Дорота Масловская - Польско-русская война под бело-красным флагом
Все, эти глюки меня достали. Я больше не могу. Я больше не намерен терпеть хамское издевательство над моей психикой, которое они на мне экспериментируют, эти неизвестные враги с другого берега реки, которые дергают за ниточки в этом представлении, проводят на мне эксперименты на животных, используют мои ткани для производства дорогих кремов с коллагеном и эластином, разводят меня на сапоги и сумочки. Я не выдержу этой неизвестности, я весь дрожу от возмущения и отчаяния. И как разгонюсь с небольшого расстояния, как разбегусь, как ебну в эту стену плечом, всем телом с головой включительно, как врежусь в это глюкало. И всё: я уже не знаю, что правда, а что только слова на бумаге. Вокруг опять раздается темнота.
А дальше все было совсем не так, как показывают в мультиках про тряпичную собачку, красную в черную клеточку. Трали-вали, собачка несется по полу, херак об угол шкафчика, и звездочки перед глазами, но сразу встает, отряхивается от того, что у нее отвалилось, и бежит дальше, весело виляя хвостиком. И если разобьет вазу, то ничего страшного, ваза быстренько сама склеится, монтажер уж позаботится, чтоб пленка перекрутилась назад, нажмет на кнопку rev, прежде чем Оля или Эля вернется из школы и начнет орать, что ты натворила, проказница, какой беспорядок, настоящие авгиевы конюшни, вот вернется мама, она тебе покажет.
Ничего подобного, в этом устройстве только одна кнопка play, нажатая на веки вечные, вросшая в корпус. И мультик продолжается. Но в одном я уверен, этот приборчик испортился, слышь, мужик, испортился приборчик-то. Какой-то элемент, какой-то винтик того, выпал, пленка порвалась и трепещет на ветру.
В конце концов, я не хочу, чтобы меня обвинили, будто бы я вру. Потому что сейчас все начнут: да, да, Сильный, до свидания, иди лечись в районную поликлинику от мифомании, мы на тебя даже карточку постоянного пациента заведем и медицинскую страховку тебе оплатим. Потому что этого не может быть, ну, скажи сам, кто блюет камнями, это же противоестественно. Мы еще понимаем прикол, когда Кисель напился пива с окурками, он тогда проглотил один, а стошнил два, но это как раз физиологически объяснимо. А вот ты тут чего-то заливаешь, врешь по-черному, твой глюк совершенно не по масштабу здоровой польской действительности, тебе начисто снесло крышу и все антенны погнуло, ты уже не отличаешь, что правда, а что твой личный мираж. Да-да, Сильный, классно ты все это рассказал, мы тебя любим, в микрорайоне ты человек уважаемый, но в эту чушь мы по-любому не верим, так что давай кончай этот детский сад.
А я скажу так: я тут никому ничего доказывать не собираюсь. Все, блин. И клятвы на бело-красном знамени вы от меня не дождетесь.
Я прямо скажу: эта непроницаемая ночь наступила, скорее всего, согласно постановлению от 15 августа 2002 года по случаю моего столкновения со стеной районной комендатуры под вывеской «Польская полиция. Товарищество с ограниченной ответственностью», в чем я целиком и полностью отдаю себе отчет и заранее чистосердечно признаюсь. И это вам не фокус-покус, не бельмо, которое налепил мне на глаза польский представитель Волшебника Изумрудного города. Это потеря сознания в своей классической версии, о которой можно прочитать в каждом учебнике по гражданской обороне. А если учесть остальные химические наслоения этого тяжелого дня, отравление ядовитым американским панадолом и его нежелательные реакции в сочетании с другими лекарствами типа амфетамин и сибазон, то вполне логично, что мне плохо и крышу не то что снесло, она просто развалилась на мелкие кусочки, и это не просто короткое замыкание типа «Катя Ковальская насчет дури не дура», это окончательный крах системы нервного оборудования. И даже если рассуждать логически, этого просто не может быть, чтобы я в таких обстоятельствах просто трахнулся головой об стену, и все. Продрых пару часиков, проснулся хорошо отдохнувший, свежий, полный жизненных сил и начал переставлять мебель.
И вот что я еще скажу: я, наверно, потерял сознание, но это была не обычная потеря сознания, типа просто темно в глазах, смотришь налево, смотришь направо, и ни фига. Нет, тебе что-то снится, тебя глючит, мультики такие взаправдашние, что ты не можешь из них выйти, сказать до свидания и хлопнуть дверью. Нет, этот номер не проходит. Машина работает, и ты в этой машине — винтик, тысячей проводов подключенный к потолку, возврата нет.
Я только скажу насчет того, что говорил уже раньше: это был глюк, супергиперглюк, глюк моей жизни, хотя мне и раньше снились кошмары, однако не до такой же степени кошмарные. Всегда оставались какие-то сосуды, подключенные к действительности. А тут просто полная глюков банка, старательно пастеризованная и закатанная наглухо.
