Иван Аксенов - Готы
— Ничего я не зассал! — возмущался. — Выжидал просто: когда станет тепло и светло, теперь вот скоро уже… Да, хули тянуть! Сегодня домой уезжаю, и пока не сделаю — не вернусь!
— Что ж, прощаемся на веки… — ржал Неумержицкий. — Не забывай обо мне — там, в родном ауле!
— В каком еще на хуй — ауле… Через три дня максимум возвращусь с победой, вот увидишь. Мы с тобой еще коньяка из черепа выпьем, по любому — выпьем!
— Свежо предание, да верится с трудом, — не верил и качал головой. — Смотри — не вляпайся: попадешь там на ментов или еще на какую поебень…
— Да уж это я постараюсь, постараюсь! — соглашался Благодатский и собирался ехать домой.
Ехал. Сидел в автобусе и наблюдал за долгой, тянувшейся многие километры дорогой. Видел в окно разное: в одном месте — клали асфальт: ссыпали и раскатывали горячую черную массу рабочие в оранжевых униформах, все как один — ближние иностранцы, темные и грязные. В другом — они же: вычищали из кюветов застоявшийся послезимний мусор, сваливали его на тачки. Вывозили куда-то. Тут и там виднелись среди деревьев и домов вдоль дороги — небольшие заведения, торговавшие сомнительной пищей — восточного характера и невысоких цен. Замечал на дверях такого — лист бумаги с надписью: «Кафе закрыт». «Вот блядь, чурки ебаные!» — думал Благодатский. — «Даже написать ни хуя по-русски не могут, а лезут во все дыры. Поубивал бы пидоров! И ощущение такое, что наши — работать совсем уже не могут: могут только водку пить… И рулящие этими работами — хороши: я скорее бы ноги переломал, а — нашел бы русских непьющих мужиков, чем взял хачей! Суки наглые, лезут и лезут, тащат один другого: Узбекское царство, блядь!»
Приезжал домой — вечером и проводил его вместе с родителями. Радовались неожиданному прибытию: расспрашивали, хвалили успехи учебы. Суетились на кухне. С удовольствием просиживал так до глубокой ночи: повествуя родителям о своем существовании и расспрашивая — про их. Говорил то, что считал необходимым сказать, и скрывал все прочее: понимал, что несмотря на родственность и схожесть черт характера — существенно различаются с родителями: не смогли бы по достоинству оценить многие странные и небезопасные увлечения сына. Ложился спать и засыпал с тем, чтобы встать утром рано и отправиться на разведку. Во сне — видел невысокие старые дома небольшого города, в котором родился, вырос и так мало бывал последним временем.
Просыпался утром, вставал и отправлялся. Складывал маршрут так, чтобы пройти центром города: хотел посмотреть его при свете дня, а уже оттуда — свернуть и добраться до вынесенного за город кладбища. Проходил и поражался тому, с какой скоростью рушатся частные дома-одноэтажки и возводятся на их месте — новые, большие, вместительные. Думал: «Это так, это правильно. Нужно жить, нужно развиваться: на хуй стоят старые развалины, чуть ли — не из бревен без гвоздя срубленные? Там даже печи кое-где остаются до сих пор, дичь какая… Только кто будет жить в этих новых домах? Кто?..» Тут и там — попадались на пути ему: гопники, менты и узбеки с таджиками. Вспоминал, что раньше — дружил с жившими тут, играл в прятки: кустами, росшими вдоль ровных линий аккуратных домов с облуплявшейся от солнца краской: синей, зеленой, коричневой. Принимал неизбежное многоэтажное, и в то же время — вспоминал прошедшее и внутренне противился свершающемуся негативу. Не хотел видеть места родного города — заселенными глупыми и злыми ближними иностранцами, раздражался встречаемыми повсюду и отличаемыми друг от друга лишь наличием и отсутствием серой формы — ментами и гопниками.
