Лидия Раевская - Мама Стифлера
Я немного подумала, а потом перезвонила маме:
— Мама, а тебе не кажется, что логичнее было поселить у меня девочку? — Задала я маме коварный вопрос.
— Подумала. — В голосе мама всё ещё слышался укор. — Подумала. Васёк — парень неплохой. Да что там неплохой — он ого-го какой парень. Такой тебе и нужен. И ты Васе нравишься. Пусть у тебя поживёт, приглядитесь друг к другу получше…
После этих слов я забыла о вежливости и заорала:
— Ну, во-первых, Васино „ого-го“ можешь оставить себе, у меня и поогогошнее есть, во-вторых, я не старый пидор, чтобы кидаться на тощих рахитов-алкоголиков, и в-третьих, я в рот ебала всю эту узбекскую пиздобратию, вместе с твоей тётей Таней! Никаких Васьков мне тут не нужно, ясно?!
— Ясно. — Тихо ответила мама, и положила трубку.
На минуту мне стало стыдно, а потом это прошло. Вот уж радость какая, блять. Васёк. Кургузов. Нравлюсь я ему. Не иначе, тётя Таня моей маме в уши поссала. Надо ж ей своих упырей пристроить в Москве. С тётей Таней мы разошлись во мнениях лет пять назад, когда в ответ на её реплику: „Ты неправильно воспитываешь своего сына, это тебе говорю я — мать четверых детей“, я ответила: „Мать четверых алкашей, дура ты ебанутая“. После чего тётя Таня стала изрыгать на меня всяческие проклятия, параллельно ставя мне в пример своих дочерей, одна из которых в этот момент пила шестнадцатую рюмку водки. Мне эти проклятия не понравились, и я побила мамину пионерскую подругу двумя крышками от кастрюль. Тётя Таня, помнится, опечалилась, пожелала мне скорейшей гибели от венерических болезней, получила от меня в ответ увесистый поджопник, и с тех пор мы с ней больше не виделись. Равно как и с членами её семьи. Воспоминания накатили на меня волной, я вдруг остро пожалела своего папу. Ведь папа мой ни в чём не виноват. А теперь ему предстоит минимум две недели (на меньший срок семейство Кургузовых никогда не приезжало) жить среди шести алкоголиков. Даже для папы это было многовато. Папа у меня один, и я, как его дочь, обязана позаботиться о сохранении его душевного равновесия.
В общем, я для себя решила, что папу надо непременно забрать к себе, и с этими благими намерениями снова заснула.
Проснулась я около трёх часов дня, нарядилась-накрасилась, и вся такая фильдеперсовая пошла выручать из беды отца.
Дверь родителькой квартиры открыл мне сам папа. Ибо он был единственным из всех, находящихся в данный момент в его доме, кто был способен услышать дверной звонок, и открыть дверь.
— Приехали? — Шёпотом спросила я папу.
Папа обречённо кивнул.
— Чо мать? — Уточнила я.
— Поллитра валерьянки. Спит.
— А уроды? — Я оценивала обстановку.
— Жрут спирт.
— Одевайся. — Я потянула папу за рукав.
— Не могу. — Папа твёрдо оторвал мою руку от его рукава. — Хату выставят. А мать на органы сдадут.
— Я войду.
Папа отступил. Он сам меня воспитывал, и знал каждое моё действие наперёд. Препятствовать мне сейчас было опасно.
В родном доме пахло носками, валерьянкой, алкоголем и зелёным луком. Прекрасный букет.
На папином диване лежал незнакомый мужик, развратно шевеля жёлтыми пятками, выглядывающими из разноцветных дырявых носков, и лениво щёлкал пультом от телевизора. В маминой комнате стояли клетчатые баулы, из которых торчали серые валенки и два лошадиных копыта. На кресле, накрытая газетой „Могилёвские новости“, на которой проступали жирные пятна, безмятежно спала моя мама, источая сильный запах валерьянки. В бывшей моей комнате, разложив на кровати лук, буханку хлеба и три солёных помидора, возлегали тётя Таня со своими карапузами, и жрали хань из хрустальных фужеров, подаренных мне мамой на мою свадьбу.
В глазах у меня потемнело, и от переизбытка чувств я стала заваливаться на папу. Крепкое отцовское плечо не дало мне упасть на пол, а папин голос сзади подытожил:
— Три недели.
Голосом Никиты Джигурды я сказала только два слова:
— Хуй. Одевайся.
Папа не рискнул со мной спорить, и исчез. А я вошла в комнату.
— Приехали? — Риторически поинтересовалась я, выкидывая в окно лук и помидоры.
— Ы. — Ответил Васёк. Или Витёк. Хуй их разберёшь — они на одно ебало.
— Приезжайте к нам ещё. — Вежливо продолжила я, аккуратно извлекая из рук тёти Тани фужер с надписью „Совет да любовь“. — Лет через семьдесят. Раньше не надо. Я ещё буду крепка и сильна. И вырву всем вам ноги.
