Михаил Липскеров - Весь этот рок-н-ролл
А местные мусора по первости не лютовали, дубинками еще не оборудовали, разве только не могли понять, что делать с пляшущими в проходах, а когда прочувствовали крамолу в этом несидении на месте, как положено, было уже поздно пить боржом. Страна моя втянула в себя первые каверы свободы.
А потом мы с Кристи ехали ко мне, в освободивщуюся от умерших к тому времени бабушек комнату в моем старом доме. Все будет, все будет, все будет… Ведь не зря Кристи уже столько лет все еще пятнадцать, ведь к чему-то же в эпоху мини сохранилась на ней юбка-колокол, под которую я десять лет назад пытался запустить руку, но не особенно, а почему, и сам не знаю. Наверное, ждал, когда пройдут годы и все будет у меня по-взрослому, по-настоящему… А тогда, отпустив ее, трепещущую, я дрочил в ближайшей подворотне. Но почему-то не на абрис Кристи, а на груди Лючии Бозе из фильма «Нет мира под оливами».
Но сегодня не вчера. Сегодня это сегодня. И сегодня, джентльмены, нет необходимости взывать в подворотне к итальянскому неореализму. Сегодня, синьоры, состоится праздник социалистического реализма. С безусловной победой лучшего над хорошим. Хотя подрочить в подворотне на грудь Лючии Бозе – тоже не так уж… Для тех, кто понимает…
Мы с Кристи подкатываем к моему подъезду на бог весть как сохранившемся таксическом моторе марки ЗИМ. А у подъезда маячит согнувшаяся фигурка мальчонки. И я знаю этого мальчонку. Стиляжку из пятидесятых. Помню, как он бацал в моей школе под Кэба Гэллоуэя на межпозвонковой грыже с Кристи, которая вот она тут, и собирался отбарать ее на хате у дяди Амбика, который был на дежурстве… И звали этого стиляжку Джемом Моррисоном, именем в России таким же распространенном, как Никитин в Америке. И бросил на меня Джем Моррисон взгляд собачий. Точно такой взгляд будет у моего пса Брюса через много лет (если эти много лет состоятся), когда ветеринар ввел ему в вену третью дозу снотворного, а то он все никак не мог заснуть, а потом посмотрел на меня со спасибом и заснул. И все было кончено. И для этого стиляжки Джема Моррисона тоже все было кончено. С Кристи был я. Джем Моррисон!
Если фраер в галстучке атласном
у ворот к свиданью тебя ждет,
о, судьба, смеешься ты напрасно,
урка все равно домой придет.
А потом на вертушке в сорок пять оборотов закрутился родной винил The Doors. И потек по пищеводам родной «Камю» по двадцать пять колов за флакон, а потом… «Рембо. Первая кровь».
Утром я поймал для нее тачку, дал два кола и попрощался. А когда тачка отъехала, я повернулся к подъезду и заметил того стиляжку по имени Джем Моррисон. Чего там… Фамилия как фамилия. Как Никитин в Америке. Ну, взгляд… Что, я взглядов не видел… Ох, Брюс… Ох, Джем… Да не смотрите же вы на меня так… Очень вас прошу…
А между прочим, нужно торопиться на вокзал. Скоро семь вечера. Поезд. Интересно, был я сегодня на работе в НИИ ВМААКС? Наверное, был, иначе куда провалилось время после завтрака в «Актере Актерыче» и до вот-вот девятнадцати часов на вокзале. Что вы сказали, мой неожиданный трехногий друг? В прошлое?.. Прекрасный образец простенькой логики. Время провалилось в прошлое. Как будто оно может провалиться в будущее… Неплохой саркастический ходик. Впрочем, тоже достаточно простенький…
Перед входом на вокзал стоял «Человек в длинных усах» (не потому, что на нем, кроме усов, ничего не было, просто остальное было всего-навсего остальным, которое никак иначе охарактеризовать нельзя, да и не имеет смысла) и держал перед грудью лист бумаги со словами: «Джем Моррисон». «Человек в длинных усах» сопроводил меня по начальству, которое должно проверить мои документы, которые должны удостоверить, что именно меня они должны посадить на поезд «Замудонск-Столичный – Замудонск-Тверской», который должен довезти меня до Замудонск-Тверского, где меня должны снабдить дальнейшими указаниями, которые я должен неукоснительно соблюдать, чтобы должным образом попасть в местечко Вудсток, на остров Буян, где в часовенке лежит камень Алатырь, долженствующий исполнять мои желания, которые и должен их исполнить и которые я должен ему изложить в должной форме.
