Чарльз Буковски - Юг без признаков севера
– Операция, – сказал он.
– Ладно, – ответил я, – дело только в том, что я трус.
– Я-я, от этоко бутет слошнее.
Вот паршивец фашистский, подумал я.
– Я хочу, штоп фы принимайт этот слапительный фо фторник фечером, а ф 7 утра фставайт, я? и телайт сепе клисма, протолшайт стафит клисма, пока фота не пойтет чистый, я? потом я посмотрет на фас еще рас, ф 10 утра. Ф срету утром.
– Яволь, майн хер, – ответил я.
4.
Дуло клизмы все время выскакивало, вся ванная была мокрой, холодно, у меня болел живот, и я тонул в слизи и дерьме. Вот как наступает конец света – не от атомной бомбы, а в говне говне говне. В том клизменном наборе, что я купил, не было груши, чтобы регулировать поток воды, а пальцы у меня не сгибались, поэтому вода хлестала и внутрь, и наружу полным напором. У меня процедура заняла полтора часа, и к тому времени геморрой принял командование миром на себя. Несколько раз я подумывал о том, чтобы просто все бросить, лечь и умереть. У себя в чулане я обнаружил банку спиртовой настойки скипидара. Очень красивая красно-зеленая банка. “ОСТРОЖНО!” – гласила она, – “при попадании внутрь опасен или смертелен.”
Я действительно был трусом: банку я поставил на место.
5.
Врач положил меня на стол.
– Теперь расслапьте фаш спина, я? расслапьте, расслапьте….
Неожиданно мне в задницу он всадил какую-то клинообразную коробку и стал разматывать свою змею, которая вползала мне в кишки, ища преграды, рака ища.
– Ха! Тепер немноко больн, найн? Тышите клупше, как сопака, ну, хахахахахаааа!
– Еб твою мать, ублюдок!
– Што?
– Блядь, блядь, блядь! Говночист! Ты, свинья, садюга… Ты Жанну на костре сжег, ты гвозди в ладони Христу забивал, ты голосовал за войну, ты голосовал за Голдуотера, ты голосовал за Никсона… Срать твою мать! Что ты со мной ДЕЛАЕШЬ?
– Скоро фсе сакончится. Фы хорошо переносийт осмотр. Скоро фы станет дас пациент.
Он вкатал змею обратно, и тут я увидел, как он всматривается во что-то вроде перископа. В мою окровавленную жопу он воткнул клочок марли, я встал и оделся.
– А что вы мне оперировать будете?
Он понял, что я имею в виду.
– Только кеморрой.
Выходя, я заглянул под юбку медсестре. Та мило улыбнулась.
6.
В приемном покое больницы маленькая девчушка рассматривала наши серые лица, наши белые лица, наши желтые лица…
– Все умирают! – провозгласила она. Никто ей не ответил. Я перевернул страницу старого номера Тайма.
После процедуры заполнения бумаг… анализа мочи… крови меня провели в палату на четыре койки на восьмом этаже. Когда встал вопрос о вероисповедании, я ответил:
– Католик, – в основном, чтобы уберечься от взглядов и вопросов, обычно следующих за объявлением отсутствия вероисповедания. Я устал от всяких споров и волокиты. Больница была католической – может, меня обслужат лучше или получу папское благословение.
Заперли меня, значит, с тремя остальными. Меня – отшельника, одиночку, игрока, повесу, идиота. Все кончено. Любимое мое одиночество, холодильник, полный пива, сигары на комоде, номера телефонов большеногих, большезадых теток.
Там лежал один с желтым лицом. Чем-то походил на большую жирную птицу, обмакнутую в мочу и высушенную на солнце. Он все время давил на кнопку своего звонка. Голос у него был нудный, плаксивый, мяукающий.
– Сестра, сестра, где доктор Томас? Доктор Томас вчера давал мне кодеин. Где доктор Томас?
– Я не знаю, где доктор Томас.
– Можно мне микстуру от кашля?
– Она у вас на тумбочке.
– От них кашель не прекращается, и это лекарство тоже не помогает.
– Сестра! – завопил седой парняга с северовосточной кровати. – Можно мне еще кофе? Я бы хотел еще чашечку.
– Сейчас посмотрю, – ответила та и ушла.
Мое окно показывало холмы, их склоны уходили вверх. Я смотрел на склоны холмов.
Темнело. На холмах одни дома. Старые дома. У меня возникло странное чувство, что в них никто не живет, что все уже умерли, все сдались и всч бросили. Я слушал, как трое моих соседей жалуются на пищу, на стоимость палаты, на врачей и медсестер. Когда говорил один, остальные двое, казалось, не слушали, ничего не отвечали. Затем начинал следующий. Они гундели по очереди. Больше ничего не оставалось. Тележили они смутно, перескакивая с темы на тему. Меня заперли с оклахомцем, кинооператором и желтой мочептицей. За моим окном в небе нарисовался крест – сначала голубой, затем покраснел. Наступила ночь, и вокруг наших коек немного задернули шторы – мне стало лучше, но странным образом я осознал что ни боль, ни возможная смерть не сближают меня с человечеством. Начали подваливать посетители. У меня посетителей не было. Я чувствовал себя святым. Выглянул в свое окно и увидел вывеску рядом с мигавшим красно-голубым крестом. МОТЕЛЬ написано. Уж там-то тела – в более нежном созвучии. Ебутся.
