Георгий Злобо - Румбо
— Чего… — язык повернулся с трудом.
Облик урода в мундире будил в Румбо странное чувство узнавания: словно стучал в дверь памяти, дергал ручку, но та не поддавалась.
Он точно видел его; притом, видел недавно… но где?
— Документы попрошу! — в голосе мутанта клацнула сталь браслетов.
— Какие документы, командир… — Румбо устало сощурился, — я ж голый. К тому же, давно уже мертв… Меня зовут Румбо. Номер кузова — 6659671 — на ноге посмотри…
— Раз ксивы нет, придется задержать до выяснения, — развел руками служивый и, ловко оттеснив Румбо корпусом, выскользнул в приоткрытую створу, лязгнув снаружи засовом.
Затихающее цоканье.
Заперт.
Оцепенел на миг.
Затем бросился на стальную стену, ударив в неё всем телом.
Без толку.
Даже не шелохнулась.
Постоял с минуту, а затем истерический смех раненым вороном забился в опустевшей груди.
Что же это за кошмар, и где конец ему?!
Хотел вернуться домой, а вернулся в застенок.
Но разве Красная Комната не обещала стать его застенком?
Хотя… это был такой сладкий застенок… не следовало ли из двух зол выбрать меньшее?
Но не так ли поступал он всякий раз до сих пор? Не слишком ли часто подавлял в себе протест, волю к сопротивлению? Не вошло ли у него в привычку вслушиваться в нашептывания малодушных фобий, вместо того, чтобы смело и яростно жить без тени сомнения?
— Жить, просто жить: неужели это так сложно? Так ли уж необходимы для этого понты и удобства, которыми мы себя окружаем? Так ли тяжка эта ноша, что стремимся мы сесть в инвалидное кресло, не попробовав сделать и шаг? — шептал Румбо, запрокинув голову и глядя в просветы меж прутьев, — эх, нет со мной моей лестницы: ни то подобрался б к окну, да поглядел: может, не так и прочна решетка?
Словно в ответ позади лязгнуло, и двое здоровяков в спецовках ввалились в камеру. На лице первого отсутствовала кожа: влажное, сочащееся кровью, оно напоминало ощипанную курицу. Череп второго не имел неровностей и являл собой шелушащийся кожаный шар без намека на присущие млекопитающим органы.
Не говоря ни слова, Румбо с разворота врезал ему в мочевой пузырь пяткой.
Мясолицый напрыгнул сбоку, захватив голову, пустил в ход колени. Румбо подхватил было бедро, когда страшный удар обрушился сзади. «Только не падать!» — успел подумать он, когда второй удар выключил в голове свет.
Разлепил веки, услышав свой номер.
Человек в мундире сидел перед ним.
К мундиру этому Румбо уже привык, и не обращал теперь внимания. А под мундиром — под мундиром прятался тот, кого Румбо успел уже узнать накоротке и кому размозжил не так давно мясорубкой череп.
— Доктор… — улыбнулся Румбо, ощущая во рту привкус крови и с трудом двигая челюстью.
Боли вроде не чувствуется, хотя по башке получил будь здоров…
— Доктор, вы по совместительству еще и анестезиолог? — ощерился Румбо, пытаясь пошевелить затянутыми в смирительную рубашку руками.
Ощущения жуткие. Затянуто так, что плечи хрустят. Грудь сдавлена. Кажется, вот-вот порвутся суставные сумки. Паническое желание выпутаться — аж трясёт всего.
— Кто, я? — врач в мундире посмотрел на часы, — нет, дорогой: я тут не при делах… ты сам себе анестезиолог. Догоняешь?
— Не очень… По какому праву задержан? В чем обвиняюсь?
— Вед ми ны в чом, ни вынаваты! — картинно отозвался доктор, имитируя горский акцент. — Вы, дорогой мой, — продолжал он минутой позже, переходя на человечью речь, — обвиняетесь в том, что убили мясорубкой патологоанатома.
— Шутить изволите… — не поверил Румбо, — вы чего накурились, доктор?
— Чего накурился?..
— Да ведь вы и есть — патологоанатом!
— Я — патологоанатом?
— Ну да…
— Милый, да ты соображаешь, вообще, что говоришь?.. сейчас скажу Лёхе и Нересту, они тебе башку электрошоком прожарят… я — патологоанатом? Подумать только… а почему сразу — не Главвампир? Я, милейший, имени своего никогда не скрывал, и не скрываю. Меня зовут Ефим Тимофеевич Дрозд. Да… И вечен в атмосфере мой рост.
