Пол Боулз - Пустой Амулет
Наверное, за всем этим стоит мое подспудное стремление узнать, не изменила ли полная нетрудоспособность хоть в какой-то мере Вашу точку зрения? Возможно, Вы стали раздраженнее, покорнее или же полностью равнодушны? (Впрочем, Вы не были таким ни при каких обстоятельствах, и я сомневаюсь в вероятности столь крутого изменения характера.) Я предчувствую, что, возможно, Вы считаете все это сугубо частым делом и мои назойливые расспросы, в конце концов, Вас разозлят.
IVЯ вижу, что на самом деле Вы не помните тех выходных, о которых упоминали ранее. Нет ничего постыдного в том, что Вы не можете всего вспомнить, но вдвойне досадно, что Вы лишились не только внешней, но и внутренней подвижности — я имею в виду свободу передвигаться в прошлом и исследовать закутки памяти. Знаю: прошло сорок лет, Вы говорите, что забыли, и мы все втроем так напились, что никто не мог вспомнить подробности той нелепой поездки. Но мы с Вами пока не были пьяны, когда прибыли в деревню (и пришлось сойти с поезда, поскольку железную дорогу дальше не проложили). Было еще светло, мы перешли реку по недостроенному мосту и добрались до так называемого отеля. Наверняка Вы помните, что из выпивки был один мескаль, Вы твердили, что он воняет политурой, и я припоминаю, что это действительно было так. Вы с тех пор когда-нибудь пили его? Ну и ночка! Бартоломе сидел, все больше напиваясь, и хохотал до упаду. В определенный момент (поройтесь хорошенько в памяти — Вы должны это помнить) противомоскитная сетка над моей кроватью рухнула мне на голову, я запутался в складках и расчихался от пыли, а Бартоломе, сидя в кресле, показал на меня, когда я барахтался, и воскликнул:
— Pareces al Niño Dios![7]
И Вы с ним безостановочно смеялись, пока я чихал и молотил руками, пытаясь найти отверстие в сетке. Оставалось лишь отправить Бартоломе за новой бутылкой «Техуакана» и пить мескаль дальше. Мне кажется, именно Бартоломе в конце концов выпутал меня. Я допускаю, что Вы были под хмельком, но все же не настолько пьяны, чтобы ничего не помнить. Все это было забавно и относится к кредитной части бухгалтерской книги. Но, как всегда, я острее осознавал не веселье, а неприятные детали. Следующий день показался нескончаемым. Что за мучение — ехать на трясущемся, расшатанном маленьком поезде! Я с отвращением смотрел на кактусы, которые усеивали выжженные склоны холмов на целые мили. При каждом толчке пульсирующая боль в голове усиливалась. Бартоломе спал. Кажется, у Вас похмелья не было, и это меня немного злило: тогда Вы уже привыкли к алкоголю, а я еще нет. Но раз Вы говорите, что не помните, я остаюсь наедине со своими воспоминаниями — возможно, все это мне приснилось.
Иногда мне кажется, что Вы преувеличиваете свою нынешнюю неполноценность, хотя, безусловно, не для того, чтобы вызвать жалость, ведь это на Вас не похоже, да и, впрочем, стремление к преувеличению, вероятно, имеет бессознательную природу. Тем не менее, Вы настолько подчеркиваете свое несчастное положение, что Вас просто нельзя не пожалеть. Вопрос: почему Вы так усиленно педалируете свое горе? Мне кажется, просто от озлобленности. Наверное, Вы думаете: «Теперь я прикован к инвалидной коляске. Вот и все — именно этого хотел весь свет». Иными словами, это они во всем виноваты. Если бы Вы были верующим, то могли бы пенять на Бога, но разве это приносило бы больше удовлетворения?
Помнится, вы недолюбливали животных. Сам я никогда не был собачником и считал себя, напротив, айлурофилом[8]. Мне казалось, что я еще успею подружиться с семейством псовых. Но здесь это маловероятно. По ночам они выходят целыми сворами и порой нападают на прохожих. Как-то вечером один собачий секстет гнался за моим американским другом четверть мили по дороге, ведущей от подножия Старой Горы к новому району Драдеба. Когда конкретный пес постоянно мешал мне спать, я дважды прибегал к решительным мерам. Я понимаю, что лучше описать эти меры, иначе Вы подумаете, будто я отравил несчастных тварей. Естественно, это — первое, что пришло мне в голову, но я отверг данное средство из-за страданий, которые оно вызывает. Кроме того, симптомы отравления крысиным ядом (единственным смертоносным веществом, которое я мог здесь найти) общеизвестны, и владелец животного тотчас заподозрил бы, что его сторожевого пса отравили. Метод, который я применил к первой твари, лаявшей ночи напролет в соседнем саду, требовал временных затрат, но был зато эффективен. Мне приходилось целую неделю не спать по полночи, выжидая, пока улица станет совершенно безлюдной. Примерно в половине первого я шел на кухню и готовил полфунта сырых гамбургеров. В одну ночь я подмешивал в мясо меллерил и ларгактил, а в следующую — измельчал несколько таблеток анафранила[9]. Я чередовал лекарства, пока хозяин собаки не решил, что та взбесилась и не пристрелил ее. После первой же лечебной ночи лай прекратился. Похоже, это наиболее гуманный способ избавления от животных.
