Майкл Тернер - Порнографическая поэма
— Фу, как воняет резиной!
Я напомнил ей, что именно на этой машине и именно со мной в качестве водителя она собирается ездить к Брауни в течение ближайших нескольких лет, и тут, к своему ужасу, увидел двух друзей Робина, у которых он выменял мой экземпляр «Человека», — Тэда и Энди. Они смотрели прямо на нас, делая непристойные жесты и смеясь. Я помертвел. Неужели они узнали меня? А вдруг они подойдут и что-нибудь скажут?
— Ты знаешь, что эти двое собираются делать сегодня вечером? — шепотом спросила мама.
Почему она вдруг спросила об этом? Но я должен был что-то ответить.
— Чистить зубы? — предположил я.
На миг воцарилась тишина. Затем мы все трое захохотали. И это очень приободрило маму.
— Здесь, — сказала она, когда мы подъехали. — Около «Венеры».
Я произвел прекрасную парковку. ППП, как называла это мама. Мы обменялись рукопожатиями. Мама повернулась к сестре, чтобы и она присоединилась к нашему восторгу, но та была уже на улице. Мы нагнали ее возле театра, где она радостно читала вслух афишу: «Прямо из Дании. „Голубой воздушный шар“. Самые сексуальные на свете приключения». Я думал, что мама раскапризничается, но нет, она даже улыбнулась. Мне стало очевидным, что она хочет сказать нам сегодня что-то серьезное.
Так оно и случилось.
— Я встречаюсь с мужчиной, — сообщила она, как только мы сели за стол. — И это серьезно.
Она спросила, хотим ли мы познакомиться с ним, и мы сразу же ответили «да». Не потому, что мы действительно этого хотели, но потому, что чувствовали, что маме неудобно и наш показной интерес придаст ей уверенности и сделает ее счастливее. И это оказалось правдой: она была очень рада, что первая часть задуманного ею прошла гладко.
— Я хочу, чтобы вы оба знали, что мои чувства к Карлу нисколько не уменьшат моей любви к вам, — продолжила она, терзая салфетку.
Мы кивнули.
— На самом деле, — сказала мама с некоторым отчаянием в голосе, — я думаю, сейчас я люблю вас больше, чем когда бы то ни было раньше.
Вот как? Я посмотрел на сестру. На ее лице была видна работа мысли. Она не могла взять в толк, как это может быть. Я перевел взгляд на маму. Она закусила губу, несомненно, жалея о вырвавшейся у нее фразе. Действительно необдуманно. Как она могла сказать такое? Я имею в виду, как она могла любить нас больше, когда полюбила кого-то еще? Способны ли вообще люди на любовь в таком количестве? Я хотел сказать ей все это, но не стал. Она и так понимала, что сказала глупость, так зачем заострять на этом внимание? Она вовсе не имела в виду того, что сказала. Бедная мама!
Во время последовавшего за этим эпизодом обеда мама пыталась загладить оплошность, что вылилось в вереницу комплиментов мне и сестре. Она говорила их снова и снова. Она рассказала нам, какими прекрасными детьми мы были, как она всегда могла доверять нам в самых серьезных вопросах. И что это доверие всегда вознаграждалось. Я подумал, что это доверие всегда влекло за собой ответственность. Любая свобода связана с ответственностью. Думаю, мама угадала мои мысли, потому что сдвинула фокус на меня одного, стала обращаться только ко мне. Она знала, что я был крепким орешком. Но я был впереди нее, и не на один ход. Я уже обдумывал, какую пользу можно из всего этого извлечь.
— Твое недовольство школой, — начала она, — я могу понять. Я знаю, что тебе скучно. Но пожалуйста, не ставь крест на своем образовании.
Я кивнул — как если бы мне нужен был ее совет, как если бы я был рад ему. Я взглянул на сестру. Она вращала глазами. Она уже не раз видела, как я играю в такие игры. Мама между тем перешла к позитиву.
— Я очень горда тем, что твоя преподавательница английского написала в твоем дневнике.
Я закивал сильнее.
— Ты покажешь мне потом это свое эссе о Маргарет Этвуд? — спросила она. — Хочу прочитать.
— Когда придем домой, — ответил я любезно.
На этом комплименты не закончились. Мама сказала, что ее порадовала моя недавняя работа по дому и что она сама не справилась бы с домашними делами без моей помощи. Мне это польстило, конечно. Теперь был мой ход в игре. Я сказал, что все это ерунда, что это наш общий дом, что чистота в доме — лучшая награда за мои труды. Я уже торжествовал победу и подсчитывал выигрыш, но мама ловким ходом поставила мне мат. Неожиданно она заплакала. Как будто моя душа была для нее открытой книгой! Но тут же она отбила мяч мне.
