот звук искажался, отдавался эхом и снова повторялся. Медленно подключался басовый звук волынки, потом рявкала гитара. До пения проходило почти две минуты. Пение в основном состояло из повторения названия песни, снова и снова, вместе с которым повторялась одна фраза: «И думал я всегда, что он поет „Я мертв“». Но когда я слушал исполнение в наушниках, последние слова — «Я мертв» — звучали по-другому — «Я не подвластен смерти». Наверное, это имело больше смысла. Включая эту песню, Анна всегда смеялась.
— Они серьезно? — спрашивала она. — Это может быть вульгарно, но все равно драматично и трагично, — она считала, что это весело и смешно. — Как ты думаешь, они считали это смешным? — спрашивала она.
— А кто-то еще считает?
— Все воспринимают очень серьезно, — сказала она. — Мой отец сказал, что это напоминает готский гимн.
— Немного противно, может даже мурашки на коже появляются, — сказал я.
— Противно в том же смысле, что и выблеванный гороховый суп. Нужно смеяться.
…Мне пришлось слушать эту песню снова и снова. Было смешно, но я не смеялся.
Мы ехали по трассе, направляясь к стадиону. Внезапно отец повернулся ко мне и вздернул подбородок. Я снял наушники.
— Когда ты участвовал в съемках того телешоу, ты что-нибудь подписывал? — спросил он.
— Да. Думаю, что это было разрешение на использование видеоматериалов с моим участием.
Он кивнул и снова уставился на дорогу.
— Я думаю, что знаю, зачем им фотография, — сказал он.
Когда он убедился, что все мое внимание переключилось на него (а это было так, поверьте мне), отец продолжил.
— Они хотели использовать ее в шоу. Они хотели сделать о тебе программу, использовать записанные материалы, которые не показали раньше, а затем дать снимок.
— А дальше?
— Когда они выяснили, что разрешение незаконно, это нарушило их планы[38].
— Откуда ты это знаешь?
— Твой старик — не полный идиот, — заметил отец.
— Ты лишил меня шанса стать звездой экрана, — сказал я.
Отец знал, что я шучу.
— Ты молод, у тебя будет много других шансов, лучших, чем этот.
* * *Нам потребовалось примерно три часа, чтобы добраться до стадиона. Потом пришлось стоять в очереди у окошка, где выдавали заказанные по телефону билеты. Я взял с собой бинокль, хотя отец настаивал, чтобы я оставил его дома.
— У нас хорошие места, — говорил он. — Бинокль тебе не потребуется.
Когда он, наконец, получил билеты в руки, то понял, что мы сидим в верхних рядах. Однако он ничего об этом не сказал, пока мы не поднялись туда, оказавшись в первом ряду верхнего яруса, примерно по центру поля.
— Не так плохо, — заметил он, когда мы сели.
День был прохладный и серый, в любую минуту мог пойти дождь. Время от времени на стадион налетал сильный порыв ветра и бил меня в спину. Я подумал, что если встану, то ветер вполне может перебросить меня через заграждения на сиденья внизу. Я никогда не боялся высоты, но на этот раз не мог смотреть прямо вниз. Высота каким-то образом притягивала, хотелось прыгнуть. Это было физическое желание, влечение, порыв или искушение, которому следовало противостоять. Я совершенно не собирался прыгать, ни в коем случае, но никак не мог отделаться от чувства, засевшего у меня в низу живота, в мышцах. Оно заставляло меня думать, что я могу прыгнуть, несмотря на собственное нежелание это делать. Я хотел отодвинуться от заграждений, но что сказать отцу? Что я боюсь?.. Поэтому я прижимал к глазам бинокль, концентрируя внимание на игроках на поле или осматривая остальных зрителей.
Отец ел крекеры с запахом устриц из пакета, который пронес под пальто, и пил пиво. Он пытался следить за игрой, но то и дело отвлекался или поддерживал со мной разговор. Или, может, он пытался заставить меня сфокусировать все внимание на игре?
— Что там происходит? — то и дело повторял отец. Поэтому мне приходилось внимательно следить за игрой и помогать ему разобраться с происходящим.
— Кто взял мяч? Какой номер? — спрашивал он.
— Питчер добрался до него первым. Наверное, это можно было назвать разговором. После четвертой или пятой подачи я обратил внимание на группу ребят-готов, которые сидели в последнем ряду с другой стороны поля, в правом секторе. Раньше я не обращал на них внимания. Там собралось восемь или десять человек, и я смотрел на них через бейсбольное поле и думал, что группа таких ребят появляется на всех спортивных соревнованиях. Они всегда сидят вместе в черной форме. Затем я увидел ее. Это была Анна. Она сидела в центре группы и спокойно следила за игрой. Ее светлые волосы напоминали соломинку в куче иголок.
Я сказал отцу, что сейчас вернусь, бросился к проходу, а затем из сектора. Мне требовалось обогнуть весь стадион, пробежать мимо множества людей, выстроившихся у буфетов и туалетов. Я бежал так быстро, как только мог, но кто-то постоянно тормозил мое продвижение. Вероятно, мне потребовалось минут десять, чтобы добраться до противоположной стороны. Я слышал, как на поле продолжается игра. Звуки долетали и под трибуны, и у каждого буфета работал телевизор, где шла прямая трансляция. Что-то произошло на поле, толпа громко кричала. Когда я выскочил на сектор из коридора, все стояли. Я поспешил вверх по ступенькам. До верхнего ряда пришлось преодолеть почти сотню ступенек, — а потом еще ждать, пока люди сядут, чтобы увидеть ее. Я тяжело дышал. Я неправильно рассчитал выход — до интересующей меня группы оставался один сектор, поэтому мне пришлось спускаться, переходить к другому выходу, а потом снова подниматься по ступенькам. Я очень спешил и судорожно осматривал трибуны, пытаясь разглядеть Анну. Ребята в черном продолжали сидеть у прохода, на крайних местах трех верхних рядов. Я искал Анну глазами, в том месте, где видел ее. Но ее там не оказалось. Ее место опустело.