Так оно и было, и я прямо говорю, без всяких там научных теорий, метафор и объяснений трудных слов: фабрика гербов. Мужик откручивает орлу голову, второй вытряхивает содержимое, прикручивает голову на место, третий проглаживает орла горячим утюгом и приклеивает корону, а четвертый наклеивает его на красный фон. Полное сотрудничество и высокая производительность труда: сто гербов в минуту. Отзвуки тотальной бойни, орлы на гладильной доске дикими голосами вопиют к небесам об отмщении, оставьте нас, мы не согласны. Тут вдруг оказывается, что это такой мультик крутят по проектору. Масовская стоит перед экраном и размахивает указкой. Кругом сидит публика. Двойная публика, потому что отражается в окнах и ее в два раза больше, публики все больше и больше. Кто это? — орет Масовская взволнованной толпе и тычет указкой в экран. У-бий-цы! — скандирует разъяренная публика. А что они делают? У-би-ва-ют! А что чувствуют орлы? Стра-да-ни-е! И что еще? Боль!
И опять все сначала. Вдруг на экране появляется ни больше ни меньше, как сам президент Квасневский с женой Иолантой, они сошли с газетных страниц и теперь гуляют то под ручку, то за ручку, то в лесу, то на озере, что за глюк, а публика уже просекла и вдруг как заорет: президента на чучело! президента на чучело! Толпа безумствует, крушит все на своем пути, и тут ни с того ни с сего я слышу крик, который возносится над толпой: Сильного на чучело! Сильного на чучело! И тут Масовская как прицелится в меня своей указкой, и я вижу, что кончик метит мне прямо в сердце, поэтому говорю: ну что ты, Масовская, мы ведь друзья, а? Мы ведь друг и подруга, чего это ты вдруг, не любишь меня, что ли? Если я тебя тогда обидел, то сорри, я ведь не всерьез, ну, Масовская… кончай… хватит… но у меня уже такое предчувствие, что мне кранты, что мне уже недолго осталось, что-то уже пульсирует и типа даже покалывает, и я думаю, это мое сердце решило отмочить мне номер прямо перед смертью.
— Блин, он говорил что-то о Масовской, — говорит кто-то кому-то, и тут я замечаю, насколько мне позволяет что-либо увидеть узкая щелочка, сквозь которую я гляжу, что это какая-то девица, Анжелика Кош, впрочем. — Никогда бы не подумала, что он читает «Твой стиль», мне казалось, его такие журналы раздражают. Знаешь, когда мы познакомились, он произвел на меня впечатление человека с натурой очень простой, мужественной, угрюмой. А на деле вышло, что он очень ранимый, сначала этот безумный поступок, а теперь оказывается, что он еще и «Твой стиль» читает, знаешь, вот уж никак не ожидала, внешность, однако, обманчива. Если б я знала, наше знакомство совсем по-другому бы закончилось. Я ведь эту Масовскую знаю, все могло бы быть иначе, она ведь иногда читает стихи в «Крыше», мы пошли бы туда вместе, чтоб вместе послушать, вместе все это прочувствовать. У нее стихи как раз о том, что я люблю: мужское насилие над женщиной, смерть и разложение, мы ведь могли вместе туда пойти. И вся эта трагедия, вся эта пролитая Сильным кровь была бы не нужна, просто ни к чему.
— Ой, бля-а-а, — слышу я другой голос. На этот раз с явным мужским началом, но через глазную щель мне видно плохого качества изображение Наташи Блокус, значит, я правильно угадал, — он же шизик, это ж надо так башкой в стену ебнуться, брось ты его, Анжела.
— Как же ты не понимаешь, ведь кем бы я сейчас ни была, Мисс зрительских симпатий и находка местной литературной среды молодых литераторов, я не могу в такую тяжелую минуту оставить его одного, в когтях страданий и жестокости окружающих.
— Ну, бля, и что с того, я ему памперсы менять не нанималась, просрал себе репутацию в полиции, просрал себе репутацию в городе, его проблемы, у меня есть дела поважнее. Ты видела этого обойщика в джинсах, так вот, он взял у меня номер мобилы.
Щель во мне, через которую я все это вижу, а очень похоже, и слышу тоже, довольно узкая. Все остальное, вокруг щели, черное, бесконечное и тянется неизвестно куда, мало того, еще и болит. Я предпринимаю усилия, чтобы эту щель сильней приоткрыть, и хотя все болит, мне это удается настолько, что кроме Анжелы Кош и Наташи Блокус я вижу фон с разными белыми вещами, как будто нахожусь прямо посередине наволочки на одеяло. Вокруг все белое и пахнет чем-то типа лизола, поэтому в моей голове клубятся самые разные версии насчет того, что они со мной сделали, а главное, где я, потому что это вопрос сейчас ключевой. Остальное меня уже не волнует, покончил я жизнь самоубийством или нет, хотя я не поканчивал. Я хочу просто знать, на чем лежу, потому что знаю только то, что лежу, и даже не пытаюсь этот факт изменить, потому что понимаю: малейшая диверсия с моей стороны, каждая попытка пошевелиться чревата последствиями, они отправят меня назад в тот зал, где Масовская втыкает мне в грудь свой циркуль и рисует вокруг меня круги, все больше и больше, а публика хлопает, потому что знает, что так мне и надо.
