Яна Гецеу - Курс практической психопатии
И мама, моя самая лучшая, тоненькая и изящная, миниатюрная мама, которую я давно перерос на полторы головы, не мешала мне. Она просто достала из холодильника бутылку коньяку, и поставила на стол два бокала для бренди — аристократка, воспитанная в Восточной Европе, она любила, чтобы все было как положено, и меня приучала. Села рядом со мной, налила на два пальца темного пойла, подтолкнула ко мне стакан. В глубоком вырезе платья качнулся изумрудный кулон. Я не выдержал, взял ее за руку, прохладную, хрупкую, и поднес к губам. Она встала и прижала мое мокрое лицо к своей маленькой острой груди. Я плакал уже в открытую, но как не хотел — ни разу не мог даже всхлипнуть. Какая-то глупая гордость, привитая с детства не давала дышать, ибо «это недостойно»… чушь какая, и тем не менее. А от мамочки пахло духами, очень вкусно — она всегда так строго за собой следит… наверняка, Жанна такая же… мама-мама, верна одна лишь ты!
— И выключи, наконец, эту глупую музыку! — вскрикнул я, поднимая голову к её лицу. Она смотрела на меня глазами глубокими и нежными, и губы её чуть улыбались печально, и тонкие пальцы нежно путались у меня в волосах…
— Я так тебя люблю, деточка ты моя, сыночек! — прошептала она.
— И я тебя, мама! — улыбнулся я, чувствуя, что все лицо распухло, зареванное. Она поцеловала меня в лоб, и снова прижав лицом к себе, обняла двумя руками и покачала как маленького:
— Он вернется, — прошептала она мне в макушку: — Вы такая красивая пара, он не сможет без тебя, вот увидишь!
И я, наконец, позволил вырваться судорожному всхлипу, и вцепился в неё, как в последнюю надежду — как хорошо, что она все знает, и никак не упрекает. А я так боялся… она — богиня, моя мамочка. Она знает все на свете, и если уж она сказала — конечно, Арто никуда не денется. Я подожду… мама поможет вытерпеть! Мама и ее коньяк…
Снова пьян. И душные объятия постели… прикончили с мамой две бутылки — она маленькая, а пьет как опытная панкерша, надо же, не замечал! А впрочем, я вообще как-то мало знаю о ней, не интересуясь до сих пор — надо бы почаще проводить с ней вечера, ведь с ней так хорошо, что боже мой! Не один чертов Арто на белом свете! С мамой весело, она так хорошо смеется, и держит за руки, и запрокидывает голову, когда курит, и говорит смешные глупости — она совсем ещё молода, ах, как же я не замечал и не ценил? Отныне буду с ней смотреть кино, и пить коньяк, и может еще сходим побродить по парку, как в детстве — хочу узнать, как это будет сейчас, когда я уже совсем большой. А она ведь так похожа на девочку, мамочка моя — и поет чудесно — только курит много, зубки пожелтели… дома она бывает редко, и когда Арто ко мне вернется, придется ему объяснить, что теперь я буду с мамой вечерить. Хотя, раз она все знает и не против, то пусть и он с нами… но нет, я пожалуй пока все же не смогу, что-то стыдно мне до сих пор… и смущенный этими мыслями, сдаюсь в плен одеялу, заматываясь плотнее, хотя мне и жарко от выпитого. Надо бы уснуть, и может новый день принесет желанные объятия Арто, и может, именно завтра он вернется ко мне наконец…
Но вот и он — черт, где вас так долго носило, сир! — выкрикиваю я, голосом тонким и нежным, и короткие ножки несут меня навстречу к королю Арто, такому высокому и ослепительному в его короне. И он снимает перчатки, садясь на корточки передо мной:
— Принцесса, я принес вам новое платьице, это слишком длинно для вашего высочества!
— Но я не хочу новое платье, — принимаюсь капризничать я — пока маленькая, буду! Хотя новое платье, конечно, хочется поскорее!
— Ай-яй-яй, принцесса, что ж вы это так не цените моей заботы о вас, что даже не желаете взглянуть на принесенный дар? — укоризненно качает головой мой будущий муж, и я насупливаюсь, смущенная.
— Ну, если вы не хотите, так я пожалуй велю жечь это алое атласное платьице в печи, как неугодное вашему высочеству!
— Мне угодно… — бормочу я, кусая пальчик.
— О, ну тогда не станем медлить, примерьте же его скорее, моя любимая небесная птичка! — кричит он радостно, и достает наконец платьице. Я тяну ручки, в нетерпении примерить обновку — король Арто разворачивает передо мной платьице, такое красивое, что наверняка и во всем свете не сыскать лучше!
— Дайте, дайте же скорее мне его! — кричу я, нетерпеливо топая ножкой.
