Ариф Алиев - Новая Земля
Толя Слесарь никогда не делал таких сварок, даже когда из училища пришел в стройтрест с 3-м разрядом. И разве сварщику 3-го разряда доверят сваривать решетки для заключенных на ПЖ?
И он тихо сказал, только мне:
— На смерть везут, утопят.
И еще сказал, что не хочет умирать, а придется. Кабан не хотел умирать, боролся за жизнь, а он его догнал и убил, хотя мог бы и не догонять, мясо выбросили, оно оказалось больное, трихинеллезное. Вот почему он про кабана рассказал, кабан тоже не хотел умирать.
Я подумал, что Толя Слесарь мудила конкретный. Не может выбрать, топиться ему или баландеру в глаз прутом тыкать. Ты, пожалуйста, выбери. А то плачет, что топить повезут, но баландера ждет, получается, не верит, что утопят.
— С неверными кто воевал?! Еще воины есть?! — кричали чичи из дальней клетки.
И Али не унимался:
— А педерасты есть?
Вопрос услышали, тихо стало. На пожизненном серьезные люди сидят. Попадаются, конечно, такие, как Геркович или те черти жорные, что на сборке очередью на дальняк заведовали, но остальные не шелупень гнилая, мы между жизнью и смертью живем. Иса тоже был серьезным человеком, он молился, и молчал, и смотрел в вечность. Если бы он дожил до этапа, тоже стал таким, как Али? Или Иса заткнул бы этому Али рот гунявый?
— Пидорасы есть?! Или нет ни одного?!
И вдруг Моряк на весь трюм:
— Оба средний вперед! Побыстрее, повеселее! Слушай установки на приборы! Один гудок!
— Гудок-пидорок, сам отозвался! — обрадовался Али. — Мы спрашивали, ты отозвался. Ты кто такой есть, расскажи про себя.
Моряк ответил, сменив интонацию, голосом вполне вменяемого человека:
— Эй ты, зверь, крови хочешь?
Али заверещал матерными междометиями, а когда успокоился, сказал:
— Ты что, гудок-пидорок? Ты сам-то понял, что сказал? Я чувствую, ты сам крови хочешь, гудок-пидорок.
Полосатые затихли во всех клетках, слушали, что скажет Али, что ответит Моряк.
Моряк хорошо ответил:
— Чувствуют мелочь в кармане и хер в жопе.
Али понял, что проиграл разговор.
— Адамчик, разберись с пидорком, насади на хрящ любви. Сделай его, Учитель!
Адамчик сидел напротив Моряка, поэтому промолчал, не рыпнулся.
Рексы спустили в трюм еще несколько пятерок. Полосатые теснились в проходе, рексы орали на них, рассовывали по клеткам, тыкали дубинками, перебранка Али и Моряка на время прекратилась.
Последним к нам в клетку втолкнули Обезьяна. Он осмотрелся, как положено в новой камере, он никуда не торопился, не делал лишних движений, уверенный в себе australopithecus africanus в камеру зашел. Матрасов не осталось, разобрали. Он пошел между нарами, отыскал свободную койку.
Проход между клетками узкий, при желании из клетки можно дотянуться до противоположных решеток, поэтому рексам опасно было оставаться в трюме, и они ушли, поднялись по лестнице, задраили за собой ведущую на палубу шлюзовую дверь.
Обезьян порыскал глазами, заметил развалившегося на двух матрасах ловкача.
— К качеству сварки не стремились. На соплях сделано. А почему? Давайте думать, давайте разбираться.
Обезьян вырвал у Толи Слесаря прут и воткнул ловкачу под левую лопатку, навалился, провернул, свалил на пол дергающееся в конвульсиях тело и запихнул под шконку. Один матрас Обезьян взял себе, другой отнес к решетке, на то место, где раньше лежал весь штабель.
— Разве так сложно соблюдать порядок? Во всем нужен порядок.
Ловкач подумал, лишние матрасы останутся. Или ничего не подумал. И ошибся.
— Лево полградуса! Внимание, шлюз! Право не ходить! Вижу топовые и красный бортовой! Судно лишено возможности управления! Вижу огни! Рулевое устройство вышло из строя.
Сипа подергал меня за рукав, улыбнулся:
— Нескучно здесь, правда, Иван Георгиевич?
Я не собирался отвечать.
Обезьян вернулся к койке, повалился животом на матрас, с удовольствием подергался на мягком. Из-под койки еще доносились предсмертные хрипы и шорохи. Через полминуты Обезьян храпел. Отличные нервы pithecos имеет. Ну понимаю, убил и сверху лег, но как он умудрился в таком шуме заснуть?
Толя Слесарь выломал еще прут, поднес к глазам, лизнул сварку — и заскулил, заплакал. А потом как заорет на весь трюм:
— На смерть везут!!! Утопят!!! Они нас в море утопят!!!
И Сипа засуетился:
— Загрузили в старый корабль, отвезут на глубину и утопят. Ходатайство подписали, дураки. Не надо было ходатайство подписывать. Порвать надо было и в морду клочки бумажные и в глотку запихнуть. Обманули нас, Иван Георгиевич.
И Моряк:
— Открыть кингстоны!
