Юрий Рытхеу - Время таяния снегов
Ранним весенним утром улакцы отправились на утиную охоту. Ринтын повез на своей нарте учителя математики Максима Григорьевича. Впереди них ехали дядя Павел и Петя.
Упряжки растянулись по дороге вдоль моря. Каждый выбирал себе место по душе на освободившихся от снега проплешинах галечной косы.
Максим Григорьевич, впервые выехавший на охоту, волновался и все спрашивал Ринтына:
— Как ты думаешь, удастся нам подстрелить хотя бы одну утку?
— Если не подстрелим сами, в море подберем.
— Что значит "подберем"?
— Когда стреляет много людей, — объяснил Ринтын, — в море падают раненые утки. Если терпеливо за ними гнаться, можно добыть несколько штук.
— Чужих?
— Они не будут чужие, когда сам поймаешь.
Многие улакцы выехали на охоту с эплыкытэтами — не смогли достать дробь или приготовить ее.
С восходом солнца начался лет. Первые стаи пролетали далеко, дальше пролива Пильхына, куда никто из охотников не поехал.
Рядом с Максимом Григорьевичем и Ринтыном расположились пекарь с сыном Петей. Немного дальше — Кукы и Журин. Журин щедро угощал Кукы папиросами и подробно расспрашивал, как нужно стрелять в летящую стаю.
Ринтын лежал на сухой, но холодной гальке и смотрел на противоположный берег лагуны. Там, над холмами, иногда показывались стаи уток, но все они почему-то упорно летели в сторону Пильхына.
Максим Григорьевич пристроился рядом. Иногда Ринтын искоса поглядывал на него. Учитель математики обладал необыкновенно быстро растущей бородой. Утром, на уроки, он приходил чисто выбритый, а к вечеру уже вырастала на щеках и подбородке заметная щетина.
Охотники, находившиеся ближе к Пильхыну, начали уже стрелять. Отсюда было видно, как над головами людей показывались дымки выстрелов, падали сбитые утки, и только через некоторое время доносились звуки выстрелов.
— Видишь, Ринтын, — поучал Максим Григорьевич, — смотри и запоминай. Здесь наглядно видна разница между скоростью света и звука. Это пригодится в дальнейшем, при изучении физики.
— Послушайте, — сказал Журин, поднимаясь на ноги, — не перейти ли нам лучше туда, где стреляют. Ведь так мы ничего не убьем и возвратимся домой с пустыми руками.
— Ай-ай-ай! Какой нетерпеливый охотник! — покачал головой Кукы. — Ждать надо.
И вот, наконец, стая уток, хорошо заметная над снежной поверхностью лагуны, взяла направление и на то место, где расположились Ринтын и другие охотники.
Утки стремительно приближались. Когда они очутились над головами охотников, дружно загремели выстрелы. Кинутые ловкими руками, со свистом врывались в стаю эплыкытэты.
Несколько уток, убитых наповал, упали недалеко от ледового припая.
Остальные, израненные, спланировали на лед, в море. Но там их уже поджидали ребята. Эти утки принадлежали им.
Подобрали добычу и подсчитали. Оказалось восемь жирных селезней и шесть самок.
— Ну, а где же мои? — суетливо спрашивал Журин у Кукы. — Здесь, наверное, не одна убита мной.
— Послушайте, товарищ Журин, — рассердился, наконец, Кукы. — Если вам сейчас же хочется получить свою долю, выбирайте сами. Посмотрите и сами отберите, какие утки ваши.
Журин, приняв всерьез его слова, начал ворошить уток, пытаясь по каким-то неизвестным и ему самому признакам узнать «своих» уток.
Кукы насмешливо наблюдал за Журиным и, когда тот отошел, смущенно разводя руками, швырнул ему несколько уток:
— Вот, бери и не приставай!
Журин поправил патронташ, висевший на поясе, и отошел в сторону.
— Тише! Еще одна стая летит! — громким шепотом сказал Ринтын.
Охотники притаились. Стая летела прямо на них, и так низко, что утки, казалось, задевали концами крыльев снег на лагуне.
Свист крыльев! Выстрелы!
Ринтын успел выстрелить два раза. Он не видел, сколько уток упало на снег. Когда добычу собрали, оказалось восемнадцать штук!
К полудню лет уток уменьшился. Охотники засобирались домой.
46
В разгар подготовки к весенней охоте дядя Кмоль готовился вступить в партию. Получилось так, что в это же время готовился в комсомол и Ринтын.
Вечерами Кмоль и Ринтын садились друг перед другом у ярко горящего жирника и изучали уставы.
— А что это — демократический централизм? — спросил как-то дядя Кмоль.
Ринтын, как умел, подробно и старательно объяснил.
— Вот это верно! — обрадованно сказал дядя Кмоль. — Правильный закон.
Но чаще дядя Кмоль принимался рассказывать Ринтыну о первых улакских комсомольцах.
