Поппи Брайт - Изысканный труп
Через шесть месяцев он пережил измену на рождественской вечеринке. Люк подозревал, что Тран хотел проверить его, ступить на опасную территорию, чтобы посмотреть, сколько дерьма он может стерпеть. Люк не терпел ни йоты, но как странно было оказаться по другую сторону неверности! Жаль, что уже поздно извиняться перед юношами, которым довелось слышать его антимоногамные объяснения. Я отказываюсь ограничивать спектр моих ощущений; смирись с этим или уходи, выбор за тобой, но я не собираюсь меняться. Люк ежился, вспоминая свою жестокость: если те ребята любили его хоть на десятую долю, как он Трана, то их очень глубоко ранили его самодовольные слова.
Это были самые продолжительные моногамные отношения в жизни Люка, единственные в жизни Трана, и они твердо намеревались изведать все закоулки своей страсти. Тран постепенно рвал связь с любящим, но чрезмерно заботливым домом вьетнамской семьи, и Люк с увлечением наблюдал, как он ищет новые приключения. Тран часто влипал в неприятности, когда напивался, поэтому они курили марихуану, вдыхали закись азота, изредка баловались кислотой. Люку кислота не очень вставляла – но Трану она нравилась, как и грибы.
Все стало сложней, когда Тран сказал, что хочет попробовать героин. Люк решил быть с ним во всем. Ему всегда удавалось периодически потреблять тяжелую наркоту, не подсаживаясь конкретно. Уколоться снова будет как навестить старого друга, которого давно не видел, капризного и темпераментного, но преданного друга.
Люк поднял давние знакомства, достал дозу и проверил ее на себе. Героин оказался низкопробным: от него немели пальцы, покалывало вдоль позвоночника, во рту оставался неприятный медицинский вкус. Люк выкинул его и сказал, что пока не нашел нужного наркотика, но продолжит поиски. Наконец сладкий товар попался ему в руки, пряное вещество, которое вставляло гладко и медленно. Когда Люк нашел вену Трана на здоровой, плотной коже, проколол ее иглой и ввел содержимое шприца, он волновался, как в первую ночь с ним.
К облегчению Люка, Тран наслаждался героином, но противостоял его коварным чарам. Невозможно подсесть с первого раза, хотя люди, ничего в этом деле не сведущие, утверждают обратное. Однако некоторых так окрыляет героиновый приход, что они где-то и правы. Тран сказал, что он с удовольствием повторил бы через неделю. Так любовники стали забавляться джанком, хотя у Люка зависимость не восстановилась, а у Трана она так и не появилась. Они действовали друг на друга более пьяняще, чем наркотик.
Тран все еще жил дома, но часто ночевал у Люка, и родители терпели его отсутствие, пока не задумывались, чем он занят. А они упорно считали, что сыну нужно вдоволь нагуляться, а потом он остепенится, женится на хорошенькой вьетнамке и займется делами семейного ресторана. Они даже присмотрели ему девушку, бывшую одноклассницу, которую Тран красноречиво охарактеризовал как плосконосую остолопку.
Люк нередко задумывался, как долго Тран сможет предаваться безделью, жить за чужой счет, делать, что захочется, не беря на себя никаких обязательств, лавировать между двумя мирами. Это казалось призрачным счастьем, хотя сам Люк покинул дом в семнадцать. Его родители были не так плохи: полуграмотные бедняки из Джорджии, неудачники до конца жизни, они всегда казались ему очень старыми. Люк бежал из того города, бежал от открытого презрения в глазах соседей, от хищнической жестокости одноклассников, от самодовольного невежества, от неизменного призыва спариваться и размножаться.
А Трану повезло: он вырос в Новом Орлеане, а не в деревенской глуши Джорджии, и Люк ничего не имел против его надежды сохранить дружеские отношения с семьей. Что бы там ни было, жизнь прекрасна.
Затем они прошли тест на ВИЧ, и все полетело к чертям.
В Сан-Франциско Люк ни разу не проверялся. Он знал, что при положительном анализе захочет наложить на себя руки, но не мог позволить себе самоубийство: еще слишком много нужно написать. Ему не пришлось бы сомневаться, откуда взялась зараза, хотя конкретный носитель остался бы неизвестен. Он всегда был дотошно острожен с иглами. И никогда не был острожен в сексе.
Люк надевал презерватив, когда его просили, не кончал в рот, если на этом настаивал любовник. Но со сговорчивым партнером он не знал ограничений. Безопасный секс воспринимался как смерть при жизни. Как можно вожделеть человека без желания познать его флюиды? Как можно любить кого-то и не стремиться отыскать самые потаенные уголки и насытиться ими?
