Чак Паланик - Фантастичнее вымысла
– Это новая версия карт Таро, – объясняет он. – Я заменил мечи ружьями. Судья взвешивает на весах Библию и человеческий мозг.
Поскольку каждая карта имеет несколько значений, то ей присущ по-настоящему магический, ритуальный элемент. Когда тасуешь колоду, то считается, будто передаешь картам свою энергию. Звучит сомнительно. Я этим редко занимаюсь. Мне больше нравится символизм, а не желание довериться предсказаниям.
– Думаю, резонно будет задать вопрос: «А что же дальше?», – говорит он. Затем раскладывает карты и– начинает истолковывать их значение. Было бы более точно сказать: – А какой же мой следующий шаг?
Мэнсон истолковывает первую карту: Иерофант.
– Первая карта, – говорит Мэнсон, глядя на перевернутую вниз головой карту, – символизирует мудрость и предусмотрительность, а то, что я объяснял ее, когда она была перевернута, может означать противоположное – недостаток этих качеств. В каком-то отношении я могу оказаться наивным. Эта карта в данный момент – мое прямое влияние.
Гадание на картах Таро происходит после того, как Роуз Макговен вышла из дома на Голливуд-Хиллз, в котором они обитают вместе. Она вышла после того, как вместе с Мэнсоном поиграла со своими бостонскими терьерами, Багом и Фестер, и показала ему каталог с костюмами для Хэллоуина, в которые хочет нарядить собак. Роуз говорит о «Бостонском чаепитии» – это когда сотни людей в парке Лос-Анджелеса выгуливают своих бостонских терьеров. Они рассказывают, как взяли напрокат синий «кадиллак» 1975 года выпуска – единственный такой, имевшийся в прокатном агентстве, – чтобы съездить на какую-то занесенную снегом ферму на Среднем Западе, где они купили двух терьеров для родителей Мэнсона.
Водитель лимузина ждет на улице. Роуз торопится на самолет, ей надо успеть в Канаду, на съемки фильма с режиссером Аланом Альда. На экране установленного на кухне монитора видны изображения сразу с нескольких видеокамер наблюдения; по словам Макговен, Альда выглядит всегда по-разному, а еще у него огромный нос. Мэнсон отвечает, что по мере того как мужчины становятся старше, у них продолжают увеличиваться в размерах нос, уши и мошонка. Его мать, медсестра по профессии, рассказывала ему об одном старике, у которого мошонка болталась почти до колен.
Мэнсон и Макговен целуются на прощание.
– Спасибо тебе, – говорит она. – Теперь, когда я буду работать с Аланом Альда, я всегда буду думать про то, какой величины у него мошонка.
Все на том же чердаке Мэнсон объясняет значение второй карты: Правосудие.
– Ее можно отнести к моим суждениям, – говорит он. – Моей способности распознавать, например, друзей или угадывать выгодные коммерческие сделки. В данный момент она говорит, в каком состоянии я пребываю. Я чувствую себя немного наивным или неуверенным з том, что касается дружбы или коммерческих сделок, то есть применительно к определенным отношениям, которые сложились между мной и моей звукозаписывающей компанией. Так что в этом имеется известный смысл.
За день до этого в офисе звукозаписывающей компании на бульваре Санта-Моника Мэнсон сидел на черном кожаном диване. На нем были черные кожаные брюки, и всякий раз, когда он менял позу, трение кожи о кожу вызывало звук, похожий на низкое басовитое рычание, удивительным образом напоминающее голос самого Мэнсона.
– В детстве я пытался научиться плавать, но терпеть не мог, когда вода попадала в нос. Я боюсь воды. Не люблю океан. В нем есть нечто бесконечное, что вселяет в меня страх.
Стены темно-голубые. Свет в комнате выключен. Мэнсон сидит в этой темно-голубой комнате с работающим на всю мощь кондиционером. На нем темные очки. Он пьет «кока-колу».
– Похоже, уже стало закономерностью, что я живу в тех местах, которые не для меня. Началось это еще с Флориды, и, возможно, из-за этого мне бывает трудно вписаться в местную жизнь. Наверное, я научился находить привлекательность в местах, которые абсолютно не похожи на то, что меня окружает, именно потому, что я терпеть не мог пляжную культуру.
Обычно я просто садился и наблюдал. Когда я впервые оказался во Флориде и еще никого там не знал, то садился и разглядывал людей. Просто слушал их разговоры и наблюдал. Если ты собираешься создать что-то такое, что люди будут смотреть и слушать, то сначала надо научиться слушать их самих. В таком деле – это главное.
