Александр Тарасов - Революция не всерьез. Штудии по теории и истории квазиреволюционных движений
Можно смело прогнозировать закат «оранжевого» движения. Являясь специфической формой сатирической пропаганды («пропаганды смехом») в стабильных и сытых обществах, «оранжевое» движение не сможет существовать в быстро меняющемся российском обществе, в условиях калейдоскопически быстрой смены духовных и эстетических ориентиров, перманентного экономического кризиса и нарастающего социального расслоения. На это обратил внимание Вадим Дамье: «В Нидерландах 70-х и в Польше 80-х оранжевые игры были наступательными. У нас они вымучены. Людям не хочется смеяться. Разве что сквозь слезы».[491] И хотя анархисты по привычке еще пытаются проводить «оранжевые» акции и печатать (вплоть до начала 1997 г.) «оранжевые» тексты (например, в журнале «Анархия»[492]), но даже в анархистском мире они вызывают в основном непонимание и раздражение.
Также можно смело прогнозировать усиление идеологического разброда и идейного разложения анархистской части леворадикального сообщества. Анархисты в СССР/России в 80–90-е гг. отличались поразительным теоретическим невежеством и исключительной неспособностью к плодотворному теоретизированию. Вполне благожелательный к анархистам автор, тесно сотрудничавший с ними в рамках Череповецкого радикально-экологистского проекта, Кирилл Привезенцев еще в 1993 г. констатировал теоретическое убожество анархистов (даже по сравнению с другими направлениями современной российской общественной мысли, продемонстрировавшими способность лишь к «весьма слабому популярному изложению теоретических достижений прошлого») и полную неспособность анархистов разработать какую-либо теоретическую концепцию, адекватную сегодняшним российским условиям («а только это, — справедливо указал К. Привезенцев, — и можно было бы признать собственно теоретической работой»).[493]
Современные российские анархисты, не способные к теоретической работе, подрывают таким образом сами основы существования анархистского движения. Попытки выйти из теоретического кризиса предпринимаются анархистами обычно на пути выхода за пределы собственно анархистской идеологии (в первую очередь за счет привлечения идей «новых левых»), что гарантирует исчезновение в перспективе собственно анархистского движения — по мере осознания членами анархистских организаций, воспринявших неанархистские идеи, того факта, что они, собственно, уже не являются анархистами. Реакцией на такое (стихийное, судя по всему) развитие событий является попытка незначительной части анархистов «вернуться к истокам» — к чистому повторению теорий анархизма второй половины XIX — начала XX в. Это, конечно, тупиковое направление. В области организационной подобное развитие событий может гарантировать только замыкание таких «ревнителей идеологической чистоты анархизма» в рамках микроскопических сект, которых и группами-то назвать будет нельзя. В области теоретической возврат к «первоначальной чистоте» какой-либо идеологической системы (феномен, известный в истории идей как «ривайвализм») считается верным признаком исчерпанности данной идеологии на парадигмальном уровне. Это осознается и некоторыми бывшими анархистами, например, бывшим идеологом КАС А. Шубиным: «Возвращение части анархистов к идеологическим постулатам начала века — признак деградации части движения в 1991–1995 гг.».[494]
Можно назвать лишь одного анархиста, который, осознав абсолютное несоответствие анархистских доктрин реалиям сегодняшней России, пытался провести теоретическое обновление анархизма. Это Петр Рябов. Но П. Рябов не являлся официально теоретиком какой-либо организации (КАС он добровольно покинул), а его теоретические новации сами по себе прекрасно укладываются в указанную тенденцию распада «чистого анархизма». Теоретические построения П. Рябова выходят за рамки собственно анархистской идеологии и являются достаточно эклектичным соединением анархистских, экзистенциалистских, персонапистских, ницшеанских и многих других идей. Идеологические конструкции П. Рябова можно было смело рассматривать как «первую ласточку» будущего идейного развала российского анархизма — во всяком случае, отхода от анархизма его наименее догматической и наиболее думающей части. П. Рябов всего лишь «озвучивает» на уровне «первичной рефлексии» то, что многие анархисты смутно чувствуют, но не могут выразить. Во-первых, это растерянность перед изменившимися внешними условиями существования, подавленность и потерянность перед «молохом цивилизации», отсутствие веры в собственные силы и собственные идеи: «Мы сегодня не можем не знать, что все бывает и все возможно, раз существуют АЭС и атомные бомбы, Кашпировский и фашисты, СПИД и теория относительности и 101-я комната Оруэлла, где умельцы в пять минут делают из святых — злодеев и предателей. Что значит сегодня быть «передовым человеком», «идти в авангарде», сокрушая обломки вчерашних устоев? Идти в авангарде падения в пропасть? Быть передовым бараном, радостно и бездумно увлекающим за собой на дно все человеческое стадо?»[495]
