Валерий Сегаль - Первый вторник после первого понедельника
Лысый взглянул на свой компьютер, понажимал какие-то клавиши и внезапно спросил:
— Господин Х., известно ли вам, за что вы арестованы?
Х. ответил не сразу. Разумеется, он не очень удивился; он уже был готов к этому, но все же расстроился.
— Нет, — произнес, наконец, Х. — Я даже не знал, что я арестован. Вероятно, это какое-то недоразумение.
— Возможно, — серьезно сказал лысый и отпечатал что-то на компьютере. Затем он вновь перевел взгляд на Х. Пожалуй, в его глазах можно было прочесть сочувствие арестованному.
— Если я арестован, — нерешительно произнес Х., — то я бы хотел, чтобы меня допрашивали в присутствии моего адвоката… Или…
Он и сам не знал, что он хотел добавить в качестве альтернативы.
— Разумеется вас будут допрашивать в присутствии вашего адвоката, господин Х., — заверил лысый. — Но я вовсе не следователь, и допрашивать вас не собираюсь. Я даже не имею на это права. Я всего лишь скромный сотрудник отдела статистики, и в мои обязанности входит задать вам несколько вопросов, на которые вы даже не обязаны отвечать.
И он действительно предложил Х. несколько простых, явно несущественных вопросов и ввел ответы арестованного в компьютер, что, по-видимому, являлось обычной в таких случаях формальностью. Среди прочего он спросил, за кого Х. собирался сегодня голосовать. Х. отвечал рассеяно; он был явно расстроен и никак не мог собраться с мыслями.
— Вероятно, сейчас вас отведут в камеру, — сказал в заключение лысый, — и ваша дальнейшая судьба от меня никак не зависит. Желаю вам всяческих успехов, господин Х.
— Благодарю вас, — сказал Х. — Надеюсь, что это недоразумение быстро выяснится, и я еще успею проголосовать.
— От всей души вам этого желаю, — ответил лысый, печально глядя на арестованного.
Х. показалось, что лысый размышляет сейчас о допускаемых порой даже компетентными органами нелепых ошибках, которые приводят к столь неприятным для честных граждан последствиям. Х. был недалек от истины. «Разумеется этот болван никогда и в мыслях ничего неблагонадежного не держал, — думал сейчас лысый. — Однако теперь он уже слишком много знает…»
Х. вышел из кабинета, и двое молодых людей снова повели его к лифту. Он больше не улыбался и на какое-то время даже позабыл про Выборы. Он ушел в свои мысли и опять не заметил, на какой этаж они поехали. Из лифта они вышли в мрачный коридор, в котором через каждые двадцать шагов стояли вооруженные дежурные. Молодые люди вежливо поклонились Х. и передали его одному из таких дежурных, что-то ему при этом сказав; поглощенный своими думами Х. не расслышал, что именно. Дежурный молча провел его в одиночную камеру, и запер за ним дверь. При этом ключи как-то особенно, по тюремному гулко, звякнули в замке.
Камера была довольно чистая и очень маленькая; кровать, унитаз и умывальник едва помещались в ней, окна не было. Х. сел на кровать, положил рядом с собой сумку и обхватил голову руками. Всё происходившее совершенно не укладывалось в его голове. Его утешала лишь мысль о том, что всё это не может продолжаться долго. Его даже не переодели, и сумку ему оставили. Несомненно, его скоро должны вызвать к следователю, а там он позвонит своему адвокату, и всё образуется. На работу он, конечно, сегодня уже не поедет, а проголосует и отправится прямо домой. На работу можно будет позвонить. Оттуда уже возможно и так звонили Линде, и она сейчас сходит с ума и поднимает на ноги весь город. От этой мысли Х. разнервничался окончательно, встал с кровати и нетерпеливо заходил по камере. Он вдруг почувствовал голод и какие-то несвойственные ему рези в желудке. Интересно, будут ли его здесь кормить. Впрочем, он поморщился, представив себе, как тут, должно быть, кормят. Лучше уж подождать до дома, подумал он.
Прошло несколько часов, а Х. все не обретал покоя. Поминутно он посматривал на часы; время текло ужасно медленно. Наконец, в четвертом часу пополудни вновь загремели ключи, дверь камеры отворилась, и все тот же дежурный передал Х. в распоряжение двух незнакомцев в грубых черных комбинезонах. Эти двое опять повели Х. к лифту. Х. хотел с ними заговорить, но почему-то не решался. Он опять не обратил внимания, на какой этаж отправился лифт. Наконец, он спросил:
— Меня везут к следователю? Могу я позвонить своему адвокату?
Один из незнакомцев покивал головой и ответил:
— Скоро тебе будет и следователь, и адвокат.
Другой как-то странно хмыкнул.
Х. посмотрел на часы и задал новый вопрос:
— Как вы думаете, успею ли я еще сегодня проголосовать?
Спросив об этом, он тут же понял, что задал совершенно идиотский вопрос: ведь этим людям едва ли известно, что он абсолютно невиновен и арестован явно по ошибке. Тем не менее человек в черном не колеблясь ответил: «Успеешь», и снова покивал головой, а другой опять как-то странно хмыкнул.
Они вышли из лифта и очутились в очень коротком, почти темном коридоре. Коридор этот заканчивался шахтой глубиной около трех метров. Почти такую же шахту Х. видел на своей работе. Там ее использовали для прессования мусора; электронное устройство приводило в движение стальные горизонтальные прессы, которые и образовывали пол и стенки шахты.
Х. вдруг понял, что сейчас произойдет, и не ошибся. Человек в черном, тот, который хмыкал, сильно толкнул его, и Х. свалился в шахту. Другой палач, более словоохотливый, включил пресс. Х. успел еще ужаснуться, подумав, какая страшная смерть ему предстоит, но к счастью, времена средневековой жестокости давно канули в лету: словоохотливый достал пистолет и выстрелом в голову избавил Х. от мучений.
На другой день в здании Фирмы, прямо перед входом в кафетерий, висело объявление:
С глубоким прискорбием мы извещаем, что вчера утром на углу проспекта Революции и 27ой линии произошла крупная дорожная катастрофа. К сожалению, среди погибших оказался наш сотрудник Х.
Выражаем наши искренние соболезнования семье Х.
Сотрудники, как водится, приужахивались, а затем равнодушно расходились по своим местам. Имелась для них в этом деле и приятная сторона: было что обсудить и скрасить тем самым длинный и скучный рабочий день.
В десять часов Джонс и Лоретти, как всегда, отправились в кафетерий.
— Одного не понимаю: какой черт понес его на 27-ую!? — не уставал повторять Лоретти.
— Все это вообще крайне неясно, — время от времени бурчал Джонс. — Очень, очень неясно.
— А что еще тут неясного? — спрашивал Лоретти, но Джонс лишь презрительно пожимал плечами.
Впрочем, Джонс всегда был радикалом.
1997 г.
