Саймон Ингс - Бремя чисел
Дебби непонимающе смотрит на меня.
— А при чем здесь они?
— Я просто спросил. Это не к тому, что ты не имеешь права жить, как тебе хочется или типа того.
(Понемногу я освоил местную манеру выражаться.)
— Какая разница. Мамы все равно уже нет в живых.
— А отец? — спрашиваю я в лоб, отказываясь клюнуть на удочку жалости.
Дебби качает головой.
— А что он?
Она встает, пробегает пальцами по коротко стриженным волосам.
— Знаешь, Саул, ты действительно утрахал мне все мозги.
Черт, это ж надо так выразиться! Но тут на меня нисходит озарение.
— Его рук дело?
— Что?
— Твоя голова. Этот твой папаша? Он что, стукнул тебя? Или как?
— Прекрати! — кричит Дебби так, что из кухни пулей вылетает Ной. — Конечно, нет, ты, идиот!..
Я пролежал, не сомкнув глаз, всю ночь напролет в соседней комнате, прислушиваясь, как Дебби и Ной в очередной раз ссорятся. Дебби жутко разозлилась и даже грозилась вышвырнуть меня на улицу, потому что я вел себя как последний кретин. Хейден встал на мою защиту.
Страсти накалялись с каждой минутой. Я лежал и слушал, а когда мне это надоело до последней степени, то встал и оделся.
Аргументы у девчонки истощились, и вопрос стал ребром: или она, или я. То есть или уйду я, или уходит она.
Ной, скорее усталый, нежели по-настоящему злой, послал ее подальше.
Я стоял, прижавшись лбом к двери, и слушал, как Дебби одевается. Я слышал, как она хлопнула дверью их общей с Ноем комнаты, а потом заплакала. Мне было слышно, как девчонка чем-то шуршит в прихожей. Затем входная дверь открылась и вновь захлопнулась.
Я схватил пиджак и бросился вслед за Дебби.
Мы с ней подали заявление на квартиру. Дебби подделала письмо от врача. Мы ушли из бесхозного дома, получив ключи от большой и холодной квартиры в муниципальном доме недалеко от канала, рядом с Кингз-Кросс.
Хейден настоял на том, что поможет нам с переездом. Он объявился в половине восьмого утра в новеньком, взятом напрокат фургоне, который украшала странная надпись «Сила напрокат». Ной всю ночь ездил по свалкам, выискивая полезные в хозяйстве вещи. «Я тут стянул немного кирпичей. Из них можно смастерить книжные полки».
— Ты настоящий друг, Ной.
Так как и я, и он ростом были гораздо выше Дебби, то стояли на тротуаре, а она сгружала нам в руки вещи из фургона. Процесс этот сопровождали крики то типа: «Давай это мне! Опусти!», то вроде: «Дебби, ты могла бы не бросать эти штуки на голову. Так и убить недолго!»
Потом Хейден уехал, а Дебби помогла мне донести мои вещи вверх по лестнице в квартиру. Она настояла на том, что сама дотащит все тяжелое, и постоянно загораживала дорогу, устраивая на ступеньках передышку, лишь бы только я не прошмыгнул мимо. В ее стремлении помочь было нечто агрессивное. Зачем ей это нужно, недоумевал я. Здесь явно что-то нечисто. «Дебби, не торопись, ты прищемила мне руку, Дебора!»
Я и Дебби прожили вместе почти три месяца. Нам удалось найти общий язык. Мы вместе мыли посуду. Вместе готовили. Вместе ругались. Вместе облазали свалки в надежде отыскать что-то из мебели. Мы мылись друг после друга в ванне, спали в одной постели. В общем, были настолько близки, насколько это возможно, если вас не связывает секс.
Отсутствие у Дебби всякого желания поначалу несказанно удивило меня. Сначала я подумал, что ей просто требуется время. Но чем дольше мы жили вместе, тем отдаленнее становилась перспектива заняться любовью. Я был разочарован, но вместе с тем и рад. Ведь она такая молоденькая.
Мы с ней обнимались и целовались, но при малейшем проявлении сексуального интереса она тотчас отворачивалась от меня, и ее начинала бить дрожь. Это могло продолжаться часами, и я лежал и не мог уснуть — такое впечатление, будто лежишь рядом с бомбой с заведенным часовым механизмом.
Однако нельзя сказать, что она не пыталась стать частью моей жизни. Ее старание было столь велико, что я в конце концов не выдержал и отправился с Дебби на поезде к себе домой, чтобы представить ее родителям. Моя мать выразила удивление в типичной для нее манере, то есть начала делать проблему из каждой мелочи.
— Что эта девушка ест? — огорошила она меня вопросом, когда я позвонил ей, как обычно.
— Траву, мама. Она ест траву.