7.
Зашел бедный чертяка в зеленом и выбрил мне задницу. Какие ужасные профессии в мире есть! Хоть одну я промухал.
Мне на голову натянули купальную шапочку и столкнули на каталку. Все, приехали.
Хирургия. Трус плывет по коридорам мимо умирающих. Рядом были мужчина и женщина.
Они толкали меня и улыбались, казалось, они очень спокойны. Они вкатили меня в лифт. В кабине было еще четыре женщины.
– Я еду в операционную. Никому из вас, дамы, не хотелось бы поменяться со мной местами?
Те лишь вжались в стенки и отказались отвечать.
В операционной мы стали дожидаться пришествия Бога. Бог, в конце концов, пришествовал:
– Такс, такс, такс, кте тут майн друк?
Я даже не почесался ответить на такую ложь.
– Пофернитес на шифот, пошалста.
– Что ж, – ответил я, – полагаю, передумывать уже поздно.
– Я, – ответил Бог, – тепер фы ф нашей фласти!
Я почувствовал, как спину мне перетягивают ремнем. Мне раздвинули ноги. Вкололи первую спинномозговую. Похоже, будто спину и жопу мне окутывают полотенцами. Еще один укол. Третий. Я продолжал чесать с ними языком. Трус, актер гаерный насвистывает в темноте.
– Усыпитте ефо, я? – сказал врач. Я почувствовал укол в локоть, вонючка. Ни фига. За спиной слишком много выпито.
– У кого-нибудь найдется сигара? – спросил я.
Кто-то хохотнул. Я начинал отдавать похабством. Потерял форму. Я решил попритихнуть.
Я чувствовал, как мне в задницу тычется нож. Боли никакой не было.
– Теперь это, – слышал я его голос, – это – оснофной препятстфий, фитите? и фот тут…
8.
В послеоперационной было скучно. Вокруг расхаживало несколько прекрасных на вид женщин, но они меня игнорировали. Я приподнялся на локте и огляделся. Везде тела. Очень-очень белые и неподвижные. Настоящие операции. Легкие. Сердце. Все.
Я отчасти чувствовал себя любителем, а отчасти мне было стыдно. Я обрадовался, когда меня оттуда выкатили. Три моих соседа просто вытаращились, когда меня привезли. Форму совсем потерял. Я скатился с этой штуки на койку. Обнаружил, что ноги у меня по-прежнему немые, и контролировать их я не могу. Я решил поспать.
Все это место меня угнетало. Когда я проснулся, жопа у меня разламывалась от боли. А ног все так же не чувствовал. Я протянул руку и схватил себя за член – такое чувство, что его вообще там нет. То есть, чувства никакого. Если не считать того, что мне хотелось поссать, а поссать я не мог. Это было ужасно, и я попробовал выкинуть эту мысль из головы.
Пришла одна их моих бывших любовниц и села, уставившись на меня. Я ей говорил, что ложусь в больницу. А от чего именно – мол, не знаю.
– Привет! Как дела?
– Прекрасно, только поссать не могу.
Она улыбнулась.
Мы о чем-то немного поговорили, и она ушла.
9.
Все как в кино: все медбратья казались гомосексуалистами. Один, правда, выглядел несколько мужественнее остальных.
– Эй, приятель!
Тот подошел.
– Я не могу поссать. Хочу, но не могу.
– Сейчас вернусь. Я вам помогу.
Прождал я довольно долго. Затем он вернулся, задернул шторки вокруг кровати и сел.
Господи, подумал я, что он собирается делать? Отсасывать?
Но я присмотрелся – у него с собой была какая-то машинка. Я смотрел, а он взял полую иглу и вогнал ее в мочеиспускательное отверстие моего члена. Чувство, которое я считал давно ушедшим, неожиданно вернулось ко мне.
– Блядь же бэби! – прошипел я.
– Не самая приятная штука на свете, а?
– В самом деле, в самом деле. Я склонен согласиться. Уииоуиии! Господа бога в душу мать!
– Скоро закончится.
Он надавил мне на мочевой пузырь. Я видел, как маленький квадратный аквариум наполняется мочой. Это та часть, которую из фильмов обычно выпускают.
– Господи всемогущий, приятель, помилосердуй! Давай распрощаемся на ночь, ты хорошо поработал.
– Минуточку. Ну вот.
Он вытащил иглу. За окном мой красно-голубой крест все вращался, вращался.
