Крэг Клевенджер - Дермафория
Я оставил Отто, потому что ему хотелось развеяться в Лас-Вегасе, тогда как мне не терпелось побыстрее попасть домой. У Отто не было машины, но он сказал, что доберется автостопом. Тогда это обстоятельство меня не встревожило. Теперь я оказался в нелепой ситуации и нуждался в его помощи, потому что, уступив желанию притушить твою злость, отдал тебе свою «гэлакси», чтобы ты съездила к родителям на уик-энд, а сам оказался без колес и не мог вернуться в Оз.
— Как дела? — спросил парнишка.
Он был немного моложе меня и одет спокойнее, чем большинство заполнивших клуб тинейджеров, но все равно выглядел по-идиотски в рыбацкой шапочке и очках с зеркальными стеклами. Нас свела девчонка из бара.
— Блеск, — ответил я.
— Ты коп?
— Нет.
— Имеешь какое-либо отношение к правоохранительным структурам?
Я мог бы разбить ему сердце, ответив, что это не имеет значения. В моем представлении человек, имеющий отношение к правоохранительным структурам, должен быть экипирован парой наручников и микрофоном, соединенным проводком со спрятанной батарейкой.
— Не имею.
— А не слишком ли ты староват для такого заведения?
— Послушай, — сказал я, желая только одного, поскорее со всем этим закончить, — у меня есть деньги. Мне нужен тач и чем больше, тем лучше. Столько, сколько ты можешь достать без лишнего шума. Прямо сейчас. Плачу наличными. Если у тебя есть товар, давай поговорим. Если нет, не будем терять время. Я покупаю. Это на случай, если твой микрофон не все поймал.
— Расслабься, я не коп. Сколько тебе надо?
— Столько, сколько у тебя есть. — При виде толстой пачки он сразу подобрел. Перед тем как отправляться домой, я, как всегда, отправил в «банк» некоторую сумму, вычтя предварительно свою зарплату.
В мужском туалете парнишка передал мне аккуратно упакованный в яркую рождественскую бумагу пакетик.
— С собой больше нет, но в запасе кое-что имеется. Ты его пробовал?
Я покачал головой и открыл самодельный конвертик.
— Это что-то особенное.
Я вытряхнул на ладонь одну таблетку. Аккуратная, плотная, без каких-либо меток, отливающая голубым — цветом твоих глаз.
— Голубые светлячки, — сказал он, — или просто Светлячки.
И это действительно были светлячки. Я знал, потому что сам их сделал.
Глава 20
Я позвонил Уайту, чтобы он отвез меня в Оз. В дороге мы почти не разговаривали. Я не мог избавиться от чувства, что ему доставило бы удовольствие стать свидетелем моего падения и позволить сыночку попрактиковаться в любимом деле.
— Где ваш парень? — Я никак не мог заставить себя называть сопливого специалиста по разделке дел по имени.
Глупый вопрос. Уайт это знал, как знал и то, что я тоже это знаю. Вряд ли для него было тайной, что мне наплевать на его отпрыска и что меня тошнит от одного вида Могильщика.
Я прислонился к окну и закрыл глаза не потому, что хотел спать, а чтобы как-то отделаться от гнетущего молчания и принужденных разговоров. Когда я через какое-то время открыл их, то увидел, что Уайт пристально смотрит на меня в темноте, позабыв о дороге, и в глазах у него пляшут огоньки летящих навстречу фар.
Три часа спустя, так и не разговорившись, мы остановились у ворот Оз. Я установил на них передатчик, срабатывавший при открытии, так что, даже оставаясь в доме, заранее получал предупредительный сигнал.
— Увидимся.
Не говоря ни слова, Уайт развернулся и уехал, оставив меня в вихре поднятой пыли с сумкой в руке и поднятым от холодного ветерка воротником.
Я сидел на крыльце, размышляя о том, как много времени провел на верандах и у порогов: с отцом, фотографируя светлячков и звезды, с тобой, потягивая вино и глядя на заходящее солнце. Всегда перед домом или под ним, но никогда внутри. Попроси описать, где жил, так и сказать будет нечего.
Размышления прервал лай собаки, удивительно напоминавший тявканье твоего лохматого, избалованного монстра. В следующий момент из дома выскочил и он сам.