И вот документы, долженствующие быть проверенными, должным образом проверены, и я сажусь в единственный вагон поезда, ведомый паровозом «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска. Меня это несколько удивило, но, впрочем, не сильно, так как сегодня уже произошло достаточное количество весьма удивительных событий, на фоне которых одновагонный состав во главе с паровозом «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска не выглядит чем-то экстраординарным, типа купающегося в фонтане ЦПКиО им. Горького отставного морпеха US-Army. Из окна машиниста высунулся… Кто бы вы думали? Машинист! Очевидно, он за что-то дернул, потому что из паровозного гудка вырвалась струя пара вместе с песней Good bye Mу Love в исполнении Демиса Руссоса. А невесть откуда появившийся женский оркестр отыграл Chattanooga Choo Choo. А я, высунувшись из окна, бросил им воздушный kiss, который чудесным образом превратился в слова «Грабят, убивают, чу-чу напевают и барают стильных дам. Стап! Стап-стап…. Чук-чук, чук, чук-чук, чук-чук, стап-стап-стап, стап-стап, чук-чук. Ча! Ча! Ча!».
И пошла укладываться под колеса одновагонного поезда Россия. По дачным платформам дети с бабушками встречали матерей возвращающихся с работы вы знаете Бетти Фредовна я там просто душой отдыхаю телеграфисты с завитыми усами приподнимали котелки перед прогуливающимися гувернантками в Клину встречал Лику Мизин доктор Энтони Тшехов инвалиды Крымской просили милостыню ползли к своей Березине замерзшие французы шли в новую столицу обозы с камнем и колонны с работным людом чтобы телами своими осушить гнилые болота хладных финских берегов а блеск и шум и говор балов будут впереди во времени и позади по ходу поезда бегущих на Замудонск-Столичный стрельцов Ивана Васильевича а дальше глушь лесов пустота полей и печальный шепот камышей поверх черных болот и вот каменный Кремль на глазах превращающийся в замшелый замок у нараспашку открытых ворот которого сидел грустный скелет в сгнившей горностаевой мантии.
И имя его было Кощей Бессмертный. И у него какой-то очередной, болтающийся в поисках приключений на свою задницу витязь умыкнул Джоди Прекрасную. И Кощей ждал, когда Джоди этого витязя своей красотой достанет. То ей подай, то ей принеси… И вот уже по всем дальним и ближним вотчинам да и по странам заморским шастают взмыленные купцы, потому что вынь да положь бабе голубой цветочек. Чтобы над витязем понадсмехаться. Ну и аленький. Для гармонии и чтобы русская задорная частушка сложилась… «Подари ты мне цветочек, голубой да аленький. Никогда не променяю…» Ну а теперь вы все – хором. И!.. Замечательно.
Это нам Кощей за обедом рассказал. Мне и машинисту, которого звали Керт Кобейн.
Разговорчивый такой джентльмен. И не сильно, пожалуй, обеспокоенный отсутствием Джоди. Так по ходу застолья определилось, по внезапно возгоревшей откровенности между тремя выпившими с устатка русскими витязями. Потому что, если уж Кощей не витязь, Керт Кобейн не витязь, а обо мне уж и говорить нечего – эталон. За женщину, если не убить, то поранить сильно могу. А словом – и убить. Если в форме, выпил прилично, ну и при наличии подходящей женщины. А то что ж это за витязь, если за каждую швабру приличных людей поубивать готов. Нет, господа, витязю приличествует… приличествует… приличествует… Ну не важно, что… Важно, что приличествует. Вот для этого и меч на боку, и кольчуга, и шелом, и табуретка в коня обратилась. Обратилась и представилась по форме: «Мол, Сивка-Бурка вещая Каурка. Будем знакомы». И противник вон вокруг стола на Холстомере приплясывает. То в одну сторону, то в другую. А в руках у него шестопер. Я так полагаю, на первый взгляд, конечно, что супротив этого шестопера мой меч – все равно, что столяр супротив плотника. И Керт Кобейн этим шестопером размахивает не для чистого искусства размахивания. А явно в прикладных целях. И я даже начинаю задумываться, к кому же он, этот шестопер, хочет применить. И, представьте себе, джентльмены, я догадываюсь, к кому. Но пока мы сидим на своих конях-лошадях и выпиваем меды русские, рейнвейны немецкие, токаи мадьярские, кумысы татарские, пейсаховку хазарскую. Возбуждаем, синьоры, себя для битвы. Потому что какая же битва на трезвую голову? Так, сплошное спортивное фехтование. А какое может быть спортивное фехтование меж мечом и шестопером? Никакого, сеньоры, никакого. И еще одна есть препона для начала честного (ударение на предпоследнем «о»). Отсутствие женщины. Но. Судя по лукавому глазу Кощея, за этим дело не станет. Джоди вот-вот появится. Русская женщина всегда появляется как повод для драки. Потому что драка без повода – это чистой воды хулиганство. Вот Кощеев взгляд на скорейшее появление Джоди намекает. Хотя говорить о взгляде выглядит некоторым преувеличением. Ибо, господа, джентльмены, сеньоры, не может быть взгляда у безглазого Кощея. Усохли глазки у мужика, усохли у Бессмертного. Из-за бесконечности проживания на белом свете. А чего, уж сколько веков Кощеевы глаза на него смотрели, ничегошеньки нового, пора и честь знать. Вот они и усохли, а взгляд по-прежнему вострый, как татарская сабля, хотя я этих сабель отродясь не видел. Но если лежит рядом, джентльмены, и страдает от одиночества бесхозная метафора, то как ею не воспользоваться? Я вас спрашиваю, синьоры?