— Я бы могла разморозить пирог с курицей.
— Отлично.
— Но он ужасно маленький.
И далее — почти битый час в том же духе.
— А как вы будете добираться с вокзала?
— Пойдем пешком.
— Можете взять такси, я потом верну вам деньги.
— Мама, мне не нужны твои деньги, у меня есть свои.
— Да, зато такси у нас, когда нужно, никогда не поймаешь!
— Это верно.
— В таком случае что вы будете делать?
— Пойдем пешком.
— Но ведь это далеко.
— Ничего, как-нибудь доползем.
— Ей ни за что не пройти такое расстояние.
— Тогда я посажу ее себе на плечи и, словно Анхис, пронесу через поля, на которых жгут старую Саулому.
Мне было двадцать пять, и я все еще вымещал на матери злость за годы, проведенные в грамматической школе.
Когда мы с Дебби приехали, отец спал в саду.
— Привет! — сказала Дебби, подходя ближе. Отец слегка приподнялся в шезлонге. Дебби такая крошечная, что ее грудь оказалась на одном уровне с его лицом.
— Ух!.. — произнес он, здороваясь не то с самой грудью, не то с ее обладательницей.
Дебби и моя мать провели весь день, ходя кругами друг вокруг друга. Трудно было представить, чтобы между ними нашлось хотя бы что-то общее. Дебби — густо подведенные глаза, руки в браслетах и мальчишеская стрижка. Мать — в домашних брюках. Из них двоих сильнее нервничала Дебби. У нее было все, что нужно иконоборцу, кроме воображения. Обычно его источником служил я. Примерно каждые минут пять мне было слышно, как с ее пролетарских уст слетала очередная саркастическая мудрость из моего философского репертуара.
Мать, казалось, не обращала на это ни малейшего внимания и продолжала вести светскую беседу частично сама с собой, частично с юной леди, которая рисовалась ей в воображении. По мере того как встреча продвигалась дальше, мать постепенно обретала все большую уверенность. Ей удалось втиснуть Дебби в форму, которую она придумала для нее еще до нашего приезда. Дебби же была не в силах противостоять железной логике моей матери, как больной раком не в силах противостоять лицемерным заверениям онколога. Где-то к двум часам дня мать уже вовсю щелкала фотоаппаратом, а Дебби расхаживала по саду в одном из ее старых летних платьев.
— Саул, иди к нам, давайте сфотографируемся все вместе!
Спустя пару недель мать прислала мне одно из этих фото.
Дебби стоит посреди нашего сада в цветастом летнем платье без рукавов. Она изо всех сил пытается принять беззаботный вид перед объективом. В результате одна нога на снимке получилась короче другой. Дебби смотрит куда-то вниз и в сторону, словно пытается спрятаться от окружающего мира. Оградить себя от него. Несложно вообразить, как она, шатаясь, бредет от места аварии. Это странное сочетание — коротко, почти под ноль подстриженные волосы и старое цветастое платье как минимум на два размера больше — делает ее похожей на куклу, которую выбросили из коляски.
В тот день мне было забавно видеть, как тихий эгоизм моей матери одержал-таки победу. В поезде, когда мы возвращались домой в Лондон, я счел нужным пролить на душу Дебби немного бальзама. Я сказал ей, какая она молодчина, какая добрая и терпеливая.
— Чертовы платья! — не выдержала она.
Мать предложила ей выбрать одно из них в качестве подарка. И пока мы тряслись в вагоне второго класса, Дебора вытащила этот подарок из полиэтиленового пакета.
— Ужас какой! — воскликнул я.
Дебби рассмеялась и разложила платье у себя на коленях, чтобы я мог его рассмотреть. Я демонстративно зажмурился.
— Живо убери с моих глаз долой это уродство!
— Ты поцелуешь меня, если я его надену?
Взвыв, я вырвал платье у нее из рук, опустил стекло и вышвырнул за окно.
Вот и все. Очередное доказательство того, что нет смысла травить душу, возвращаясь в родительский дом. Я до сих пор помню, как Дебби смотрела в окно на оранжевые пригороды Лондона, что обступали нас со всех сторон — от Кройдона до Клэпэма, от Уондсворта до Уотерлу. Помню ее подавленное настроение. Смятый полиэтиленовый пакет в руках.
Позднее, стоило только зайти разговору на эту тему, как она неизменно говорила о нашей «кошмарной поездке». О том «кошмарном дне».
— А ты помнишь это кошмарное платье!..
Но что бы она ни говорила впоследствии, в чем бы ни пыталась уверить себя, тот факт, что я взял ее вместе с собой к своим родителям, что-то для нее значил. И единственным доказательством того, что я брал Дебби с собой, было это злосчастное платье. Теперь же она лишилась и его.