В другой раз одна сука ощенилась в гараже, который всегда стоял открытым. Ночной сторож принес картонку, чтобы собака лежала там со щенятами. Когда их отдали, сука осталась в гараже, и ее подкармливала чудаковатая эфиопка, в любое время присылавшая служанку с едой. Полностью освоившись в гараже, собака начала вести междугородные переговоры со своими подругами из Айн-Хайяни и Драдеба. Я пожаловался Абдельвахиду и подумал, что, возможно, он найдет какой-нибудь выход. Тот оказался весьма простым. Абдельвахид взял суку и засунул ее в багажник. Мы подъехали к Форе Дипломатик на краю пляжа, где стоит ресторан, которым владеет один марокканец с целой сворой собак. Прежде чем выпустить суку из багажника, Абдельвахид развернул «мустанг», чтобы можно было поскорее уехать. Сбитая с толку, она постояла секунду на пляже: другие собаки заметили ее и подошли знакомиться. Как только они окружили ее, Абдельвахид тронулся, и мы умчались, хотя я видел, как она еще долго бежала за машиной, пока мы ехали через лес. Она была вовсе не дура: едва услышав звук мотора, оттеснила других собак и помчалась за машиной.
С марокканцами что-то произошло. Пятьдесят лет назад собак здесь ненавидели. Их держали только деревенские жители. Слишком много грязи для города. Потом люди обратили внимание, что почти все француженки выходят на улицу с собаками на поводках, и мало-помалу начали им подражать. Поначалу мальчики водили дворняжек на веревках, туго обвязывая ими шеи животных. Проходящие мимо французские дамы возмущались:
— Mais се pauvre chien! Ти vas lʼetrangler![10]
Теперь у каждого марокканского ребенка, живущего в таком же районе, как я, есть собака. Большинство — немецкие овчарки: отцы считают, что они лучше стерегут дом.
Французы непредсказуемы. В прошлом месяце молодой фотограф из Парижа снимал здесь для «Либерасьон». У него вызвали изумленный возглас размеры банки для арахисового масла, наполненной птичьим кормом. «Подлинная? — Допытывался он. — Они действительно продают такие огромные банки арахисового масла?» Когда я ответил: «Да», француз, по-моему, заподозрил, что я морочу ему голову, поскольку прошел через всю комнату и внимательно рассмотрел сосуд. Веселого Рождества.
VНа прошлой неделе кто-то прислал мне коробку американских шоколадных конфет с начинкой. На крышке написано «Домашние». На другой ее стороне — список компонентов, используемых в этом «домашнем» производстве. Среди них — инвертный сахар, частично гидрогенизированные растительные масла, сорбитол, лецитин, бутилированный гидрокситолуол, бутилированный гидроксианизол, пропилгаллат, сорбат кальция, диоксид серы и бензоат натрия. Даже в самом современном домашнем хозяйстве вряд ли найдутся на кухне все эти деликатесы. Хоть я много лет не был в американской кухне, мне известно, что она становится все больше похожей на лабораторию. Возможно, сейчас там уже есть химические шкафчики, укомплектованные всем на свете — от триэтиленгликоля до метоклопрамида.
Помнится, во времена Первой мировой войны в кухнях фермерских домов тоже не особенно приятно было находиться, несмотря на всю романтизирующую их пропаганду. Там царил смешанный запах кислого молока, укропа и железа, которым отдавала родниковая вода. С каждого подходящего крючка спиралями свисали липучки, и мухи жужжали со всех сторон. Если в доме были собаки, они воняли. Если дети — они воняли тоже. Трудно поверить, чтобы серьезные люди сами захотели так жить. Что с ними? Да ничего — просто они не видели ничего лучшего, вот и все. Этот ответ никогда не удовлетворял меня. Он подразумевал двойные стандарты, которые позволяли моим родителям закрывать глаза на недостатки этих людей. Но они никогда не прощали мне незнания того, что я обязан был знать, и проявляли строгость именно потому, что я не был фермерским сыном. Семьдесят лет назад существовали классовые различия между теми, кто воспитывался в городе, и теми, кто вырос на ферме. Теперь, похоже, их очень слабо разграничивают. Само понятие «класса» тщательно искоренили. Либо у тебя есть деньги, либо у тебя их нет. Наверное, это результат демократии, под которой неверно понимается не равенство, а, скорее, подобие.