— Ты хороший мальчик, и ты знаешь это, правда?
Что я мог сказать в ответ?
— Ты всегда любил независимость, — продолжила она.
— Да, мама.
— И ты стал таким ответственным молодым человеком.
Действительно.
— Так что когда мы вернемся домой сегодня вечером, мы можем поговорить об увеличении твоей свободы. Я считаю, ты доказал, что можешь сам устанавливать для себя правила.
Именно это я и хотел от нее услышать. Особенно с тех пор, как Робин сообщил мне о предстоящей ночной работе.
Дело было в шляпе! Я откинулся на спинку стула, закурил сигарету и принялся смаковать момент. Всеми силами я избегал встречаться глазами с сестрой. Я понимал, что она полностью уничтожена. Полный проигрыш. Ее унижение усугублялось тем, что я открыто закурил, тогда как она не могла этого сделать. Чтобы еще больше подчеркнуть свое превосходство, я стал пускать кольца дыма. Но сестра отомстила. Громким голосом, так, чтобы это слышали все находящиеся в ресторане, она поздравила меня с тем, что я научился поджигать что-то кроме семейных фотографий.
Когда мы сели в машину, мама положила фотографии перед задним стеклом машины. Это совершенно уничтожило меня, поскольку я знал, что она никогда не сделала бы этого, если бы не слова сестры.
— Ты прошел долгий путь с тех пор, правда? — спросила она.
— Полагаю, что да, — ответил я, нажимая на газ и делая вид, что ничего особенного не происходит.
— Ты справишься с этим хозяйством сам, правда? Ты ведь уже достаточно взрослый? — добавила она.
— Конечно, — сказал я, поворачивая на юг, к Хоуву.
Наступила тишина. Я взглянул в зеркало. Сестра выглядела совсем как Нетти в тот день, когда мы возвращались с Джоном и Пенни. Я задумался, что теперь с ними — с Джоном и с Пенни.
— Стоп! — крикнула мать.
Я резко нажал на тормоз. Машину занесло. Оказалось, что я проехал на красный свет. Хуже того — я чуть было не сбил кого-то. Какого-то старика. Мать опустила окно:
— Вы в порядке, сэр?
Из ночной тьмы показалось лицо мистера Джинджелла.
— Спасибо, не беспокойтесь, — ответил он, улыбаясь. — Все в порядке.
14.14
— Вы вернулись туда через четыре дня.
— Да. Это был мой второй выезд в город. В кинотеатр «Венера». И там я смотрел свою первую порнуху. Порнухи, на самом деле.
— После того как вас выпроводили оттуда, вы обнаружили, что окно вашей машины разбито.
— Да, украли кассету с Джоан Арматрейдинг.
— Вы заявили об этом в полицию?
— Нет, конечно! Что бы я сказал своей маме? «Да, кстати, я тут вчера был в квартале красных фонарей — смотрел порнуху, не подумай чего плохого, — и пока меня не было, какой-то негодяй посмел разбить в машине стекло и стянуть Джоан Арматрейдинг». Так, что ли?
— Как же вы объяснили ей разбитое стекло?
— Оставил ключи в машине и захлопнул дверцу.
— И она вам поверила.
— Поверила, конечно. Сказала, что я, вероятно, поступил правильно.
— А как вы объяснили исчезновение Джоан Арматрейдинг?
— Магнитофон зажевал кассету.
— А когда она дала вам деньги, чтобы купить другую?
— Всюду искал, но они кончились.
— И что она сказала на это?
— Может быть, есть что-нибудь еще, что нам обоим нравится.
— Ну и как, нашли вы что-нибудь такое?
— Нет, я взял отвертку и сломал магнитофон.
— Отдали ли вы ей деньги?
— Нет. Я потратил их на приспособление для редактирования пленок — устройство, при помощи которого их можно было разрезать и склеивать.
14.15
Робин оказался прав. «Любимая собака» стала хитом. Люди просто обезумели. Один коллекционер произведений искусства предложил купить у нас фильм за тысячу долларов. Наличными. Тысяча долларов! Это было восхитительно. Он сказал, что хочет показать фильм в Ванкуверской галерее искусств. М-да. Он даже хотел сделать из меня звезду, говорил, что у меня блестящее будущее, и интересовался, из какого я региона России. В ответ я все смеялся, смеялся, смеялся… Но Робин играл крутого, и играл круто. Он знал, что такие вещи случаются. Он сказал мне накануне: «Ну а если кто-нибудь предложит тебе деньги, просто смейся, и все. Смейся, смейся, смейся».
После коротких переговоров Робин организовал показ фильма дома у коллекционера — за триста долларов! М-да. И это была только одна из многих сделок, которые он совершил той ночью у Макса.
