Андрей Рубанов - Великая Мечта
Я подавил в себе жалость. Трое детей – это счастье, а не груз. Другой бы расхаживал – руки в карманы – и весело гордился. А этот сопли подбирает.
В кухне я не отказал себе в удовольствии исполнить небольшой буфф: заглянул под стол и в холодильник.
– Что ищешь? – подозрительно спросил старый приятель.
– Миллион. Когда уже ты наконец заработаешь свой миллион, Шульц?
– Скоро, – убежденно ответил зрелый рюх, – быстрее, чем ты думаешь. Считай, он уже в пути.
– Твое «скоро» длится пятнадцать лет. Пока ты заработал только свое брюхо.
– А что? – улыбнулся мой собеседник, протягивая мне стакан с прекрасно пахнущей жидкостью. – Тоже капитал...
– Сомневаюсь. Живот Шульца, отросший на моих глазах в последние три года, действительно сильно раздражал меня. Такой мешочек мягенького сала, постепенно нажратый на добром, вдумчиво и неспешно поглощаемом, обильном и сытном трехразовом питании. Добро бы его обладатель имел склонность к полноте – нет, Шульц остался таким же тонконогим и узкоплечим человечком, однако теперь в геометрическом центре его тела образовался овальный контейнер с жиром. По такому рыхлому, едва не полужидкому чреву хорошо с размаху ударить открытой ладонью, как по щеке, и звук получается похожий, звонкий; кстати, это очень больно и сильно подрывает боевой дух соперника.
Впрочем, боевой дух и Шульц – несовместимые понятия.
– Ты бы хоть позвонил, – промямлил он. – А то мне надо через пять минут бежать...
– Если бы я позвонил, ты бы убежал раньше, чем я приеду.
Отношения должника и кредитора противоестественны для человеческой психики и разрушают как личность должника, так и личность кредитора. Каких-нибудь полтора часа назад, в просторных хоромах банкира, я вел себя очень смирно, смотрел в основном на носки собственных ботинок, лебезил и осторожно подбирал слова – а сейчас расхаживаю по чужой комнате, словно хозяин. Потому что там я был должен денег, а тут – должны мне. Там я был кругом виноват – а тут, считай, Наполеон. А на самом деле кто?
– Зачем тебе, – спросил я, – вдобавок к двум сыновьям и дочери еще и собака?
– До кучи, – стеснительно улыбнулся Шульц.
– Тогда завел бы себе какую-нибудь дылду килограммов на сто. Чтоб квартиру стерегла.
– Большая собака много ест. К тому же красть у меня нечего. Денег нет, ценностей – тоже.
– Значит, пять тысяч для тебя не деньги?
– Какие пять тысяч? – удивился Шульц. – Откуда у меня пять тысяч...
– Значит, ты не приготовил для меня пять тысяч? Отец троих детей опустил глаза.
– Нет.
– Ты же обещал.
– Не получилось.
– А сколько – получилось? Три месяца прошло. Ты же знаешь – я сам терпеть не могу подобные беседы. Деньги – грязь и мусор, я ненавижу разговоры о деньгах. Я и так слишком много о них говорю и думаю...
Старый приятель с подозрительной сноровкой (тренировался, что ли?) запустил руку в карман штанов и выудил ключи. Поджал губы и произнес с трагизмом, показавшимся мне чрезмерным:
– Вот. Это от машины. Забирай. Я за нее не держусь. А наличных у меня сейчас нет.
– Старая хохма, – ответил я. – Ты брал у меня живые деньги, а отдать пытаешься ржавую колымагу. Сколько она стоит? Пятьсот долларов? И потом, согласно принципу обратного хода мысли, твоя тачка вряд ли хочет сменить своего хозяина...
– Слушай, – вдруг громко перебил Юра, – а почему он тебя совсем не боится?
– Я же сказал, мы – добрые знакомые, – аккуратно объяснил я. – Знаем друг друга пятнадцать лет. С тех самых пор, как ты нас свел. Бывало – он меня выручал. Бывало – я его выручал. В общем, я никогда не стану пускать его под пресс. И он это знает...
– Но он тебе задолжал! Полтора года не возвращает! У него – дом, вон – печка микроволновая, посудомоечная машина... Виски наливает! У него богатая жена! Пусть отдает!
– Видишь – не отдает.
– Давай-ка я с ним поговорю. Отдаст сразу...
– Не надо. Ничего он не отдаст. Нет у него. Всеми деньгами жена заправляет.
– Зачем мы тогда приехали?
– Ради тебя, Юра. Чтоб ты посмотрел, как наш умник распорядился пятнадцатью годами жизни.
– Не вижу изменений. Живот только. И больше ничего...
– Да, живот твой хорош, Шульц, – сказал я мрачно. – Прекрасный живот. Эстетичный, практически безупречный дзенский живот. Пупка не видно, но наверняка это тоже отличный, правильно расположенный дзенский пупок... Наличие такого живота и такого пупка свидетельствуют о прекрасно налаженных дыхательных и пищеварительных процессах, что, в свою очередь, указывает на стабильность в быту и вообще в жизни...