— О, наш комсомол был боевой, — говорил он. — Помню, приехали к нам совсем молодые русские парни. Оба учителя. Тогда впервые мы и услышали это слово. А коммунист и большевик — это мы и раньше слышали. Эти молодые люди первым делом стали учиться говорить на нашем языке. Люди над ними смеялись, а они не поддавались. В те времена мы выбрали первый свой сельский Совет. Туда вошли Гэматтьын — владелец пяти вельботов и склада-лавки — и Понты. Вот был великий шаман! Не то что наша старая, дряхлая Пээп! Понты лечил очень редко — больше предсказывал погоду, вызывал к берегу зверя да распоряжался на разных праздниках. Когда к нему приходили за помощью, никогда не отказывал: продавал какое-нибудь заклинание за два-три пыжика и песцовые шкурки. Чисто жил, культурно. Пришла власть — острошапочник с красной звездой и маленьким ружьецом на поясе. Созвал собрание, говорил много, а потом велел выбрать Совет. А мы-то его не понимали. Гэматтьын да Понты переводили все, что он говорил. По их словам выходило так: новая пришла власть. Она защитит чукотский народ от американских и русских купцов, она не позволит, чтобы обижали чукчей. Для этого нужно избрать своих людей, понимающих в жизни, в Совет и с их помощью строить новую жизнь. Так и сделали. Кто у нас в Улаке знал русский язык и понимал в торговых делах? Конечно, Гэматтьын и Понты. Так было до тех пор, пока не появились комсомольцы.
Они приехали поздней осенью, а на следующий год ранней весной к Улаку пришел пароход и привез первый деревянный дом. Это была школа. Пошли ребята в школу, и молодежь потянулась туда. Вот тогда и показали свое лицо Гэматтьын и Понты. Убили они комсомольца Панрата, который выступил против них. На его похоронах один из русских сказал: "Панрат был настоящим комсомольцем и погиб как комсомолец". Тогда была организована улакская комсомольская организация, она повела решительную борьбу против Понты и Гэматтьына. Трудно было. Считай, что с доброй половиной Улака они находились в родстве, а другая была у них в долгах. Я тоже тогда вступил в комсомол. Правда, билет мне не дали — годами не вышел, но все же числился комсомольцем. Одолели мы Понты и Гэматтьына. Шаман повесился, а Гэматтьын хотел убежать на другой берег и утонул.
Четыре года прожили у нас двое комсомольцев. Они разговаривали на нашем языке, как мы с тобой. Уезжая, обещали прислать книги, написанные на нашем языке. Ты знаешь, кто они. Их имена найдешь на обложке учебника чукотского языка.
Дядя Кмоль выбивал потухшую трубку и говорил:
— Я тебе рассказываю все это для того, чтобы ты знал, какой комсомол был у нас в Улаке. Я хочу, чтобы ты был таким же, как Панрат. Он ведь тоже очень хотел учиться. Любопытный был. Даже искусству шаманить учился у Понты!
Дядя Кмоль повесил в пологе портрет Ленина и заставлял тетю Рытлину особенно следить за ним.
— Нехорошо, когда в пологе Ленин, а кругом грязь, — говорил он. — К тому же я в скором времени буду коммунист, а Ринтын — комсомолец.
Он купил таз для умывания и ванночку, чтобы мыть маленького Етылъына.
Однажды дядя Кмоль пришел вечером и объявил:
— Вот теперь я кандидат в члены партии. Рассказал коммунистам про свою жизнь, несколько вопросов задали. Василий Львович сказал: "Я думаю, что Кмоля нужно принять в кандидаты. Он человек сознательный и передовой".Дядя Кмоль прищурился и спросил Ринтына: — Как ты думаешь, правильно он сказал?
— Думаю, что правильно, — ответил Ринтын.
— Раз так, надо завтра же закончить ремонт вельбота, — сказал дядя Кмоль. — Теперь пусть попробуют за мной угнаться!
Спустя два дня принимали в комсомол Ринтына.
Когда вечером все собрались в пологе, Ринтын был очень удивлен: у задней стенки полога стояли высокий стол и табуретка.
— Это тебе подарок, — сказал дядя Кмоль. — Чтобы было удобнее готовить уроки.
По поводу вступления Ринтына в комсомол дядя Кмоль устроил целый праздник. Тетя Рытлина наварила полный котел оленьего мяса, натолкла мороженой нерпичьей печенки.
Ринтын не знал, как благодарить дядю. По существу, кто он ему? Если разобраться, чужой человек. Ведь Ринтын для Гэвынто, брата дяди Кмоля, неродной сын. Но никогда ни словом, ни делом дядя Кмоль не дал почувствовать это Ринтыну. Он жил, как в родной семье, и лишь недавно ему пришло в голову разобраться в своих родственных отношениях с дядей Кмолем. Каким надо обладать большим и добрым сердцем, чтобы любить и воспитывать чужого!
