Яна Тимкова - Повесть о каменном хлебе
В тот вечер ее помощь почти не требовалась — дриады прекрасно справлялись со всем, что делали, и Айлэмэ только путалась бы под ногами. С полчаса она стояла в стороне, приклеившись к ближайшей березе и чувствуя себя все более неуместной, лишней и вообще ненужной, но потом примчалась Лави и определила девочку бегать по поручениям. Правда, и тут было не все гладко — «пожизнёвые» имена своих сокомандниц Айлэмэ пока не знала, поэтому поначалу все поручения что-либо передать выглядели примерно так:
— Иди скажи Зю… Не знаешь Зю? Во-он, видишь, такая, курносая, на пекинеса похожа? Вот ей скажи, что…
— Слышь, передай Аданэли… Во-он она — у кострища рыжую видишь? И еще скажи тому, длинному, его Чиаран зовут…
Зато так девочка быстро запомнила, кто есть кто — да и как тут не запомнить, когда триста раз за час посылают передать то и это, и еще вон то не забыть.
А когда приготовления к завтрашнему дню (он же первый игровой) закончились, уже стемнело, высыпали крупные летние звезды, и дриады развели костер на своей поляне. Достали гитару. Лави отказалась петь первой и передала гитару Аданэли — миниатюрной девушке с роскошной гривой огненных волос. Аданэль не стала ломаться и вполголоса запела что-то лиричное и неторопливое, а Лави, присев на корточки возле притулившейся на краешке бревна Айлэмэ, шепотом говорила:
— Скажи… Вот у тебя имя из Арды — а ты веришь, что была там? Что ты — та самая Айлэмэ?
Айлэмэ удивленно взглянула на Лави — по ее лицу скользили блики костра, отражались в темных непроглядных глазах, и она не улыбалась.
— Ну… Наверное, где-то она есть, Арда… Или была… Но я не знаю. Мне имя Айка дала…
Лави чуть заметно поморщилась:
— Это все баловство. Не стоит играть в то, чего не понимаешь. И Арда, и мир Сапковского, и Амбер — все они существуют. И мы, — Лави неопределенно махнула рукой в сторону девушек у костра, — мы помним.
— Что? — Айлэмэ ничего пока не понимала, но ей стало безумно интересно, — Расскажи, пожалуйста!
— Да как тебе сказать… — медленно проговорила Лави и задумчиво потерла кончик носа, — нелегко это. Просто мы помним, что мы там были. Я же не просто так взял себе имя. Я действительно был Филавандрелем — там, тогда… И это не единственный мир, где меня носило. Я был и в Арде, и еще много где. И Нэр, и почти все здесь. Некоторым из нас не повезло — мы, как правило, в воплощениях были мужского пола, а здесь вот родились девчонками… Поэтому я и сказал тебе называть Нэр в мужском роде. И Чиарана тоже. Других я тебе потом покажу.
— А… — из сотен вопросов, вертевшихся в голове Айлэмэ, она не могла выбрать ни одного, чтобы задать его прямо сейчас. Хотелось узнать все — и одновременно! — А как это — вспомнили? Расскажи!
— Ну, хитрая! — переливчато рассмеялась Лави, — Сразу тебе все расскажи и покажи! Все — это вряд ли, а немножко можно… Ну-ка, подвинься.
Девочка тут же подвинулась, освободив место Лави, и та села рядом, придвинувшись совсем близко — так близко, что Айлэмэ различала каждую ее ресничку — помолчала немного, вздохнула и спросила:
— Нет, лучше сначала ты мне скажи… Вот ты прочитала Властелина… Сильм читала? А еще что? Ага, чекушку тоже, Черную Книгу, в смысле, и Ведьмака читала, молодец… Вот прочитала ты это все. Тебя что-нибудь оттуда — цепляет? Кажется — своим, родным? И как оно тебя цепляет? Расскажи картинку. Или ощущение, или что там у тебя есть…
Девочка помолчала, собираясь с мыслями. Да, ее, по выражению Лави, «цепляло», но еще никому она не рассказывала об этом, хотя вроде бы все были свои. Но сейчас… Лави молча ждала. И Айлэмэ, переведя дух, начала:
— Знаешь… Вот там, в самом конце Властелина, когда все уплывают… Помнишь — про серый туман, который превратился в серебристую завесу, и она отворилась, и все увидели зеленый берег и сияющие вершины гор… И про Прямой Путь — как некоторым… удостоившимся… искавшим… если идти и искать как следует, если этого очень хотеть… однажды таким людям… или не людям… открывается тот берег… — голос девочки пресекся и она замолчала, сглатывая слезы. "Ну вот… Опять невовремя…" А что же делать, если именно эти образы каждый раз заставляли ее сердце сжиматься от боли и тоски…
— Молодец… — тихо-тихо, голос-шелест у самого уха, — Значит, Видеть ты умеешь… — Лави так произнесла это «видеть», что сразу стало понятно — это именно Видеть с большой буквы. — Еще есть?
