Гаетан Суси - Лоскутный мандарин
— По какому делу? — посмотрел он на Ксавье, причем его вопрос прозвучал, как тявканье собаки.
Но Ксавье еще рта не успел раскрыть, как помощник режиссера уже в хвост и в гриву чихвостил кого-то другого, а подручный так и стоял со своим вопросом, не успевшим слететь с языка, и с застывшим в воздухе указательным пальцем.
Тут несколько голубей взвились в воздух и понеслись на сцену, чуть не задев крыльями помощника режиссера.
— Крови вы моей хотите? Да? Крови моей?
И он стал налево и направо раздавать тумаки всем, кто проходил мимо, включая человека, которого Ксавье сначала не заметил в этом всеобщем бедламе, но потом узнал с первого взгляда: то был нищий слепец. А с ним — его шелудивый, спившийся, страдавший ревматизмом старый пес. Слепец, нарвавшийся на подзатыльник, воспользовался неожиданной возможностью привлечь к себе внимание помощника режиссера и обратиться к нему.
— Отвали отсюда, рожа чумазая, от тебя смердит, — бросил ему помощник режиссера. — Некогда мне брехню твою выслушивать. Я тебе уже об этом пятнадцать раз говорил, или не так? Эй, ты, пойди сюда! Что это здесь еще за желтые пятна такие, а?
Слепец умолял его дать ему еще одну возможность:
— Ну, ладно, ладно, будьте любезны, взгляните еще разок, только один разик.
Нищий согнулся и стал балансировать, опираясь на голову и две руки. Но ноги его так и не оторвались от земли, он стоял, выпятив зад. Он цыкнул псу, чтобы тот взобрался ему на спину и завыл.
— Он сейчас будет петь, вот увидите! Давай, Данки-Пух, залезай!
Пес сначала вообще не двигался, потом улегся на свернутый в бухту канат. Слепой повалился на пол, расплющив бок под собственным весом.
Но тут же вскочил на ноги, как будто все так было заранее задумано. Он искал помощника режиссера, который даже не смотрел в его сторону, водя в воздухе обеими руками. Нищий на ощупь схватил первую попавшуюся руку и со страстью хотел поднести ее к губам. Но эта конечность принадлежала не помощнику режиссера, а канатоходцу, который отдернул руку, не дав слепцу возможности ее облобызать.
— Он не виноват, он почти всю жизнь свою был пьяным. Вы понимаете, мы живем рядом с фабрикой, где делают гуталин, только не такой, которым ботинки мажут, а жидкий, так вот, господин мой, уж не знаю, как ему это удавалось, но каждую ночь он как-то умудрялся пробираться в здание и валяться в этой дряни. Но теперь фабрика закрыта! Он больше не будет напиваться! Я вам клянусь! Он снова будет петь! Давай, Данки-Пух, покажи, на что ты способен!
И слепец, который хотел показать, как поет его пес, завыл так, что хоть святых выноси. Пес презрительно зевнул и пошел прочь.
— Здравствуйте, слепой господин, — подал голос Ксавье.
Нищий буквально остолбенел. Потом воскликнул:
— Силы небесные! Да это же олух!
И в прямом смысле этого слова бросился на подручного. Они крепко обнялись, от избытка чувств из глазниц нищего потекли слезы. Ксавье высвободил одну руку и незаметно положил несколько долларов в грязные штаны своего товарища. Когда взрыв эмоций и душевных излияний утих, слепец решил занять то место, которое ему принадлежало по праву. Он снова крикнул помощнику режиссера:
— Взгляните-ка сюда хорошенько, вот оно, настоящее сокровище!.. — и добавил, обратившись к Ксавье: — Значит, ты все-таки решил выступать с лягушкой? Ну, ты даешь! Эй, где вы там, господин помощник режиссера?
Ксавье понял, что для привлечения внимания нужно было срочно принять какие-то меры. Он, старательно подмигивая всем собравшимся, поставил ларец на какой-то ящик, опустил руку в карман и вынул свою любимую исполнительницу: котелок, зонтм британский акцент.
— Я был трухляв, как старый пень, ядрена вошь, когда я ветретил Дэйзи, — пропела Страпитчакуда и продолжила дальше в том же духе. Раздались бурные аплодисменты, которыми лягушку наградили танцовщицы, акробаты, клоуны, осветители и рабочие сцены.
К подручному грациозно подошла совсем молоденькая балерина, красивенькая, как спичка:
— Как это было мило! Скажи мне, лапушка, ты не сможешь мне ее иногда одалживать после представлений?
Тут-то слепец, как счастливый родитель, и крикнул во все горло, что это он обнаружил этот талант!
До последнего предела растроганный Ксавье улыбался и всех от души благодарил.