– Понимаю твое состояние, – горячо произнес бывший зрелый рюх. – Слушай, у меня хорошее время сейчас! Идей – масса! В самом ближайшем будущем собираюсь наладить выпуск аудиокниг. Вложения – минимальны, а спрос устойчивый. Второй проект – еще лучше. Берем старые автомобили, пятидесятых годов выпуска, реставрируем, продаем богатым дуракам. Очень перспективная тематика! Есть еще одна идея...
– Хватит, – оборвал я. – Сегодня, до половины шестого вечера, мне нужны пять тысяч.
Шульц покраснел и отвел глаза.
– У меня нет.
– Выбей из этого живота все сало и пойдем отсюда, – мрачно порекомендовал Юра, поднялся и грубым толчком ноги отодвинул стул. Мне пришлось вежливо вернуть предмет мебели на прежнее место.
– Плохи дела, да? – тревожно осведомился Шульц.
– Еще как. Час назад я имел очень серьезную беседу с очень серьезным человеком. Повторяю, мне нужны деньги. Срочно. Сегодня. Как раз примерно столько, сколько ты мне задолжал. Верни хотя бы что-нибудь. Когда у тебя были проблемы – я тебе помог. Теперь проблемы у меня. Но я не прошу тебя мне помогать. Я прошу всего лишь вернуть мне мое...
Зрелый рюх словно уменьшился в размерах. На его лице отразилось глубокое раскаяние.
– Не могу. У меня ничего нет.
Я отхлебнул из стакана (на его краю заметил след губной помады; небось, он сюда еще и блядей водит), постоял с минуту молча – Шульц терпеливо ждал – и вдруг меня накрыло, бешено. Кошмарно и крепко. Пятнадцать лет я общаюсь с этим человеком, и вот он теперь имеет меня, пользуется мною, вытянул из меня деньги и даже не пытается вернуть хоть как-нибудь, хоть что-нибудь... Где же его порядочность? А также гордость, честность и благородство? А также более мелкие качества личности, группирующиеся рядом с основными? Щепетильность, аккуратность, деловая культура? Где это все? Исчезло, что ли, в складках живота?
Если я однажды обнаружу у себя такой живот – я немедля застрелюсь.
– Ты бы заранее предупредил... – продолжал меж тем мой приятель, стремительно перестающий быть таковым. – Хотя бы за неделю... Я бы собрал долларов триста...
Движением неверной, запутанной хмелем ладони я отодвинул от себя вялые резоны Шульца и стал застегивать пуговицы на пальто. Прекрасное занятие, отлично успокаивающее нервы.
Чем мельче моторика – тем лучше она успокаивает нервы. Буйные психи, я знаю, вышивают крестиком и плетут макраме.
– А ведь ты, Шульц, счастливый человек. Ты мечтал жить так, чтобы не иметь проблем. Чтобы проблемы тебя не хотели. Помнишь – звал к себе Юру? За сутки до его гибели? Намеревался его руками отомстить врагу? И все твердил: «Перебор, перебор...» Теперь наладил все так, что ни в чем у тебя нет перебора. Сидишь уютно, тихо. Самодостаточно. Пятнадцать лет – хороший срок, чтобы научиться отодвигать от себя проблемы. Когда сможешь вернуть долг?
– Не знаю. Не готов сказать. Буду собирать и гасить частями...
– Тогда я пошел. Сам позвонишь, когда совесть замучает.
– Постой, Андрей! – позвал вечный соискатель миллиона. – Не уходи! Скоро все будет! На подходе – стопроцентный проект! Прибыль гарантирована! Надо просто обождать немного! Просто обождать!..
Мне было муторно и гадко. Почему-то вспомнил тюремное прошлое. Грубо ответил:
– Просто – это жопа.
Шульц осекся.
Я вышел.
Эпитет «просто» меж отсидевшими людьми никогда не употребляется. Такого слова нет в лексиконе арестантов и зэков. Бывает, садятся играть в карты двое, новичок и старый урка; второй всегда играет «на интерес», то есть на деньги, на вещи, на материальную прибыль; новосел же – если добрые люди его не предупредили – может сказать, что играет «просто так», и это значит, что он фактически ставит на кон собственную задницу. Если ты сел за игру, и тебе в случае проигрыша нечего отдать – чем тогда рассчитается наивный болван, кроме собственного заднего прохода?
Семь лет прошло, как я освободился, – а до сих пор ни в какой беседе слова лишнего не скажу, а буде такое озвучено собеседником – тут же опознаю его как парня из чужого круга, не сподобившегося пройти зарешеченную плавильню...
Однажды моя жена сообщила мне: «Отсидеть – это сейчас очень модно».
– Вот и поговорили, – сказал я Юре, когда вышли на крыльцо здания. – Ты грустный, да?
– Не грустный, – тихо и хрипло ответил друг, глядя в сторону. – Я разочарован. В Шульце. Что может быть хуже, чем разочароваться в человеке? Разочароваться в человеке – еще хуже, чем убить его.