На этом моё спокойствие, вызванное шоком, благополучно закончилось, и я заорала:
— Я вырву всем вам ваши ебучие сраные ноги, вырву вместе с вонючими носками, которыми вы, бляди, навоняли на всю мою квартиру! Я вколочу вам в глотки ваши валенки и копыта, а жопы вам навтыкаю останки вашего папы, которого я прям щас отправлюсь рвать на куски зубами! Я сложу вас в ваши баулы, а мой папа принесёт мне с работы пятьдесят кило цемента. Мой папа строитель, он умеет красть цемент со стройки так, чтобы его не поймали, и он украдёт его. Для меня. И поможет мне сделать в тазу раствор. Который я напихаю вам во все отверстия, и ещё останется литров сорок, чтобы полностью наполнить ваши ебучие авоськи, в которых будете лежать вы! После этого мы с моим папой — а он крепкий мужик, он на стройке работает — допинаем ваши авоськи до Яузы, и кинем вас в реку. С обрыва. И похуй, что там нет никакого обрыва — я клянусь, он там появится. Если. Вы. Через минуту. Не съебётесь. Отсюда. НАХУЙ!!!!
На этом месте у меня временно закончился словарный запас, и я услышала как хлопнула входная дверь. Оглянувшись назад, я увидела открытый папин рот, и сделала вывод, что из квартиры съебался вовсе не он. Поняли это и жители Белоруссии.
— У нас билеты на семнадцатое число… — Проблеяла то ли Оля, то ли Лена — тоже хуй поймёшь, они на одну синюю рожу, но тут же увидела как покраснело моё лицо, и исправилась: — Но мы можем их поменять.
Я сделала шаг в сторону, освобождая дверной проём, и тихо сказала:
— Пошли нахуй!
Ещё никогда я не видела, чтобы нахуй шли так слаженно, в ногу, и так быстро.
Через три минуты входная дверь хлопнула ещё один раз, и в квартире остались я, мама, папа, и запах носков.
Я повернулась к отцу:
— Я вот только одного не пойму: ты чо, не мужик, что ли?
Папа испуганно сделал шаг назад, и упёрся спиной в шкаф. Дочь он воспитывал сам лично, поэтому знал, что сейчас будет.
— Какого хуя, спрашивается, я должна приходить к вам, выгонять этих упырей, спасать свой богемский хрусталь, и надрывать свой прекрасный голос?!
Папа закрыл глаза.
— Какого хуя это делаю я?! Ты! — Мой палец упёрся в папину грудь. — Ты меня учил стоять за себя, учил не позволять садиться себе на шею, учил… Да ты меня дохуя чему учил! Так почему я должна бросать свои дела, и бежать к вам, чтобы выставить из вашей хаты шестерых мудаков?!
Папа открыл глаза, и буднично ответил:
— Потому и учил. Чтоб пришла, и постояла. Водку будешь?
Я посмотрела на папу, и выдохнула:
— Давай.
— Матери-то чо скажем? — Папа полез в холодильник, и достал оттуда бутылку водки. — Рюмки на кухне. Сполосни.
— А ничо не скажем. — Я зашла на кухню, и достала из шкафчика две рюмки. — Щас выпьем, и ко мне пойдём. Колбаски порежь.
— Не, я к тебе не пойду. — Папа принял от меня рюмку, и приподнял её: — За тебя.
— Ага. — Рюмки со звоном соприкоснулись. — Точно не пойдёшь?
Папа сунул в рот кружок колбасы, и машинально вытер бороду:
— Точно не пойду. Кому-то надо телефоны попрятать. Мать скоро проснётся. Ты же хочешь провести этот вечер спокойно?
— Спасибо, пап. — Я посмотрела на бутылку, завинтила обратно пробку, и убрала водку обратно в холодильник. — Я это… Всё правильно сделала?
Папа отвернулся к окну, и в отражении стекла я увидела, что он улыбается.
Наклонившись, я поцеловала отца в щёку, и через полминуты входная дверь хлопнула в третий раз.
Телефонный звонок разбудил меня в восемь утра. В воскресенье.
— Доча… — Печально сказала телефонная трубка материнским голосом, и замолчала.
— Что случилось? — Кисло спросила я. Партизан из папы хуёвый. Не мог телефон получше спрятать.
— Радость большая случилась. — Голос мамы стал ещё печальней, чем был. — К тебе едет дядя Алик с Урала.
Билет на вчерашний трамвай
14-02-2008 01:06
Прим. автора: С днём рождения, Денис!
«Лёлик, солнце, я тебя люблю, но замуж не пойду…» — запел мой телефон, и я нажала на зелёную кнопку:
— Ну что, опять код домофона забыл?
— А я его и не помнил никогда.
— Даже так? Тогда пиздуй домой. Ты должен его знать как номер своего паспорта.
— А я и номер паспорта своего не знаю.
— Это меняет дело. Нажимай двадцать шесть…
— Нажал.
— Гы, я тебя наебала. Сбрось двадцать шесть, нажимай четырнадцать, потом ключик, потом… Ты нажимаешь?