Сворачивал и добирался прямой дорогой до поля с виляющей к воротам кладбища — неровной тропинкой, окруженной пучками сухой бледной травы, из-под которой начинала уже выглядывать несколькосантиметровая зеленая. Проходил тропинкой до ворот, заходил на кладбище: задумавшись, двигался знакомым путем и попадал — к обнесенным голубоватой оградкой могилам родственников: пра- и просто — дедушек и бабушек, родных и не слишком. Вспыхивала вдруг мысль: «А вот что, если бы какой-нибудь пидор вздумал вдруг могилу моего деда разрыть? Да еще и для того, чтобы — заработать денег!.. Пиздец просто… Хотя вряд ли кто станет совершать подобное для написания художественного произведения, и вообще: зассут. Это только я такой, да еще немногие: самые дикие, из бывших стран союза — у них там жрать нечего, они уже собственные кости продавать готовы скоро будут. Но все равно — нехорошо, да и не по-православному как-то. Осквернение… Хуй с ним, с уголовным кодексом: срать я на него хотел, да и на всех ментов пидорских тоже!.. А вот старушку какую-нибудь жалко: за что ей такую дрянь делать? Она честно всю жизнь вкалывала — как могла, и не виновата же она, что под такими мудаками и уебками страна была и есть, не виновата и в моем нынешнем положении. А может, отчасти и виновата — но по хую…» Смотрел на высокие коричневые кресты крытого лаком дуба, на посыпанные песком холмики. Вспоминал про нательный крестик, одетый на него давно когда-то священником церкви соседнего села: легкий, из дешевого металла и с почти облезшей краской. Доставал его из-под воротника рубашки, трогал и разглядывал. Пытался разобрать выдавленные на концах крестовых перекладин — буквы. Понимал вдруг: не сможет ничего разрыть. Следом за состоянием, близким к полному душевному покою и почти умилению, что редко случалось, — вдруг чувствовал знакомую злобу на самого себя: клубами поднималась изнутри, путала мысли. Заставляла скорее колотиться сердце и бежать по венам — кровь. Говорил себе: «Эй, ты! Мудило Благодатский! Неужели так легко отступишься, так просто сдашься? Понятия понятиями, но ведь — никто за тебя ничего не станет делать… Охота, что ли, впрягаться и начинать пахать на ублюдков за гроши? Или писать от руки, а после — напрашиваться в гости к московским друзьям, чтобы — набирать у них на компьютерах, а после — уходить и благодарить? Нет, ни хуя ты так не сделаешь! Нет, ты придумаешь что-нибудь!»
Хотелось броситься на ближайшую могилу и начать разрывать ее — голыми руками. Не делал этого, сдерживался. Шел дальше по кладбищу и представлял, как бы выглядел он — если бы не сумел себя контролировать: одетый в черное, с разметанными волосами и безумным взглядом, черпающий горстями стоя на коленях — посыпанную желтым песком землю могилы: теплым майским утром, под раскрывающими первую зелень деревьями. Внезапно вспоминал, что — на самом краю кладбища видел как-то прогуливаясь со знакомой девкой — заброшенные могилы. Низкие, кривые, с кустами рвущейся из них зелени: лебеды и прочего — смотрелись они жалко и убого.
— Это здесь — самоубийц хоронили, — комментировала девка. — Их не отпевали и за оградой кладбища закапывали, а теперь все слилось в одно, но к ним — никто не приходит…
— Почему никто? Вот ведь — мы пришли… — смеялся тогда Благодатский: привлекал её к себе и целовал.
Теперь же — решал: такую, забытую и брошенную, почти сравнявшуюся с землей и едва заметную — можно. Уверял себя: «Ничего зазорного в том нет: мертвому по хуй, живых, заботящихся о его памяти — нет. А по православным понятиям я, может, даже и неплохо поступаю: смерть ведь — хочу заставить служить жизни, созидать с её помощью! Сколько она уносит, сколько отбирает: так пускай, если уж нашелся такой я — окажет услугу! А если выяснится, что — прав и не много на себя беру, так мне потом еще и спасибо за мою борзоту скажут…»
Чувствовал по ходу розысков кратчайшего пути — желание мочиться. Оглядывался по сторонам, слышал тихие голоса убиравших могилы и невидимых ему старушек и другой шум, странный: похожий на популярную музыку и грохот тяжелых инструментов, которым неоткуда было там взяться. Подходил к дереву, расстегивал молнию джинсов и шумно мочился: сухая кора немолодой липы сразу намокала и делалась черно-зеленой; часть жидкости стекала ниже — со ствола к не полностью скрытой корневой системе. Впитывалась в землю.
Блуждал еще несколько времени и натыкался на искомое: неравномерно разбросанные среди здоровенных, частично порушенных уже временем деревьев — могилы. С веселой щетиной молодой травы, ворохами старых веток и зарослями кустарника — казались они вовсе не посещаемыми и, к большой радости Благодатского, вполне были скрыты от действующей части кладбища — хотя и находились в непосредственной близости. Снова долетал до него непонятный и все более настораживающий шум: казалось, что за деревьями и огибающей конец кладбища глинистой канавой с ручьем — кипит какая-то работа. Поражался и не мог понять: что происходит. Вспоминал, что располагался там комплекс тепличного комбината, принадлежавший городскому совхозу и брошенный им — лет пятнадцать назад: стоял в поле за кладбищем — разрушающийся и разворовываемый. «Неужто — решили восстановить?» — радовался Благодатский. — «Отец рассказывал — комбинат богатейший был, горы овощей производили: чуть ли не лучшие в союзе… Все-таки — есть еще у нас толковые люди, если такую свалку решили восстановить и пустить в работу! И городу польза, и жителям места рабочие, и вообще — жизнь!..» Так принимал он не имеющее к нему — практически никакого отношения, быстро шел, почти бежал вперед — не успев даже выбрать объект для осуществления своего плана. Перебирался через ручей оплетенной по берегу зарослями акаций — глинистой канавы и вылезал в поле.
