Баян Ширянов - Срединный пилотаж
Менты, даже не спрашивая, куда ехать, прирулили прямо к подъезду Седайко Стюмчека. Телефургон остановился впритык, и из него тотчас высыпали какие-то люди и принялись с лихорадочной поспешностью вытаскивать бухты черных кабелей, разматывать их, присоединять их один к другому:
– Сейчас снимаем, как герой подходит к двери подъезда и открывает ее. Три камеры. – Командовала сумасшедшая режиссериха. – Первая – стационар. Общий план. Вторая – идет вместе с героем. Третья – стационар – внутри подъезда. Осветители – приготовьтесь! Снимаем через пять минут.
И тут для Седайко Стюмчека начался настоящий дурдом. Три раза он открывал дверь подъезда, ибо в первый раз он плохо прошел, во второй – прошел хорошо, но ему навстречу вышел вдруг сосед. Четыре раза поднимался Седайко Стюмчек по лестнице. Когда он в третий раз неправильно открыл свою дверь, Седайко Стюмчик вспылал. Он развернулся к сумасшедшей режиссерше, медленно подошел к ней и процедил:
– Если вам это нравится, то издевайтесь над своими людьми как хотите. Я больше не могу. Сдавайте меня обратно ментам, делайте что хотите, но больше я не пошевелюсь!
– Что случилось? – Недоуменно спросила тетка. – Все ведь так хорошо и быстро идет!
– Быстро??? – Вспыхнул Седайко Стюмчек. – Я в квартиру уже битых полтора часа попасть не могу!
– Так это же кино! – Выщипанные брови сумасшедшей режиссерихи ползали то вверх, то вниз, то в произвольном направлении.
– А у меня – ломки. – Отрезал Седайко Стюмчек и сел на ступени. Он картинно закатил глаза и начал хрипеть.
Конечно никаких таких ломок у торчка не было, ему просто очень хотелось втрескаться. Да и менты, которым давно надоело это киношное шебуршение, свалили по своим делам, и теперь вряд ли кто-то смог бы разоблачить игру винтовика.
– Эй! Эй!.. – Тетка потрясла Седайко Стюмчека за вялую руку. Наркоман жалобно застонал. – Эй! Врача!
Один из осветителей, очевидно считающий, что он обладает фельдшерскими навыками, похлопал Седайко Стюмчека по щекам. От этих ударов голова наркота довольно ощутимо стукнулась об стену. Да и сами оплеухи заставили загореться ланиты Седайко Стюмчека, и так уже опаленные мощными софитами.
Наркот понял, что квалифицированной помощи ему не дождаться. А уж коли он будет ее дожидаться – то его, чего доброго, или измордуют или вообще убьют.
– Мне сварить надо… Срочно… – Прокашлял торчок.
– Хорошо, хорошо… – Закивала сумасшедшая режиссериха. – Вступительные сцены ты потом сможешь отработать?
– Потом – да: А сейчас мне втрескаться надо:
– Втрескаешься. Обязательно втрескаешься. Ну, поднимайся. Стоять можешь?
– Пока не встану – не узнаю. – сообщил Седайко Стюмчек и медленно, опираясь на руку садиста-осветителя, водрузился на ноги. Пошатался чуток, подержался за стену, за перила и, сопровождаемый множеством взглядов, вошел, наконец, к себе.
Следом валила толпа:
Седайко Стюмчек никогда не варил при таком стечении незнакомого народа. И вообще, любил он варить в одиночестве. А своих оголтелых винтовых приятелей вообще выгонял прочь из квартиры, пока все не будет готово.
Стараясь не обращать внимания на мужиков с камерами, которые постоянно вертелись вокруг него, Седайко Стюмчек быстро зажарил халявную банку, отбил порох, смешал его с компотом, который вернули менты и сел следить за реакцией.
Сумасшедшая режиссериха, видя такое дело, что ее герой сел недвижим и молчалив, решила вмешаться в процесс:
– Камеры стоп! Слушай, ты так и будешь сидеть? – Спросила она, обращаясь к Седайко Стюмчеку.
– Ага. – Не оборачиваясь, молвил Седайко Стюмчек. – Самая ответственная фаза!
– А ты можешь, пока она идет, что-то рассказать на камеру? Мы же договаривались.
Седайко Стюмчек прекрасно помнил об обещанных банках, но полагал, что вещать что-то он будет лишь после поставки. Прикинув, он решил, что на несколько минут он вполне может отвлечься, и отвернулся от реактора.
– Снимайте! – Согласился наркоман.
– Камеры – мотор! – Скомандовала сумасшедшая режиссериха.
– Случилось это тогда, когда я еще не был Седайко Стюмчеком. – Начал Седайко Стюмчек, глядя на то, как ходят туда-сюда лепестки диафрагмы за толстой линзой объектива. – Лет шесть или семь назад.
Я тогда только жрал синьку и ни о каких наркотиках и знать не знал. И был у меня приятель. Звали его Семарь-Здрахарь. Я, так, подозревал, что он потребляет не только портвейн, водку и пиво, но и еще что-то такое. Но уверенности особой в этом не было. Ну, мало ли, может, человек по жизни такой: Странный.
