Чак Паланик - Уцелевший
— Вы только не прыгайте, — говорит Фертилити.
Она говорит:
— Я вас найду. Я знаю, куда вы едете.
У нее почти получилось. В какой-то момент. Ей почти удалось схватиться за руку Адама, но когда он попытался ее схватить, чтобы затащить внутрь, их руки разминулись буквально на дюйм.
То есть почти разминулись. Адам раскрывает ладонь, и там у него лежит тюбик гигиенической помады.
А Фертилити остается там — в темноте, в прошлом.
Фертилити больше нет. Сейчас мы несемся на скорости миль шестьдесят в час, и Адам поворачивается ко мне и кидает в меня помаду с такой силой, что тюбик отлетает рикошетом сперва от одной стены, а потом — от другой. Он орет на меня:
— Надеюсь, теперь ты доволен. Надеюсь, теперь твои губы заживут.
Дверцы буфета в столовой распахиваются, и вся посуда — глубокие тарелки, мелкие тарелки, десертные тарелки, салатницы, рюмки, бокалы, фужеры и чайные чашки — катится по полу и вываливается наружу. Бьется вдребезги об асфальт. За нами тянется след из осколков, искрящихся в лунном свете.
За нами больше никто не бежит, и Адам тащит к двери стеклянный шкафчик с цветным телевизором со стереозвуком и качеством изображения, близким к цифровому. С пронзительным воплем он выкидывает телевизор наружу. Потом он выкидывает наружу бархатное кресло. Потом — маленькое пианино. Все это падает на асфальт и разлетается на куски.
Потом он оборачивается ко мне.
А я — глупенький, слабый, отчаявшийся, — я ползаю по полу, пытаясь найти упавшую помаду.
Адам скалит зубы, волосы падают ему на лицо. Он говорит:
— Надо было и тебя следом выкинуть.
За окном пролетает знак: Небраска 98 миль.
Губы Адама медленно растягиваются в улыбке, от которой мне становится жутко. Он встает у раскрытой двери и кричит в темноту, в рев ночного ветра. Он кричит:
— Фертилити Холлис!
Он кричит:
— Спасибо!
Адам кричит в темноту, где осколки стекла и вещи, разбитые на куски, он кричит:
— Я не забуду твои слова! О том, что все сбудется! Все, что ты говорила!
10
За день до того, как мы добрались до дома, точнее, вечером накануне, я рассказал брату все, что смог вспомнить про общину Церкви Истинной Веры.
Все, что мы ели в нашей церковной общине, мы выращивали сами. Хлеб и домашнюю птицу, овец и крупный рогатый скот. Я помню, у нас были прекрасные и ухоженные сады, и мы ловили в реке радужную форель.
Мы сидим на заднем крыльце Кастильского дома, Casa Castile, который катится по Небраске на скорости шестьдесят миль в час, сквозь ночь по межштатной автомагистрали № 80. На всех стенах в Кастильском доме висят бра из граненого стекла, а краны в ванной покрыты позолотой, но нет ни света, ни воды. Все очень красиво, но ничего не работает.
— Без водопровода и электричества, — говорит Адам. — Прямо как в детстве.
Мы сидим на заднем крыльце, свесив ноги наружу. Под ногами несется асфальт. Вонючие выхлопные газы клубятся вокруг.
В общине Церкви Истинной Веры, говорю я Адаму, мы жили просто и были всегда всем довольны. Мы были стойкими, гордыми и упорными. Вода и воздух у нас были чистыми. Мы не тратили время зря, все наши дни проходили в полезных занятиях. По ночам мы все крепко спали. Вот что я помню.
Вот почему мне не хочется возвращаться назад.
Там нет ничего, кроме Санитарной свалки для захоронения щепетильных материалов имени Тендера Бренсона. И меня совершенно не тянет увидеть своими глазами, как все это выглядит — кучи гниющей порнографии. За многие годы, со всей страны. Агент показывал мне фотографии для буклета. Тонны отживших свое непристойностей, полные доверху мусорные контейнеры и баки — завоз ежемесячно. И бульдозеры раскатывают все это слоем толщиной в три фута по всем двадцати тысячам акров.
Я не хочу это видеть. Я не хочу, чтобы Адам это видел, но у Адама по-прежнему — пистолет, а Фертилити рядом нет, так что никто мне не скажет, заряжен он или нет. Тем более что я уже как-то привык, чтобы мне говорили, что делать. Куда идти. Как себя вести.
Моя новая работа — следовать за Адамом.
Так что мы едем на земли общины. В Гранд-Айленде мы угоним машину, говорит Адам. Мы приедем в долину как раз на рассвете, предсказывает Адам. Осталось всего ничего. Какие-то считанные часы. Утром в воскресенье мы будем дома.