Диагноз у Сипы — шизофрения приступообразно-прогредиентная. Мне в ГНЦП Сербского поставили другой диагноз, проходной, его всем здоровым ставят, которые больше двух убийств совершили: шизотипическое расстройство. До суда я еще нормальный был, теперь нет.
— Расстреляйте, я не против, похороните в гробу, на кладбище. В землю лечь я согласен, а в воду не хочу.
Сипа спрыгнул со шконки.
— Не хочу! Обманули, суки красножопые! Зачем я ходатайство подписал?
Толя Слесарь бросился к калитке, наотмашь ударил по засову прутом, рванул калитку на себя, пнул несколько раз.
В тесном пространстве психоз заразен. И другие полосатые всколыхнулись — те, кто слышал Толю Слесаря и кто испугался, что повезут топить, и те, кто еще не понял причин шума, но кого захлестнула чужая тревога, сбросила со шконки на пол, толкнула к решеткам.
И чичи обрадовались бунту, и Обезьян, и прежде спокойный Махов задыхался, но орал, требовал воды и лекарств. Зэки переимчивы, и вскоре в трюме не осталось ни одного, кто не верил бы в близкую смерть.
— Не хочу в воду! На кладбище, в гроб! Да лучше я червей не буду выплевывать и от червей сдохну!
— Воды, воды дайте! Стакан воды! Стакан воды и ношпы таблетку! И маалокс! Или фосфалюгель!
Загрохотали берцами рексы, скатились в трюм.
Толе Слесарю врезали прикладом, и всем, кто высунул руки или головы приблизил к решетке, тоже досталось.
Рексы спустились в трюм с автоматами. Почему? Они не из системы ФСИНа? В Соликамске были из ФСИНа, а в Архангельске — другие? У каждого рация и автомат с подствольником и на жилете гранаты с газом. Надзиратели, охранники, конвоиры даже в зону общего режима заходят без оружия, им категорически запрещено входить в камеры, бараки, локалки да просто на территорию с оружием. Все зэки одинаковые на любом режиме. Если увидел на расстоянии протянутой руки автомат или пистолет, хочется его вырвать, убить надзирателя, убежать.
Мне захотелось вырвать автомат, застрелить рексов в трюме, выбежать на палубу, там всех застрелить — и рексов, и матросов, потом по трапу уйти в побег, по ходам портовым запутанным, тело еще не дырявое, 10 000 вздохов бесы любому обещают — маленькая, но жизнь, умру, когда ветер в лицо, в ржавом вонючем трюме не хочу умирать.
Но я не вырвал автомат. И не встал со шконки. Я тоже поверил в смерть в ледяной воде, но я считал произошедшее в последние дни удачей и больше того — счастьем.
Я достал календарик, но не зачеркнул прожитые дни.
— Вижу огонь маневроуказания! Гудок! — скомандовал Моряк.
Теплоход не загудел, конечно. Труднее всего научиться не торопить время и ждать молча, даже когда не знаешь, чего ждешь.
Рексы прошли в конец трюма и встали веером, красиво встали. И их тут же обозвали педерастами.
Думаю, будь Сипа поближе, и он бы что-нибудь сказал рексам. Полосатые всегда о смерти думают, цепляют мысли о смерти ко всем другим мыслям. Поэтому человека с подствольником, который — вот он, рядом, надо на всякий случай назвать педерастом, а вдруг выстрелит, Тогда — кровь, тогда смерть, тогда нескучно.
Почему-то Сипе, и Косте Ганшину, и Гоге Звягинцеву кажется, что смерть нескучная штука. Они на свободе интересовались смертью. Через этот свой интерес попали на пожизненное. Ну кого еще волнует, какая средняя длина у тонкой кишки? Судьи оценивают результат — убийство, людоедство, изнасилование, судьи думают, что маньяки стремятся к некой цели, а маньякам важен процесс и, еще важнее, средство достижения цели, для них средство — это и есть цель. Вот и сейчас они обзывали рексов, думали, пусть хоть секунду, но будет интересно.
А чичи молчали, не хотели умирать в вонючем трюме. На воздухе, я думаю, и они бы поорали, а тут скисли. Хотя спецназовцы их враги. И оружие должно было чичей возбудить. Но чичи трусливые по ходу дела, я знаю, что говорю.
И тут кто-то самый внюхчивый заорал: «Обед!»
Ну и подхватили хором, жрать хотелось даже любителям смерти:
— Обед несите! Обед!
И я во все пересохшее горло:
— Обед! Обед!!!
Но горелой гречкой для меня еще не пахло, нос дважды сломан, поэтому не очень внюхчивый.
Запахло, когда заматерились над головой, на палубе, в открытую дверь хорошо было слышно. Заматерились и стали спускать кастрюлю. Кашу принесли мальчишки-матросы. Втроем они несли 2 кастрюли, тот матрос, что в середине, сгибался от тяжести и на лестнице едва не упал, дернул кастрюли, получил от своих порцию не самых злых хуёв. Следом вошел еще один, с коробкой, споткнулся, уронил, рассыпал пакеты с красными пластиковыми тарелками, сел сверху, треснула пластмасса, этому мы уже хуёв добавили, но тоже без злости.