Во-вторых, нарастают субъективизм, волюнтаризм и иррационализм, близкие по породившим их причинам к аналогичным тенденциям в раннем экзистенциализме и раннем фашизме: «Необходим отказ от ориентации на традиции просвещения и позитивизма, предполагающие объективность, однолинейность и механицизм в подходе к постижению явлений человеческого мира. Напротив — диалогичность, понимание множественности человеческих смыслов и раскрытие экзистенциального и необъективированного в личности, отказ от абсолютистских претензий рационализма, мужественная решимость без страха смотреть в бездну, таящуюся в человеке, — только это сегодня может избавить анархизм от хронической слепоты и слабоумного самообольщения».[496] Отсюда, естественно, рождается апология экзистенциального бунта, объективно не мотивируемого и не способного к организационному оформлению: «У сегодняшнего революционера нет ни почвы под ногами, ни веры в светлое будущее… — ничего, кроме… субъективной жажды — до конца противостоять Дракону Системы».[497] По сути, это отступление к паниндивидуализму М. Штирнера — варианту анархистской теории, — максимально сопротивляющемуся всяким упорядоченным организованным формам общественной и политической деятельности. Не случайно в самое последнее время среди анархистов (в первую очередь московских) обострился интерес к Штирнеру.[498] Штирнерианское восприятие себя в мире, уже сейчас все более свойственное «анархистскому молодняку», выражено у П. Рябова так: «Пусть мир рушится, пусть надежде нет места, пусть земля покрыта концлагерями и публика рукоплещет тирану — довольно того, что я — я, осознающий себя свободным и ответственным в мире холопства и безответственности, — не принимаю всего этого».[499]
Нарастание подобных тенденций было характерно в 70-е гг. для западных «новых левых» — и явилось одной из несомненных причин заката движения «новых левых» на Западе. Видимо, не случайно то, что один из первых пропагандистов идей «новых левых» среди российских анархистов П. Рябов повторяет путь западных «новых левых».
Отказавшись от объективных критериев (экономических, социальных или социологических, политических или политологических ит. п.), П. Рябов выводит обоснование анархистской позиции в область морали: «Анархисты прошлого пытались доказать, что современное общество неизбежно движется к анархии… А что, если анархия не неизбежна? А что, если зло, насилие, существующее от века и отлившееся в государство и эксплуатацию, не искоренить никогда?…А что, если, наконец, человечество доживает считанные дни и встающий рассвет увидит не цветущие сады анархии, а выжженную и безлюдную пустыню? Что из этого? Понятно, что в плане общетеоретических, социологических и прочих построений это что-то меняет, и существенно, — но что это меняет для человека, стремящегося в любых условиях сохранить в себе человечность, не оскотиниться, не стать рабом или тираном, овцой или овчаркой?»[500] Однако, поскольку отдельная анархистская мораль до сих пор не разработана, П. Рябов естественным образом обращается к религиозной морали: «… ныне необходимо переосмыслить былую… антиклерикальную и богоборческую традицию освободительного движения и преодолеть сложившийся тогда стереотип о том, что «критика религии есть начало всякой критики» (Маркс). Ругать сегодня религию — отчасти стрелять из пушек по воробьям, отчасти же — служить новым языческим идолам и кумирам в одевании новых пут на человека… Свободу нельзя ни «доказать», ни «опровергнуть» — в нее можно только верить…»[501] Собственно, здесь П. Рябов намечает план создания новой религиозной системы, где на место Бога подставляется Свобода, а в качестве внутренней силы предписывается фанатизм. В принципе это возможный вариант, особенно если такая новая религия приобретет своих фанатиков и мучеников, которые затем будут провозглашены «святыми». Однако в условиях избыточного многообразия религиозных культов в современной России такая «новая религия» вряд ли приобретет хоть сколько-то заметное число последователей. Кроме того, нельзя не сказать, что по предложенному П. Рябовым пути уже пошли в 70-е гг. «новые левые» на Западе — и зашли в тупик.