— Немножко, — таким же едва слышным шепотом ответила Айлэмэ, — когда про эльфов в Ведьмаке читала… Там есть… Вот где у эльфов — мелкие такие зубы, и почему-то когда про кровь он там пишет… И про розы… На развалинах, на белых камнях…
— Хорошо… — Лави кивнула, — значит, умеешь — хоть немножко… Это и называется — Видеть. Похоже, что ты помнишь все это — значит, тебя там было, и ты можешь это увидеть — если захочешь, если будешь стараться.
— Но разве это… Я же просто представляла…
— Нет, нет, это совсем другое! Знаешь, я вижу в тебе что-то… Знакомое… — Лави помотала головой, — Нет, об этом потом. Сначала просто — посмотри, что я тебе скажу…
Она начала рассказ, и Айлэмэ слушала, затаив дыхание — настолько удивительный, новый мир открывался пред ней! Существа, умевшие видеть другие миры. Помнившие свои предыдущие жизни. Вспоминавшие друг друга. Встречавшие прежних знакомых, друзей, врагов… Существа, которые не просто читали про Арду, про мир Ведьмака — а видели их. Были там. Существа, не имевшие тел — приходящие "на погостить". Существа, от которых приходилось отбиваться. Существа, которых приходилось спасать… И — "Я помню. Я вижу." — когда знаешь и осознаешь себя — себя другого…
— А ты научишь меня? — робко спросила Айлэмэ, когда Лави сделала передышку, — У меня получится — вот так, как у тебя? Может, и правда — я тоже?..
— Я думаю, все у тебя получится. Ты же уже немножко умеешь, сама же сказала… — проговорила Лави и оценивающе взглянула на девочку. — Кстати, расскажи о себе. Ты вообще кто?
И Айлэмэ вывалила Лави свою немудреную жизненную историю — родилась-училась-доучилась-поступила…
— Куда поступила? — немедленно заинтересовалась эльфка, и отчего-то очень обрадовалась, услышав, что учится девочка "на бутафора-кукольника" и неплохо рисует. — Молодец, ребенок — не маешься дурью, как некоторые-разные… А еще?
Время шло, и Айлэмэ сама не заметила, как рассказала не только обо всем, что творилось в ее жизни, но и поведала все свои надежды, мечты и страхи:
— Понимаешь… Вот мама… И другие там… Они меня хвалят, что рисую хорошо, вообще что у меня здорово получаются такие вещи… Ну, там, лепить, или еще что-то такое… Но ведь это — то, что я делаю… А не я сама… Никому не интересно, что у меня внутри, о чем я думаю, что чувствую… А если я перестану уметь рисовать — я уже никому не буду нужна?
— Что ты, пушистая… — Лави легко коснулась плеча девочки, — Я тебя совсем немного знаю, но уже вижу, что ты необычное создание. Удивительное и красивое… Но не только. Что-то в тебе есть такое… Ты добрая и нежная, а сейчас это такая редкость. У тебя чуткая душа…
— И кому это надо?
— Надо, пушистая, надо… Поверь мне. — Лави заглянула девочке в глаза и улыбнулась ободряюще, — Веришь?
Та кивнула, смущаясь и радуясь, что в темноте не видно залившего ее щеки и лоб румянца.
— Мы еще поговорим, пушистая. Обязательно. — Лави улыбнулась еще раз, встала и перешла на противоположную сторону круга. Ей тут же вручили гитару, она засмеялась и потребовала "чего-нибудь, чтобы смягчить горло", сделала пару глотков, облизнула губы и замерла. Сразу стало необыкновенно тихо — только потрескивали поленья в костре. Лави поставила пальцы на гриф, другой рукой провела по струнам — тихий перебор, словно журчание ручейка, затем ударила — отчаянный резкий звон — и запела.
Айлэмэ смотрела на ее залитое отсветами огня лицо, любовалась ее движениями — как она встряхивает головой и склоняется к грифу, и волосы скрывают ее лицо, как она запрокидывает голову, и снова — вперед, и тени, и блики, и не разглядеть огромных потемневших глаз, брови — страдальческим изломом, а голос, голос парит и опускается, срывается на крик, переходит в полушепот и взмывает вновь…
Лави спела несколько песен подряд. Закончив последнюю, так и осталась сидеть, одной рукой сжимая гриф, а пальцы другой, еще касавшиеся струн, слабо подергивались. Наконец рука бессильно соскользнула с округлого бока гитары и повисла. Голова Лави была опущена, волосы совершенно закрывали лицо. Кто-то осторожно забрал у девушки гитару, передал кому-то еще — потекла новая мелодия, тихая, спокойная. Кто-то сел рядом с Лави, обнял ее за плечи — она шевельнулась, подняла голову. Неверным движением поправила пряди. Ее о чем-то спросили, она ответила — Айлэмэ не расслышала ни слова, но увидела, как двигаются губы эльфки, и облегченно вздохнула: никогда еще ей не попадалось никого, кто вот так, целиком отдавал бы себя песне, словно выпевая свою душу…
