Владимир Козлов - Плацкарт
Вокалист сказал в микрофон:
– Спасибо. Мы, если честно, не надеялись на такой теплый прием. Короче, мы просто потрясены… А теперь – наша последняя песня. Мы посвящаем ее вам всем.
Слова припева были простыми: «Все будет так, как мы захотим». Стоящие рядом обнимали друг друга за плечи, пытаясь сделать «волну». Сэм обхватил за плечи меня, я – культуриста, и мы качались из стороны в сторону. Получалось немного не в такт, но никто про это не думал. Зал подпевал:
Все будет так, как мы захотим!
Все будет так, как мы захотим!
Все будет так, как мы захотим!
Все будет так, как мы захотим!
Концерт закончился, мы вышли на улицу, Сэм махнул парню в рваных вытертых джинсах. Я узнал его – он пел в группе «Вечные вопли». Рядом с ним стоял барабанщик «Воплей».
Сэм сказал:
– Пошли подойдем к пацанам, потусуемся. Я тебя познакомлю.
Мы подошли. Сэм пожал руки парням.
– Знакомьтесь – это Димон. Большой поклонник советского рока и, в частности, вашей группы.
Мы пожали руки друг другу. Вокалист называл себя «Урри», а барабанщик – Иваном. У Урри к рукаву черной рубашки был приколот американский флаг, сделанный из булавок, покрашенных в синий, красный и белый цвета. На воротнике висели значки «Секс-инструктор», «СПИДу – нет» и «Не учите меня жить!»
Иван спросил у меня:
– Деньги есть?
– Есть.
– Сколько?
– Около трехи.
– Отлично. Пить с нами будешь?
– Буду.
– Тогда давай, деньги – на бочку.
Сэм толкнул Урри в плечо, забрал у него бутылку «Агдама», отпил и передал мне. Мы сидели на лавке на набережной – я, Сэм, Урри, Иван и еще один парень, стриженный налысо, в черных очках.
Урри заговорил, размахивая кулаком:
– Сейчас – наше время. Цой все правильно спел: «Мы ждали это время, и это время пришло». Сейчас так и будет. Скоро всю эту банду – Кобзонов, Пугачевых, Ротару – выкинут на помойку, и весь народ будет слушать только нормальные группы, все будут слушать рок. И я уже больше не буду ходить на свой сраный завод. Будем ездить с концертами по Союзу. Вообще, поездки уже начинаются – в июне пригласили на фестиваль в Запорожье.
Я сделал глоток, передал бутылку Ивану. На другом берегу химзавод выпускал в черное небо сизое облако дыма. Светила луна. У ограды набережной целовались парень и девушка. По мосту тепловоз тащил за собой цистерны.
Пятница
Сторож на вахте поглядел на меня и снова повернулся к черно-белому телевизору. Я поднялся по ступенькам на пятый этаж, открыл дверь с табличкой «Вечерний курьер». В коридоре стоял письменный стол, над ним к стене был приклеен лист А4: «Прием рекламных объявлений в газету с 10-00 до 18-00, обед с 13-00 до 14-00». Я зашел в дверь с табличкой «Корреспонденты».
Книжный шкаф, стоящий поперек комнаты, разделял ее надвое. На его полках лежали потрепанные подшивки газет.
Я заглянул за шкаф. Анюта набирала на компьютере текст. Мацкевич листал свой блокнот, а Бурляев курил, глядя в окно на стену соседнего здания – склада завода металлоизделий.
Я сказал:
– Здрасьте.
Мацкевич и Бурляев кивнули. Анюта улыбнулась мне, оторвавшись от монитора.
– Присядь, подожди. Мне осталось закончить всего два абзаца. И Макса пока еще нет.
Я сел за свободный стол. На нем лежал лист бумаги с распечатанной страницей «Курьера». Страница была перечеркнута ручкой, внизу стояла чья-то размашистая подпись и дата «29/05/2004». Это был раздел «Высший свет», с фотографиями Бритни Спирс, Вайоны Райдер и Жерара Депардье.
На столе Анюты стояла фигурка человечка в зелено-желто-красной панаме с листиком марихуаны.
– Это что, тебе кто-то подарок принес? – спросил я.
– Не мне, Пивоваровой. Это – ее стол.
Мацкевич – дядька под пятьдесят, седой, в очках с толстыми стеклами – отодвинул стопку блокнотов, зевнул.
– Ну вот, опять… До восьми часов на работе. А потом спрашивается – почему времени ни на что не хватает? На что тут его хватит?
– На то, чтобы Чехова перечитать. – Бурляев улыбнулся.
Мацкевич резко взмахнул рукой.
– Какого там Чехова? Мне современное некогда почитать. Мураками купил вон недавно. Ну и что с того, что купил? Лежит себе, руки все не доходят… А все читают, говорят – интересно…
– Раз все читают, значит – фуфло. Настоящее должно принадлежать посвященным. – Бурляев улыбнулся, наморщив высокий лысеющий лоб, тряхнул собранными в хвост волосами.
Мацкевич вытащил из портфеля металлическую плоскую флягу, открутил крышку, отпил. Бурляев хихикнул.
