Кристиане Ф. - Я, мои друзья и героин
Тип уставился на маятник и сказал потом медленно: «Он не шевельнулся! Ты не солгала. Терапия прошла успешно!» Нет, смешная вещь был этот детектор лжи! Это был прямо культовый предмет этой секты… Но я, по крайней мере, была счастлива, что маятник не шелохнулся.
Наверное, это доказывало, что я себя действительно хорошо чувствовала! Я же была готова поверить во всё что угодно, лишь бы избавиться от героина!
Вообще, они делали там удивительные вещи. Когда Кристу в тот же день стало лихорадить, и у неё поднялась температура, ей велели сидеть, прикасаться к бутылке и говорить, холодная она или горячая. Она, совершенно больная, делала это. Через час температура упала… Ну, а я так приторчала от всего этого, что на следующее утро прибежала в бюро и попросила себе ещё одну сессию! Целую неделю я была полностью поглощена сектой и думала, что терапия действительно меня продвигает.
У них целый день был расписан по минутам. Сессии, уборка, работа на кухне, – без перерывов до десяти вечера. Задумываться просто не было времени.
Единственное, что меня раздражало, так это еда. Вообще-то, я не придирчива, но те помои, которые нам давали, я проглатывала с большим трудом. Я думала, что за эти деньги, что мы им платим, они могли бы предложить чего-нибудь получше.
Других-то расходов у них не было! Сессии вели исключительно бывшие нарки, которые только два месяца как сами были чисты. Им говорилось, что это часть их собственной терапии, и они вроде бы получали за это какие-то копейки. Сами же наркононовские боссы питались очень неплохо. Я как-то видела, как они сидели за столом, и мне это не понравилось, – они уплетали за обе щеки вкуснейшие вещи, деликатесы прямо. В воскресенье объявили выходной, и у меня появилось время пораскинуть мозгами. Я подумала сначала о Детлефе, и мне взгрустнулось. Потом попыталась не спеша прикинуть, а что же мне делать после терапии. Я спрашивала себя, помогают ли мне вообще эти сессии? У меня было полно вопросов и ни одного ответа. Мне хотелось поговорить с кем-нибудь об этом, но было просто не с кем.
Одним из принципов заведения было то, что пациентам не позволялось дружить между собой. Говорить о проблемах было нельзя – наркононовцы сразу прописывали неслабую сессию за такие разговоры. Мне стало ясно, что за всё время, проведенное в этих стенах, я не разу ни с кем нормально не говорила.
В понедельник я пошла в бюро и погнала волну. Я не давала себя перебить. Начала с еды. Потом я сказала, что у меня украли почти все трусы. В прачечную нельзя попасть, потому что девушка, у которой был ключ, постоянно болтается где-то на сцене. Да, там вообще было несколько ребят, которые выходили, чтобы надыбать себе геры, а потом приходили, когда хотели. И я сказала, что такие вещи меня деморализуют. И потом эти беспрерывные сессии и эта работа! Я была совершенно переутомлена, у меня не было времени и выспаться-то нормально. Я сказала: «Окей, ваша терапия действительно отвальная – вы прямо супер. Но моих проблем это не решает! Потому что всё время это только муштра и строевая подготовка. А мне нужен кто-то, с кем я могла бы поговорить о проблемах. Мне, наконец, нужно время, чтобы разобраться в этих проблемах!» Они выслушали всё это со своими улыбочками. Ничего на это не сказали, и когда я закончила, приговорили меня к дополнительной сессии, которая шла весь день до десяти вечера. Я просто перестала соображать, только думала – ну, наверное, они знают, что делают. Моя мама в одно из своих посещений сказала, что деньги, которые она заплатила, ей возместит собес. Тогда я подумала, что, раз уж государство платит за такие методы, то они наверняка должны быть в порядке.
У остальных было ещё больше проблем в «Наркононе», чем у меня. Вот у Габи, например. Она втюрилась в одного типа и хотела непременно с ним трахнуться.
Сдуру она призналась в этом своём желании боссам и, естественно, получила загрузочную сессию. Но всё-таки она пару раз с ним трахалась, это как-то выяснилось, и их выставили перед всеми. Габи свалила из заведения в тот же вечер.
Этот её парень, бывший нарк, – он пару лет не кололся и работал там помощником, – удрал немного позже. Снова сел на иглу…
Впрочем секс не особенно волновал заправил из «Нарконона». Больше их тревожила дружба. Но многие ребята находились там уже по году, а как можно столько времени прожить без дружбы?
Немногие свободные часы, что у нас были, я проводила с теми, кто помоложе.