И вот однажды: Нажрались мы с ним до поросячьего визга. Как белочку не схватили – не знаю. Но выжрали столько: Я сейчас вспоминаю: Ну, не способны двое пацанов, а нам тогда лет по двадцать было, только из армии вернулись, выжрать такое количество водяры.
Ну, да суть не в этом. Сидим мы у Семаря-Здрахаря. Я лыка не вяжу. Он – еще немного соображает. Но я, хоть и как собака, сказать не могу, но все понимаю… Или не понимаю, но помню…
И тут звонок в дверь. Привалили телки. Я им налить порываюсь, а они носы воротят, и к Семарю-Здрахарю. И тихонько так начали с ним о чем-то тереть.
«Есть все, – говорят – свари только.»
«На хуй!..»
– Ой, чего это я? – Испугался Седайко Стюмчек. – Я спросить забыл: матюгаться-то можно или как?
– Можно, можно: – Успокоила наркомана сумасшедшая режиссериха. – Говори как хочешь.
– «На хуй!» – Повторил Седайко Стюмчек слова Семаря-Здрахаря, и продолжил,
– говорит Семарь-Здрахарь и на меня кивает. И шепчет девкам что-то.
Я силюсь понять, ни хуя не понимаю. И тут телки эти меня хватают и куда-то ведут.
Я думаю: «Во, ништяк, поебусь!». Но не случилось. Или случилось, да я забыл уж: Ну, да не важно. Важно то, что пихают они меня в тачку и везут куда-то. А я до тачки еще держался. А внутри меня так разморило, что я считай в конец вырубился.
Очухиваюсь от того, что мне кто-то водой в грызло брызжет. Я глаза продираю – телки. Одетые.
«Раздевайсь! – Приказываю я им. – Йябацца будим бес трусоф!»
А они не реагируют:
«Ты когда винт варить будешь?»
«Винт? – Спрашиваю. – Какой такой винт?»
«Не прикидывайся. Нам Семарь-Здрахарь сказал, что ты лучший в городе варщик винта!»
«Хорошо. – Соглашаюсь. – Лучший так лучший. Мне вообще все равно, что варить, винты, гвозди!..»
«Нам гвозди не надо. Ты нам винт свари.»
«Запросто!» – говорю.
«Все что надо – на кухне. Будет готово – скажешь.»
«Добазарились!»
Кое-как проковылял я на кухню. Нашел самую большую кастрюлю. Налил в нее воды. Газ на плите зажег и бросил в нее свой винт.
Какой? Да я вместо кастета, район-то у нас шпанистый, таскал в кармане огромный, такой, ржавый винт. Чтоб отмахаться, ежели что…
Вода еще не закипела, а я опять срубился. И, видно, времени-то много прошло. Чувствую – тормошат меня эти девки.
«Ну, где винт?» – Спрашивают.
«Вон, – говорю, – в кастрюле!»
Они в кастрюлю заглянули. Увидели, что там винт варится… Железный… Схватили они эту кастрюлю…
Как я от кипятка увернулся – до сих пор не знаю.
Таким, вот, было мое первое знакомство с варкой винта.
А уж потом, когда я очухался, и пошел Семарю-Здрахарю хлебало чистить за такую подставу, он и сам навстречу идет. И, с понтом, не при делах.
«Что случилось? – участливо, так, падла, спрашивает. – Или девушки тебя не удовлетворили?»
Я ему сначала сказал все, что думаю о нем, его родне, о его знакомых и, в частности об этих ёбнутых телках. Потом рассказал, что случилось. Как сварил я этим девкам винт, а им он почему-то не понравился.
Семарь-Здрахарь едва не проблевался от хохота. Ну а я момент улучил, схватил его за вольсья, голову задрал, финарь к кадыку приставил и требую:
«Отвечай, гондон дырявый, что за подставу ты мне устроил?»
«Успокойся. – Захрипел Семарь-Здрахарь. – Хочешь попробовать, что за винт ты должен был сварить?»
«Давай!» – Говорю.
«Так убери заточку! – требует теперь Семарь-Здрахарь. – Как я тебе с ней у горла покажу?»
Я отпустил его, но финарь не убираю. И тут достает Семарь-Здрахарь из кармана шприц. А в нем жидкость какая-то.
Я уколов с детства боюсь. Но тут отступать уж некуда. Сам согласился отведать.
И втрескал меня Семарь-Здрахарь в парадняке тех самых девиц.
И так состоялось мое второе знакомство с вареным винтом. Ну, а с тех пор мы с ним такими друзьями стали…
Ну, собственно, почти вся история. Седайко Стюмчек сварил себе винта, втрескался. Отработал на таске все, что от него потребовала сумасшедшая режиссериха. Получил свои две банки и устроил небольшой марафон.
А фильм так и не вышел. Кто-то на телевидении просмотрел отснятый материал
– и запретил. Как пропаганду наркомании.
Но Седайко Стюмчек до сих пор рассказывает всем, как он выдал доверчивой тетке из говорящего ящика старую винтовую легенду за историю, которая с ним, якобы произошла. И как он на этом нагрелся.