У себя дома, на чердаке пятиэтажного дома, отпивая красное вино из бокала, Мэнсон объясняет третью карту: Шута.
– Третья карта символизирует мои цели, – поясняет он, и его голос напоминает звук, возникающий при трении кожи о кожу. – Шуту суждено совершить прыжок в пропасть, и это хорошая карта. Она символизирует начало путешествия или большой шаг вперед. Для меня это означает рекламную кампанию моей звукозаписывающей фирмы или предстоящие гастроли.
Я боюсь помещений, в которых полно народу. Я не люблю находиться посреди большой толпы, но чувствую себя вполне комфортно, выступая на сцене перед несколькими тысячами людей. По-моему, это правильный способ преодолеть свой страх.
Голос Мэнсона звучит настолько низко и мягко, что порой тонет в шуме работающего кондиционера.
– Может показаться невероятным, но я ужасно застенчив, – признается он. – Смешное качество для эксгибициониста, всегда находящегося в гуще толпы. Но я действительно ужасно застенчив.
Я люблю петь, даже когда остаюсь один. Всякий раз, когда я пою, людей рядом со мной минимальное количество. Когда я записываю песню, то иногда заставляю всех выйти вон.
О гастролях он говорит так:
– Угроза смерти придает жизни осмысленность и привлекательность. Это – главное освобождение от скуки. Быть в самой гуще всего на свете. Я раньше думал: «Я знаю, что собираюсь довести то, что делаю, до крайности, чтобы все поняли, что я собираюсь начать жизнь на дне и сделаться самой презираемой личностью. Я стану воплощением всего того, что вас раздражает, и вы не сможете сказать ничего такого, что бы обидело меня, и не сможете оскорбить меня. Потому что со дна можно только подняться выше». По-моему, ужасно приятно осознавать, что никому не удастся меня унизить. Разве что убить. Потому что я – олицетворение всего самого низменного. Я – самое скверное, что только может существовать, и вы никогда не сумеете обвинить меня в том, что я запятнал себя недостойным поступком. Потому что, как я только что сказал, я и без того гадок так, что дальше некуда. У меня словно крылья расправились – такую свободу я ощутил, когда понял, что не нужно переживать по поводу того, что кто-то может тебя унизить.
Если кому-то не нравится моя музыка, то мне на это наплевать. Действительно наплевать. Если кому-то не нравится то, как я выгляжу, если кому-то не нравятся мои высказывания, это значит, что я отчасти добился, чего хотел. То есть получаю от людей то, что и хотел.
Мэнсон разъясняет значение четвертой карты: называется она Смерть.
– Четвертая карта – это ваше далекое прошлое, – говорит он. – Карта, которая называется Смерть, символизирует главным образом переход. Отчасти это то, чем вы были раньше, отчасти то, чем являетесь в данный момент. Для меня это имеет особый смысл, если учесть, что в моей жизни за последние десять лет произошли грандиозные изменения.
Сидя в темно-синем офисе своей звукозаписывающей компании, он рассказывает:
– Думаю, моя мамочка до известной степени страдает синдромом барона Мюнхгаузена. Он проявляется в тех случаях, когда люди пытаются убедить вас в том, что вы больны, чтобы подольше находиться рядом с вами. Когда я был молод, мать обычно уверяла меня, что у меня аллергия к самым разным вещам, к которым я на самом деле не испытывал никакой аллергии. Она утверждала, что у меня аллергия к яйцам и стиральному порошку и прочей дребедени. В этом отчасти есть что-то медицинское, потому что моя мать по профессии медсестра.
Черные расклешенные брюки колыхнулись, закрывая черные башмаки с тупыми носами.
Мэнсон продолжает рассказ:
– Помнится, у меня возникла проблема. Закрылось отверстие уретры, и мне сделали операцию на пенисе, чтобы ее открыть. Это было самое худшее из всего, что может произойти с ребенком. Мне сказали, что, когда начнется пора полового созревания, мне придется снова идти к хирургу и повторить операцию. Я ответил: «Ни за что. Мне плевать, какой струйкой у меня выходит моча. К вам я никогда не вернусь».
Мать Мэнсона до сих пор хранит в пробирке кусочек его крайней плоти.
– Когда я стал старше, у нас с отцом начались нелады. Его часто не бывало дома, и я редко общался с ним, потому что практически никогда не видел. Он все время работал. Я не знал, кем стану, когда вырасту, но, пожалуй, от отца я унаследовал черты трудоголика. Мне исполнилось двадцать, когда отец впервые рассказал о том, что был на вьетнамской войне. После этого он стал рассказывать мне о людях, которых убивал, и о том, как они использовали против вьетнамцев дефолиант «эйджент оранж».