– Что, Семен Павлович, поддерживаем бодрость духа вискариком?
– Каким еще там вискариком? Обычный компот. Вишневый. Не верите? Могу дать попробовать…
– Нет, спасибо. Я, честно говоря, не большой любитель ни виски, ни, тем более уж, компота. А вот водочку нашу русскую люблю иной раз – чтобы спрятаться от окружающей хренотени. Такой вот у меня эскапизм…
– И чем это окружающая действительность так вам насолила? – перебил его Мацкевич.
– А вы, можно подумать, от нее в великом восторге…
– Какое там – в восторге?! – Мацкевич резко мотнул головой. – Сплошная коррупция, произвол. Во власти – одни карьеристы и жулики. Когда обо всем этом думаешь, волком выть хочется…
– А вы повойте, Семен Павлович. Иногда помогает… – Бурляев улыбнулся и подмигнул мне.
– Тут вой, не вой – все равно не поможет. Кругом творится бардак. Вся страна на Москву работает, они там жируют, а ты здесь, в провинции, хоть с голоду сдохни – никому нет дела до этого.
Бурляев повернулся ко мне.
– И куда это вы, Дмитрий, намылились с вашей милой сестрицей? На концерт?
– Нет, в клуб, на дискотеку.
Мацкевич сделал глоток из своей фляжки.
– О каких концертах может быть речь, Алексей? Вся музыка закончилась в начале семидесятых. После «Дип Пёрпл», «Лед Зеппелин» и «Пинк Флойд» не появилось ничего интересного. Про нашу страну я не говорю. Здесь все вообще – профанация, чепуха.
Бурляев сбил с сигареты пепел щелчком, наморщив лоб, поглядел на Мацкевича.
– А как же тогда Башлачев? А Янка? Они ведь не просто рок-музыканты, они – поэты, не хуже какого-нибудь Пушкина. Даже лучше. Нам сегодня Пушкин до фонаря, никому он не интересен. И не только Пушкин, а многие классики.
Мацкевич помотал головой и поднял руки вверх, закрыл лицо ладонями.
– Ну у вас и реакция – как будто я осквернил святыню, – продолжал говорить Бурляев. – А признайтесь, Семен Павлович, – только честно. Вам самим нравится Пушкин? Вы когда его последний раз перечитывали?
Хлопнула дверь. Из-за шкафа выглянул Макс в широких рэпперских джинсах, белой кепке и красной кофте с буквами «СССР». Он чмокнул в губы Анюту, пожал руки мне, Бурляеву и Мацкевичу, прислонился к шкафу-перегородке под портретами Высоцкого и Жванецкого.
– Ну, как жизнь молодая? – спросил Мацкевич.
– Нормально. В общем, даже супер. Не супер-пупер, но… супер.
– Все, я закончила! – радостно взвизгнула Анюта.
– Тогда – вперед, на яды. – Макс оттолкнулся руками от шкафа. Шкаф зашатался.
– До свидания! Хороших вам выходных! – сказала Анюта Мацкевичу и Бурляеву. Я и Макс кивнули им на прощание. Мы втроем вышли из кабинета. Я закрыл дверь.
Макс спросил у Анюты:
– Ну, чем тебя сегодня грузили эти лузеры?
– Не лузеры они, а приятные дядечки. Просто жизнь их немного прижала. А так – умные люди, много знают, много интересного говорят, особенно Леша. Сегодня сказал, например, что Башлачев – лучше Пушкина.
– А кто такой Башлачев? Тоже поэт? Я в этой теме, ты знаешь, не очень…
На танцполе плясали человек пятьдесят. Все столики были заняты. Мы встали у стойки, я купил всем троим по пиву. Макс наклонился к моему уху.
– А чего это, Димон, ты решил с нами пойти? Это, вроде, не твой стиль, или как? Может, комплексуешь, что тридцать лет скоро? Хочешь быть вечно молодой…
– Вечно пьяный…
– Не, а правда?
– Просто захотел сходить с вами – и все. Для разнообразия.
– Значит, не комплексуешь?
– Мне это по барабану.
– А может, ты посрался с Натахой и решил кого-нибудь снять? Давай, я тебе помогу – у меня здесь море знакомых подружек…
– У тебя мозги как-то странно работают. Если бы я хотел кого-нибудь снять, то пошел бы не в это место.
– А куда, например?
– Туда, где тусуются девушки моего возраста.
– А-а-а… То есть младшее поколение тебя не влечет?
– Мне достаточно и вот этого младшего поколения. – Я обнял Анюту за плечи, она шутливо отстранилась и спросила:
– И все же, Дима, а где Наташа?
– Дома. Говорит, была трудная неделя. Сидит дома в депрессии.
– Так привел бы ее сюда – и закончилась бы депрессия…
– Пытался – не захотела.
Мы стояли на тротуаре перед входом в клуб. Макс и Анюта курили одну на двоих сигарету, целуясь между затяжками. Пахло нагревшимся за день асфальтом. Фонарь на столбе светил прямо на свежие листья каштана.