…наблюдая со стороны, из своего тяжелого одеяла, как я — там, существо, в розовых трусиках, бросившее платьице под ноги, и Арто — чертов урод, невыносимо прекрасен в короне и бело-золотом одеянии, прикладывает палец к губам, и наклонившись к девочке (ко мне, ебать на все четыре стороны — я эта маленькая глупая девочка!), говорит — уйдемте с поляны, как бы нас кто не увидел, не престало принцессе переодеваться на глазах черни!
О, взорвись же уже, моя ебаная сумасшедшая голова! — умоляю сам себя, и следую за ними в розовые кусты, чтоб видеть, как он ласкает меня, маленькую, целуя в пахучий височек, и ямку на шее с нежными пушистыми завитками, и я послушно вытягиваю ручки, а Арто натягивает мне через хорошенькую головку алое платьице, и расправляет складки на нем, оглаживая все тельце… и шепчет что-то на ушко, а я — маленькая принцесса, совсем еще наивная дурочка, слушаю сладкие речи чертова извращенца, и хихикая в кулачок… о, он всего лишь хочет, чтоб я отблагодарила своего короля за подарок невинным танцем! Ах ты, ебаная тварь! Где же архангел Гавриил, как он вот так запросто на это смотрит, и почему ничем не остановит? — нервно озираюсь я в поисках серафима. Он обязан наказать Арто за мерзкие игры с ребенком! Что же он, дождаться не может, пока я вырасту и стану его женой — тогда уж сколько угодно, о, да я ему тогда такое покажу! Я ведь умею, да — самодовольно усмехнулся я, и вдруг понял, что не смогу выйти за него замуж — да и ничего мерзкого в возне Арто с маленькой
Тем временем, король Арто достал длинную черную флейту свою, и стал играть на ней, и я принялась танцевать, околдованная совершенно дивными звуками музыки, которую так люблю и здесь, и на небесах, где бываю серафимом…
Ах, да — музыка лишила меня злости, и я едва не забыл, что я, как Гавриил должен наказать коварного короля Арто за недостойный обман его маленькой невесты…
Но что это со мной — ведь он не делает совершенно ничего такого, что могло бы вызвать отвращение и тошноту, и уж тем более ни в какие сравнения не идет с тем, что сам я вытворял ранее, утешая гнилое нутро свое в измывательствах над разными девицами, пусть и вполне взрослыми! И над самим Арто тоже — там, где он не король нигде, кроме как в моем сердце. И что такого, что он шарился у девочки под платьицем — ведь это же я, значит можно, и никак не могу понять, в чем тут мерзость, и чем это мерзее того, что он шарил у меня в штанах — здесь… пытаюсь схватить мысль — но тщетно! И не могу, не могу понять, что же так меня бесит…
Это невозможно, невозможно терпеть дольше! Я или умру уже, наконец, или увижу его, дабы выкрикнуть в лицо, красоту которого я проклинаю всем сердцем! — оставь в покое меня, она же еще ребенок!!
А к тому же, невыносимая необходимость как можно скорее рассказать ему о том, что я не так прост, как он обо мне думает! Я трио: маленькая глупая девочка принцесса, архангел Гавриил, и тот, каким он меня видит — тот, кто наблюдает за ними из розовых кустов, удушенный одеялом, в спальне квартиры на седьмом этаже… и узнать поскорее, будет ли он меня любить таким, сумеет ли обнять сердцем всех трех разом?..
Без него подыхаю. У нас обоих никого, кроме нас самих, не осталось. Разве же он не понимает?.. А я и вовсе пришел туда, откуда ушел. Раньше был один, тотально один. И сейчас — до звона в ушах. До боли… «В глаза обратно льются слезы, стерлась постель…» Стерлась от моих корчей…
И однажды, нашел в себе силы встретиться с ним, просто выйти на улицу. Думал, мечтал, как сейчас обниму его, и вернусь в себя. Верил в спасение.
Но… Это Вселенское, необратимое НО! Но, которое я так ненавижу… больше всего не выношу в жизни непоправимое, за которым ВСЕ…
Нет, такие как Арто не умеют любить. «Их любовь все равно, что проклятье. Их любовь — все равно что позор!» — Жанна моя Жанна… уже даже и ты не спасаешь. Да и похуй на позор. Какая вообще, блядь, разница, я мразь, и не знаю никакого позора, а вот поди ж ты!
ЭТО КОНЕЦ
Он решил бросить меня. Уйти. Навсегда. Мол,
— …наши отношения изжили себя.
Я нервно рассмеялся, не поверив. Это ведь снова игра такая. Я хотел его тронуть, но он так холодно отстранился: «не надо, Ветер». Вот так, Ветер. Не малыш, ни детка… ни какой-нибудь еще его пошлый бабский нежный штамп, а просто Ветер. Как для кого угодно с улицы. Даже не Гавриил… И я вдруг понял, что он серьезно. Прочувствовал этот неведомый доселе лед, и промерз моментально до самого дна души. Нет ни малейшей лазейки, ни капли надежды, какие бывали в прошлые, даже самые страшные наши ссоры…