Самой молодой в «Наркононе» была я, но в нашей компании, которая у нас медленно начинала складываться, ещё никому не было и семнадцати. Это пришла в клинику первая волна тех, кто начал ставиться ещё детьми. Уже через год или два, они были так же измотаны и убиты, как и я, потому что для этого возраста героин – что ядерная бомба. У них, как и у меня, не было шанса попасть в другую клинику. Большинству из нас эти сессии через некоторое время уже ничего абсолютно не давали. Когда двое были вместе, то вся сессия превращалась в полнейший абсурд. Да как это можно было выдержать, если тебе приходилось часами, уставившись в стену, орать «гол!», как на футболе, или не мигая смотреть в глаза друг другу? Нам даже не надо было подходить к детектору лжи, потому что мы сразу заявляли, что сессия ничего нам не дала. Кроме издевательского хихиканья бедные руководители ничего не слышали от нас, и поделать с нами ничего не могли.
В нашей компании была одна тема: героин. С некоторыми мы говорили о побеге.
Через две недели план побега был готов. С двумя парнями мы замаскировались под большую уборочную команду, и прикрывшись вёдрами, щётками, и ящиками, не замеченными прошли сквозь все двери. Мы трое были совсем счастливы и чуть не обделались в предвосхищении вмазки! У метро мы расстались, и я тронула к Цоо, чтобы увидеться с Детлефом.
Детлефа не было, – была Стелла. Она чуть не умерла от восторга – так была рада меня видеть! Она сказала, что Детлефа что-то в последнее время вообще не видно.
Она думает, что он хлопнулся. Ещё Стелла сказала, что на вокзале совсем плохо стало с фраерами. Мы поехали на Курфюрстен-штрассе, но и там полный кризис.
Доплелись от метро «Курфюрстен-штрассе» до Лютцов-плац, прежде чем кто-то остановился. Кто, интересно? А, мы знали уже и этого типа и эту машину! Он часто таскался следом за нами. Даже когда мы заходили в туалет, чтобы вмазаться. Раньше нам казалось, что это полицай в штатском, но нет – он был просто одним из тех клиентов, которые специализировались на молодых наркоманочках.
Он хотел только меня, но Стелла тоже влезла в машину.
Я сказала: «Тридцать пять по-французски – только по-французски!» Он молвил: «Я дам тебе сотню!» Я была совершенно ошеломлена… Такого со мной никогда не случалось! Клиенты в огромных мерседесах жались из-за пятерки. А этот в своём заржавленном фольксвагене вдруг даёт сотню! Он сказал мне, что он офицер БНД. Все понятно – больной! Но как раз такие кретины и были лучшими клиентами, потому что им всё хотелось как-то зарисоваться, а зарисоваться у нас можно только деньгами…
Короче, он действительно дал мне сто марок. Стелла купила порошка, и мы вмазались прямо в машине. Решили ехать в пансион «Муравей». Стелла осталась ждать в холле, а я не торопилась с этим разведчиком, потому что после двух недель без героина, меня такая атама прихватила, что я не знаю… Да и заплатил он от души!
Меня так волочило, что я всё никак не могла встать с кушетки в этом гнусном пансионе.
Мы поболтали ещё немного с этим кадром. Нет, – вот потешный же заливала! Под конец он сказал, что у него дома есть ещё полграмма. И он отдаст его нам, если мы будем через три часа на Курфюрстендамм. Я сняла с него ещё тридцать марок.
Сказала, что нам со Стеллой надо хоть поесть нормально. Я же знаю, что у него кучи денег, а старый фольксваген только маскировка – шпионаж и все дела, понятное дело!
Отвертеться после таких слов он уже не мог, и отсыпал мне денег.
Мы со Стеллой опять двинули к Цоо. Я всё ещё надеялась встретить Детлефа. На улице ко мне намертво привязалась какая-то лохматая собачка: я, должно быть, напомнила ей хозяйку. Мне она ужасно понравилась. Выглядела точь-в-точь как лайка, только поменьше. Позади собаки плёлся какой-то опущенный и спросил, не хочу ли я купить животное. Ну, я конечно хотела! Он просил за неё семьдесят марок, но мы сторговались на сорока, и я просто тащилась от покупки! Снова у меня была собака! Стелла сказала, что надо назвать её Леди Джейн. Я назвала её Дженни.
Мы зашли в ресторанчик, заказали себе котлеты с гарниром, и Дженни досталась половина. Этот разведчик из шпионажа оказался пунктуален: подошёл, и действительно не один, а с полграммом. Вот это день! Полграмма стоили сто марок!
Опять поехали на вокзал. Детлеф всё не объявлялся, но зато мы встретили Бабси, и я очень обрадовалась. Я любила её, несмотря на все ссоры, больше, чем Стеллу. Мы втроём пошли на террасы. Бабси выглядела очень плохо. Ноги – спички. Она весила тогда тридцать один килограмм. Только её лицо было красиво, как и прежде.
