Содом Капустин - Содом Капустин (Поэма тождества)
Атеист веры скинул с себя кольчужную косоворотку, фильдеперсовый хиджаб и парчовый клобук, как краб разрывает спиной ставший маленьким ему хитиновый панцирь и выбирается на песок, мягкий и безоружный, или как распадаются половинки матрицы, являя на свет очередного резинового пупса, еще не раскрашенного и потому мало похожего на прототип. Зеки, прислуживающие Осквернителю учений, пали на седалища, копчики и коврики, царапая, ковыряя и располосовывая свои щеки осиновыми, кленовыми и липовыми зубочистками, продетыми между пальцами.
– Умер, сгинул и растаял без следа поносный распутник, похабный бесстыдник и срамной подзаборник, враг рода человеческого, грязь помыслов людских и падаль племени еретического – Содом Капустин!
Твоё тело, неподвижное, но обмотанное цепями, подтяжками и колючей проволокой, распластанное, но придавленное колосниками, чебуреками и блинами, обездвиженное, но заточенное в колодки, оковы и подковы, лежало на высокой поленице из цельных, влитых и неоструганых стволах ископаемых лиственниц, откопанных елей и звенящих кедров. Три, простых, как святость, дурных, как ревность и слепых, как правда, прислужника стояли с факелами, спичками и канистрами, готовые без сигнала, по своему усмотрению и невольному хотению, запалить жертвенный костёр, огонь и гекатомбу.
– Забудем же отныне и вовек бесчестное имя его, протухлое семя его и постыдные знаки, что предвещали, сопровождали и провожают его в безвестность! Алкающим злата брадатым козлищем предстал он перед нами в первый же миг жизни его. Пакостной выблядью, марающей все, на что обратится завидущий зрак его, поруганной, посрамленной и опоганенной, пробирался он меж нас. Паскудной грудой смердящей отвратными миазмами плоти, валяется он сей миг перед нами!
Отравитель религий не мог не видеть, что твои глаза распахнуты, что жилы на твоей шее то напрягаются, то расслабляются, что ступни твои непроизвольно подёргиваются, но все равно продолжал распекать, хулить и распевать тебя так, словно перед ним лежал уже остывший, препарированный и загримированный труп. Согнанные со всех камер, карцеров и бараков зеки истошно мастурбировали, пялили глаза и спали, словно выброшенные лапой гризли на берег рыбы, в какой-то момент перестающие шевелить жабрами и открывать усеянные мелкими зубами челюсти, или залитый тоннами воды подземный торфяной пожар, постепенно расчищающий себе пространство для нового рывка, прислушники, непослушники и оторванцы занимались своими делами, судами и допросами, охранники ходили, маршировали и отдавали чести, нося вокруг кумирни караул, тревогу и походную сирену. Божества, ками и ифриты вылупились на тебя с фресок, витражей и горельефов, облизывая пересохшие зубы, прочищая забитые пылью уши и выколупывая сигарные окурки, шпанские мушки и шампанские пробки из широких ноздрей.
Когда бы ты присутствовал в кумирне, ты бы поразился беззубости заклинаний, заклятий и причитаний, непродуманности ритуальных построений, пристроек и флигелей, бесполезности применяемых артефактов, артишоков и арт-композиций. Но ты всё ещё пробирался сквозь самого себя, пока недоступный для внешнего, но уже исследовавший всё, что можно исследовать, узнавший, всё что можно узнать и познавший даже то, что познанию не поддавалось, начал обратный путь к поверхности, тяня, толкая и держась за уже воплощенный в кости, суставах и заметках полноценный, совершенный и завершенный скелет своей книги, той самой, что преобразит текст, сделав его доступной, считываемой и понятной материей, что унавозит отмёршими архетипами почву для произрастания ясности, процветания внятности и восхождения чёткости, что размелет мысль, пространство мысли и мыслимые рамки в гомогенную пыль, испечет из нее безмерный, прозрачный и вразумительный монолит.
– Как был ты грязью, так грязью и оставайся! Как жил ты скотиной, так скотиной и уходи! Как проявился ты мразью, так и мы закроем тебя еще большей мерзостью!