— А, ну да, я понял… — Румбо поморщился, — это не то, что ты думаешь, когда говоришь о ментах. Это не то, что ты дуешь в туалете, выпуская дым в вентилятор. Это не присказка и не уловка. Не загадка, не замутка, и не просказейка. Её рассказывали, когда было ясно, и люди были молоды. Выходили девки на поляну. Пряча прыщи и гнилые зубы, выходили они на поляну. И юноши выбегали им навстречу. Выпячивая лобки и клацая клыками, выбегали им навстречу юноши. И каждый думал: всех переебу. И сердце его колотилось, и ладони потели от вожделения. Но не таковы были девки. Они не хотели, чтобы юноши имели их по очереди, создавая суматоху и путаницу. Они хотели, чтобы ёб их кто-то один, потому что так надежнее. Потому что тогда легко будет разобраться, кому не хватает девушки, а кому парня, и все бы разошлись по парам, или одолжили бы кого друг у друга, если хочется. А когда все ебутся со всеми — это энтропия, безволие, хаос и вялый конец мечты. И многим девкам удалось приучить к себе парня. И часто рождались дети. Но короеды создают много шума, так что мы покажем им ментовскую ногу, чтобы они созерцали её, как откровение. Голую ногу женщины-мента. Молодой девицы-ментовчихи. Жилистую такую, белую, с неряшливо сбритыми волосками и натоптышами на гибкой запревшей ступне. Я заговариваю вас, доктор, заговором ментовской ступни. Отныне вы — слуга и сука!
— О как… — нахмурил брови Ефим Тимофеевич, — да тебе, братец, я погляжу, конкретно колпак сорвало… Такое не лечится. Тут и сульфазин не поможет. Даже не знаю, что с тобой делать… может, амортизировать?
— Амортизировать? Это лоботомия, что ли? — Румбо вязко сплюнул, — но вы же сами мне мозги вправляли. Значит, на вас и ответственность. Вы — мозговед, вот и должны были учесть. А то ишь, нашли виноватого! Мозги вставил, а теперь арестовал… дескать, я его угрохал… мясорубкой по башке… Это всё от начала до конца — подстава!.. А заклинание ментовской ступни всё равно подействовало, действует, и будет действовать! Усёк?
— А, ну как же, знаем… Ленин пыш, Ленин кыш, Ленин татктамыш. Я тебя, бычок, и не таким заклинаниям обучу еще…
По всему было видно, что Ефим Тимофеевич не на шутку рассердился. Он яро наморщил губы и пошевелил жвалами.
— Да ты понимаешь, лепило, что я давно уже сдох? Блядь твоя 3ойка меня из проруби вынула. И из пудры сиреневой — тоже… 3ойка Железный Крючок. 3ойка набалдашник. 3ойка каменный ключ в голове Бармалея. Мне до балды, куда меня твой Лёха-and-Нерест фачить будет: мёртвым всё возле птички, усёк? — Румбо выкрикивал эти странные слова срывающимся голосом, — Возле птички, усёк? Near bird!
— Щас мы тебе покажем птичку… — доктор вытащил из правого кармана подозрительного вида свисток и выдул суетливую трель.
Нерест и Лёха вошли в помещение.
Копытное зловеще усмехнулось:
— Замочил врача, а теперь под дурика закосить решил. Ведь решил, а, Румбило? Скажи честно! Думал, с дурачка и спрос не велик? А вот и ошибаешься. Велик с дурачка спрос. Более того: с дурачка самый спрос и есть. А спрос рождает предложение: таков механизм рынка. Стада придурков-покупателей: вот во что выродилась ваша гордая раса.
— А вы, значит, меня полечить решили, да? — горько осведомился Румбо, думая, как защищаться, не владея руками.
Эх, говорил ему Митя: учи, Константин, кунг-фу… Не послушал. А теперь сожалеешь.
Впрочем, кое-чему он успел всё же выучиться.
Обучение в условиях стресса. Это когда тренированная рука прилетает ниоткуда и бьет точно туда нужно — и боль парализует тело.
Нельзя всё время защищаться: надо бить в ответ. Пробовать опередить его удар… иногда такое удается. Но сил тратится так много! Ты уже дышишь, как загнанный пёс, а противник даже не вспотел.
Румбо судорожно напряг память:
— Ну что ж, полечите… полечите… Но учтите, вот Киев — стручок и книгочет. Вот Москва, удалая блядь. Вот Севастополь, мощный, как берданка. Вот Таллинн, сколько в нем букв…
— Семь, — перебил Ефим Тимофеевич, — в слове Таллинн семь букв… две сдвоенных согласных: эль и эн. Допустим. Дальше что?
— Семь? — переспросил Румбо, — надо же, а я думал…
— Ну, вот что, умник, — доктор посуровел лицом, — либо ты сейчас же сознаешься в убийстве врача, либо мои ребята сажают тебя на кол. Я не шучу. У нас есть специальная комната на втором этаже во флигеле. Там в полу укреплен кол, и я уже распорядился смазать его гелем для душа… вот это и есть амортизация, уважаемый: мы просто списываем тебя с баланса — а заодно уменьшаем налогооблагаемую базу.
— Да ты оборзел, падло… — пальцем у виска повертел Румбо… Стоп! Он повертел пальцем у виска? Значит, руки свободны? Значит, никто не держит? А! А! Где он?!
Румбо вскочил, отряхнув гадкий сон.