— Поздравляю вас всех с днем рождения! — почему-то сказал он. — Вы все тоже замечательные люди! Я всех вас люблю! Ура!
— Вот, значит, ты где, — сказал подошедший помощник режиссера. — А я-то уже было решил, что ты вообще не придешь. Ну, хорошо, так или иначе, это ты так лягушку выдрессировал, и я снимаю перед тобой шляпу. — Ксавье стал вежливо протестовать. — И костюм у тебя, надо сказать, отличный, прекрасная идея!
Он объяснил подручному, что его выход — после антракта, после рекламной паузы и краткого выпуска новостей. Уже натянули трос, на котором будет петь его Стру… его Стра… его Струк… одним словом, его лягушка, на нее направят один прожектор (тут он бросил быстрый взгляд на подручного), а на него — другой, прожектор будет светить на него снизу вверх.
— Костюмчик, шляпа — что надо, чертовски хорошая мысль.
Помощник режиссера хлопнул в ладоши, требуя внимания, после чего стал быстро и четко всем раздавать указания. На миг воцарилась тишина. Потом грянул оркестр, снизу осветились декорации, и в этот самый момент Ксавье почувствовал неодолимый страх перед сценой. Это ощущение было для него настолько новым и необычным, что сначала он даже смутился, приняв его за острое желание пописать. Он склонился к ларцу.
— Послушай, ты ведь выдашь для меня отличное представление, да? — произнес он негромко.
Но лягушка лукаво скрестила лапки на груди и неизвестно почему удалилась в угол ларца.
Глава 3
Теоретически, конечно, Страпитчакуда принадлежала Мортансу, но в целом правильнее было бы сказать, что и Мортанс, и его лягушка принадлежали слепому нищему. Когда кто-нибудь говорил ему, чтобы он отвалил, когда кто-нибудь говорил ему, что от него воняет, слепец заявлял, что он — импресарио Ксавье, а потому не может потерять его из виду.
Смотреть представление из-за кулис — то же самое, что любоваться прекрасной женщиной, окривевшей на один глаз. К этому нужно добавить, что Ксавье еще должен был обо всем рассказывать нищему, которому нравилось представлять себе происходящее в воображении. Например, как фокусник вынул из шляпы маленькую коробочку, которая стала расти, увеличиваться и растягиваться, пока не достигала размеров крупного предмета мебели, — Ксавье узнал в нем тот самый ящик с потайным механизмом, который он совсем недавно случайно задел, что чуть не привело к катастрофе; и как потом из этого огромного ящика, к всеобщему удивлению, выскочили две живые человеческие головы, качающиеся как на пружинах и прыгающие вверх и вниз с одного конца сцены д другого.
Головы грязно друг друга ругали и плевались, целясь прямо в лицо одна другой; потом они вернулись в свой ящик — он их словно проглотил и стал понемногу уменьшаться, пока опять не превратился в маленькую коробочку, которую фокусник положил обратно в шляпу, после чего поклонился публике. Нищий отказался во все это поверить, но Ксавье поклялся ему всем для него святым, что так оно и было на самом деле, он это видел собственными глазами, что тут можно еще добавить, слепой господин? После этого объявили антракт, потом антракт закончился, и Ксавье почувствовал, как в душе нарастает сильное беспокойство. Рядом с ним, устроился чревовещатель, положивший свою куклу на колени. Подручный сказал ему, что скоро подойдет очередь его и его лягушки, на что чревовещатель заметил: «Вот и хорошо», — и ничего к этому не добавил.
Воспользовавшись случаем, Ксавье улучил момент и спросил его, будут ли сегодня вечером выступать цирковые артисты, но кукла чревовещателя его заверила, что весь вечер будут давать только эстрадные номера и ничего другого.
— А ты, парень, не дурак, — подал голос слепец, — если опасаешься циркачей. Ох! Мой раввин знал, о чем говорит. С музыкой, например, все в порядке. Но он запрещал нам ходить на театральные спектакли. Он говорил, мой раввин, что нельзя в течение двадцати пяти лет жизни человеческой каждый вечер пытаться убедить людей в том, что мы те, кем на самом деле не являемся потому что люди и так знают, что мы не те, за кого себя выдаем, но притворяются, что верят нам, и от этого у нас ум за разум заходит. Они поэтому насквозь пропитаны ложью, понимаешь, и всякими извращениями в смысле продолжения рода.
Ксавье совсем не вникал в пересказ философствований раввина, потому что все его внимание сосредоточилось на вышедшем на сцену Моисее, который только что получил скрижали завета.
— Если это не актер, скажите на милость, кто же он тогда? — спросил Ксавье, чувствуя, как у него начинает сосать под ложечкой. (Его вопрос был адресован кукле чревовещателя.)