Мы оба глядим у темноту, что остается у нас за спиной. Мы уже столько всего потеряли. Адам говорит:
— Еще что-нибудь помнишь?
У нас все всегда было чисто — в церковной общине. Все дороги — в замечательном состоянии. Лето всегда было долгим, и каждые десять дней шел дождь. Зимы, я помню, были тихими и спокойными. Я помню, как мы разбирали семена ноготков и подсолнухов. Помню, как мы кололи дрова.
Адам спрашивает у меня:
— А ты помнишь мою жену?
Очень смутно.
— Ну да, там и помнить-то нечего, — говорит Адам. Он держит в руках пистолет. Иначе я бы здесь не сидел. — Ее звали Бидди Глисон. Мы бы жили с ней долго и счастливо.
Если бы кто-то не позвонил в полицию и власти не начали бы расследование.
— Мы бы с ней нарожали дюжину детей и получили бы денег, — говорит Адам.
Если бы в общину не заявился окружной шериф и не потребовал бы документы на всех детей.
— Мы бы мирно состарились на своей ферме.
Если бы не ФБР с их расследованием.
— Когда-нибудь мы бы стали старейшинами, — говорит Адам.
Если бы не Поход в Небеса.
— Если бы не Поход в Небеса.
Я помню, что жизнь была тихой и мирной. Коровы и куры свободно бродили по всей общине. Белье сушилось на улице. В амбаре пахло сеном. На подоконниках остывали яблочные пироги. Я помню, что это была не жизнь, а сплошная идиллия.
Адам смотрит на меня и качает головой.
Он говорит:
— Какой же ты глупый.
Я смотрю в темноте на Адама. Я был бы точно таким же, как он, если бы все сложилось иначе. Фертилити называет Адама моей контрольной группой. Если бы меня не крестили и не отправили во внешний мир, если бы я не стал знаменитым и не раскачался бы сверх всякой меры, я был бы таким же, как он, — с чистыми голубыми глазами и светлыми волосами. У меня были бы широкие плечи нормальных размеров. Как у Адама. Вместо холеных наманикюренных рук с прозрачным лаком на ногтях у меня были бы сильные, крепкие руки. Как у Адама. Его губы были бы моими губами. Я бы держал спину прямо. Его сердце было бы моим сердцем.
Адам глядит в темноту и говорит:
— Это я их убил.
Уцелевших братьев и сестер из Церкви Истинной Веры.
— Нет, — говорит Адам, — их всех. Всю общину. Это я позвонил в полицию. Как-то ночью я выбрался из долины и дошел до ближайшего телефона.
Я помню, у нас было много деревьев и птиц. Я помню, как мы ловили раков в речном заливе — на веревку с привязанными к ней кусками свиного жира. Когда мы вытаскивали веревку, весь кусок жира был облеплен раками.
— Я набрал ноль, — говорит Адам, — и сказал, что мне надо поговорить с шерифом. Я сказал тому человеку, который взял трубку, что только у одного из двадцати детей в общине Церкви Истинной Веры есть официальное свидетельство о рождении. Я сказал ему, что члены общины прячут детей от правительства.
Я помню лошадей. У нас были лошади. На них распахивали поля. Они возили тележки. Мы называли их по масти, потому что давать имена животным — это грех.
— Я сказал им, что члены общины издеваются над детьми и не платят налоги с большей части доходов, — говорит Адам. — Я сказал им, что члены общины — ленивые и инертные люди. Я сказал, что главный источник дохода для родителей из общины — это их дети. Дети у них — это движимое имущество. Бесправные рабы.
Я помню сосульки на крышах домов. Помню тыквы. Помню костры на празднике урожая.
— Это я запустил расследование, — говорит Адам.
Я помню, как мы пели в церкви. Помню, как женщины собирались все вместе и шили стеганые одеяла. Как мужчины все вместе строили амбары.
— В ту ночь я ушел из общины, — говорит Адам, — и уже не вернулся обратно.
Я помню, как нас любили. Как о нас заботились.
— Не было у нас никаких лошадей, — говорит Адам. — Только пара свиней и куриц, да и то — больше для виду. Ты целыми днями просиживал в школе. Ты помнишь то, чему вас там учили. Какой была жизнь в общине сто лет назад. Да, тогда лошади были у всех. Но это было сто лет назад.
Я помню, что я был счастлив. Я чувствовал свою сопричастность.
Я был частью единого целого.
Адам говорит:
— В общине Церкви Истинной Веры не было черных. Но рабство там было. Белое рабство. Церковные старейшины были рабовладельцами, расистами и сексистами.
Я помню, я чувствовал себя в безопасности.
Адам говорит:
— Все, что ты помнишь, — неправильно.
Я помню, что меня любили.
— Все, что ты помнишь, — все ложь, — говорит Адам. — Тебя вырастили, натаскали и продали.