Культоложец надавил на рычаг и на тебя полились мазут и спирт, асфальт и бензин, нефть и масло. Смешиваясь, они пузырились, пузырясь, они пенились, а из пены появлялись странные существа, как лезут из прогрызенной насквозь картонной коробки жесткокрылые ребристые жужелицы, или как появляются из-за горизонта непонятно откуда появившиеся переливчатые перистые облака, призванные распеваниями, рассредоточениями и распутностью Оскопителя религий и его недобровольных помощников. Воспламененные факелоносцами, камикадзе и пироманами жидкости, вязанки и поленицы вспыхнули и, разбрызгивая искры, лепестки и бутоны пламени, попытались спалить, поджарить и иссушить твоё тело, превратив его в головешки, сыроежки и мумифицированные останки. Раззадоренные дымом, огнём и палевом с картин, киноэкранов и диапозитивов поспрыгивали, повыпадали и помчались к твоему, пожертвованному им телу ракшасы и расчёсы, джатаки и суджуки, агуры и авгуры. Принимая столбы дыма за пищу, языки огня за воду, а твоё тело за деликатес, духи, демоны и полудемоны рассупонив, развесив и расчехлив бессчетные, безразмерные и беспризорные гениталии, принялись, без шор, без руля и без воротил совокупляться со всем, что попадалось им под, на и вблизи эрегированных, полужестких и откровенно мягких членов, сочленений и расчленений.
Твоё тело, разогретое пламенем, подогретое близостью и растревоженное сношениями, не отвлекаясь, на копоть, сажу и сожжение, всасывало в себя, рассортировывая на молекулы, оргоны и органы ублаготворяющихся божеств, убожеств и апостолов, как желудок, выделяемыми энзимами, разбивает поступившую в него пищу на отдельные пептиды, или как река, гонящая по своему дну песок и камни, разделяет их на фракции по величине частиц, весу и плотности. Никто, кроме твоего тела, не вёл счет, тайм и раунд похотливого сражения, баталии и схватки. Никто, кроме твоего тела, не замечал, отмечал и наблюдал, как иссякает огонь, топливо и путы. Никто, кроме твоего тела, не видел, как искупители, покупатели и магонцы прежде чем эякулировать в листьях, кущах и зарослях пламени, сбрасывали маски и личины, кожи и одёжи, талисманы и хитрованы, представали в своём истинном, обычном и подлинном виде простых зеков, хозобозников и примазавшихся к ним охранников и тут же пропадали, разложенные в ряды, распиленные в рейки и расколотые вдребезги, которые сразу же проваливались в твоё бездонное, прожорливое и ненасытное тело.
И лишь когда Одурманиватель культов опустил очи, веки и ресницы долу, равнине и костровищу, он обнаружил, узрел и опешил от того, что посреди его кумирни, без следа поленицы, уз и огня мирно, безропотно и скромно лежит твое неповрежденное, непропеченное и неизжаренное тело и смотрит своими глазами в горние, горные и потолочные балки, овраги и выси.
– Купель!..
Всхрип, всхлип и всхрап Развешивателя фетишей был услышан, понят и принят к действию, исполнению и воплощению в явь, навь и правь. Служки, адепты и контрадепты, как облепившие шляпку желудя муравьи, пытающиеся убрать эту неожиданную преграду с торной дороги, или как ударный отряд демонов Максвелла, выхватывающих из общей массы только самые холодные частицы, выволокли на минбар, амвон и авансцену водруженную на чертову дюжину чертей, бесов и леших свинцовую чашу и принялись лить в нее императорскую, царскую и королевскую водки, чернильную, белильную и синильную кислоты, уксус, мускус и имбирное пиво, сыпать туда плавиковый, плавниковый и пряниковый шпаты, гашеную, потушенную и горелую известь, серу, марганцовку и закись, накось и перекись водорода. Твоё тело, предвкушая продолжение трапезы, не подавало признаков жизни, довольства и благодати, как вдруг в процесс, течение и продолжение церемонии твоего ритуального уничтожения вмешались старые, известные и неожиданные силы.
Ты не сможешь вычеркнуть из памяти то, что случилось после!
Пока твоё сожжение было в самом угаре, пожаре и разгаре, по рядам, колоннам и кучкам зеков, что занимались мастурбацией, совокуплениями и сном, прохаживался, пробирался и прокрадывался тюремный врач, держа на коротких, длинных и суровых поводках трёх специально, отдельно и особо обученных медбратьев-ищеек. Когда один из поисковиков находил бодрствующего арестанта, Инъектор острога вводил тому морфий, веронал и седуксен, когда второй обнаруживал колодника, выпустившего из пальцев свой член, Таблеточник узилища кормил того афродизиаками, амфетаминами и аммофоской, когда же третий отыскивал своего зека, он поднимал голову, руки и глаза и принимался визжать, как касатка, попавшая в ледовую полынью, из которой нет выхода, или как дисковая пила, наткнувшаяся в строевой сосне на вбитый заподлицо неизвестным саботажником железный костыль. И тогда всё вокруг замирало, немело и отодвигалось на безопасное, необходимое и условленное расстояние от выбранного заключенного и его изымали из общей массы, отсекали от прочих осужденных и отводили в рентгеновский кабинет.