Когда Люк обнаружил, что инфицирован, Тран пытался справиться с этим и сохранить отношения. Сейчас Люк не сомневался в его преданности, но в то время, около года назад, ему казалось, что Тран бросит его. Неудивительно, как может двадцатилетний парнишка противостоять призраку смерти, не говоря уже о постепенно увядающем любовнике? Все было ужасно, просто ужасно. Люк смотрел на себя словно с расстояния, мозг писателя думал о собственном безумии, откладывая его на потом. Возможно, он лишится спокойствия и уже не вспомнит прежних эмоций. Не важно, ни один человек так просто не сдается.
Они пробовали жить друг без друга, отдалялись и снова воссоединялись, словно края незаживающей раны. В то время Люку однажды захотелось причинить Трану боль, расцарапать себя, чтобы омыть его кровью, порвать презерватив. Он ловил себя на физическом надругательстве по мелочам: он упорно вбивал Трана в подушки, вдавливал в матрац, слишком рьяно жал хрупкие кости.
Тран все терпел. У него не было выбора, ведь Люк был на сорок фунтов тяжелее, он молчал, лишь в глазах сверкала обида. Он начал искать отговорки, чтобы видеться реже. Люк испытал горькую радость, когда понял, что Тран боится его. Он чувствовал отвращение к самому себе и в то же время – гордость. Вскоре Тран вышел из игры. Поток бесконечных звонков в любое время суток, толстая стопка сотни раз перечеркнутых писем, и все. Тишина – столь долгое время.
Сил думать не оставалось. Люк выполз из дыры на странице, упав на костлявые колени и ушибленные локти. Наконец он вытащил свой лихорадочный разум. Почти ночь. Он писал весь день, не спал тридцать шесть часов. Иногда Люку казалось, что героин – единственная вещь, позволяющая ему заснуть.
На улице открывал усталый глаз Эрлайн-хайвей, пытаясь отделаться от похмелья вчерашней ночи. Люк слышал, как гудят, прибавляя газу, моторы, нытье неона, иногда приглушенный грохот далекого фейерверка. Он чувствовал буйную деятельность в комнатах вокруг него, что-то происходило на веранде. Дешевый секс и деловые сделки всех сортов. Там был джанк, чистый и милосердный.
Люк не мог более оставаться в своем номере. Он накинул на плечи куртку, надел сапоги, вышел и сел в машину с поднятыми стеклами и встроенным магнитофоном, из которого громыхал последний альбом "Баухауса" "Сгорая изнутри". Питер Мерфи исполнял только половину песен, потому что, согласно официальной версии, он находился в больнице, оправлялся после воспаления легких. Ходил слух, что симптомы его пневмонии больно уж походят на те признаки, когда человек пытается соскочить с героина. Истощенный, андрогинный певец как-то похвастал о предсказании некоего ясновидящего, что он умрет от СПИДа в Париже; теперь у него был ребенок.
Насколько понимал Люк, Мерфи был бы просто счастлив поменяться с ним местами. Ну что, самец,– сказал бы он ему, расстегивая ширинку, – отсоси мне и можешь покупать билет в Париж.
Он свернулся калачиком на одноместном сиденье и обхватил руками колени. Кожаная куртка скрипнула тихо, знакомо, как дыхание любовника. Она была велика и напоминала ему, что такое быть сильным.
9
Я стоял и смотрел на грязную темную поверхность реки Миссисипи. Гладь воды стягивала радужная пленка нефти. Она горбилась, вздымалась и перекатывалась, словно перистальтика, длинная коричневая кишка, работающая непрестанно. Я был рядом со сфинктером, чем и объяснялся особый запах.
В ночи вверх по течению медленно двигалась вереница барж, их силуэты вычерчивались на фоне противоположного берега, заваленного некоей блестящей черной массой. Я представил, как они врезаются в усыпанный огнями мост, по которому катят машины, как высокие серебряные мачты гнутся и рассекают бетон, дорога крошится, падая в воду, опрокидываются легковушки и грузовики и крошечные поврежденные тела. К сожалению, у меня нет власти над баржами.
Эта река совсем не похожа на Темзу – холодную серую вену, что вьется через холодный серый город, – на берегах которой я провел большую часть жизни, в которую я слил через канализацию немало прочно завязанных, слегка испачканных пакетов. По сравнению со здешним мутным, пенистым потоком Темза просто стерильна.
Интересно, что происходит с трупом в Миссисипи. Скорей всего, если к нему привязать пустую пластиковую бутылку, он останется на плаву, а через пару недель его можно будет выловить на том же месте. Судя по количеству проплывавших мимо бутылок, разноцветных неудобоваримых отбросов, не один я такой любопытный.