Я повернулся, и пес, виляя хвостом от радости, бросился ко мне из темноты. С чего бы это? Обычно я не включал свет по ночам, но теперь пришлось — нет ничего хуже, чем вляпаться в собачье дерьмо.
Подозрительных запахов не обнаружилось. Я оглядел ярко освещенную комнату, однако ничего не увидел. Между тем чертов пес продолжал выражать восторг, лая и тычась носом мне в колени. На столе в кухне лежала «Лос-Анджелес тайме», раскрытая на спортивной странице с большой фотографией какого-то парня из НФЛ. В углу, около блюдечка с водой, стояла пустая чашка, издававшая несвежий запах говядины.
Оставленная Отто записка гласила: «Пес останется у нас, пока она не пожелает его забрать. Увидимся через пару дней». Я бы с удовольствием прикончил обоих. Работы невпроворот, а собаки шумят, с ними надо играть, их нужно выгуливать, за ними приходится убирать. Выпустить пса из дома я тоже не мог — там он непременно стал бы добычей койотов.
В шкафчике нашелся пакет с собачьей едой. Я высыпал половину в чашку, скомкал и бросил в мусорную корзину старую газету и раскрыл свежую. Найти какую-нибудь веревку и привязать на улице. Но это завтра. А пока я открыл банку консервированного супа, поел, принял душ и спустился в лабораторию.
С улицы попасть в подвал можно было через двойную дверь, которая закрывалась изнутри на надежный засов.
Внутри дома в подвал вела бетонная лестница. Лаборатория была моим любимым рабочим местом, где я проводил большую часть времени.
Именно его мне сейчас и не хватало. С одной стороны подпирал Уайт, требовавший немедленного результата, с другой — нужно было хотя бы немного поспать. Отто смылся, и я остался совсем один. С первого взгляда задача выглядела не такой уж сложной. Провести химический анализ, выделить активные алкалоиды наркотика и сообщить Хойлу и Уайту, что я знаю, как его приготовить. Не выдав при этом главный секрет. Конечно, они оба далеко не дураки и рано или поздно вычислят, что то, за чем они гоняются, на самом деле сварено на их собственной кухне, но к тому времени я уже знал, что в грязных играх победить можно только одним путем — отказавшись в них играть, — и что правда есть кратчайший путь к безопасности. Да, они знали, что я занимался экспериментами, и могли подозревать что угодно, но все записи уничтожит пожар, случившийся по вине тех, кого нанимали они сами.
Оз представлял собой крохотную серую комнатушку в форме куба с календарем на стене, кофейной кружкой и стопками испещренных записями листков за компьютером. Я расхаживал взад-вперед, постукивая кулаком по ладони, бормоча под нос, а глупая собачонка крутилась под ногами, вертя хвостом, поглядывая на меня просительно снизу вверх, требуя чуточку внимания. Есть, спать, бегать, гавкать, срать, есть и спать. Нам такое существование недоступно хотя бы уже потому, что о собаках всегда кто-то заботится. Я еще раз проверил запоры на дверях, взял записи и лег на диван с надеждой хоть немного поспать.
* * *Невероятно. Как могло случиться, что я сам ни разу это не попробовал? Я вдохнул белую пыльцу, воплощение Больше, и первая волна пришла уже через несколько секунд. Она накрыла и подхватила меня, принеся больше энергии, больше сил, больше идей, больше счастья, больше всего. Препятствия не исчезли, впереди по-прежнему лежали дни и дни работы, но теперь я мог справиться с ней. Она принесла больше тебя, Дезире. Меня переполнила бесконечная любовь к тебе, любовь, о существовании которой я знал, но к которой, как к бездонному резервуару, подключился впервые, и теперь она сочилась из всех пор, и мне хотелось смеяться и солнцу, и небу, и каждой ползающей в пустыне твари, потому что всего этого было одновременно много и мало.
Все будет в порядке. Я все просчитаю, выпутаюсь из неприятностей, напрессую для Хойла голубых таблеток, а потом, Ди, мы с тобой исчезнем, уедем куда-нибудь. Куда захотим. Надо только сделать так, чтобы Рыжий не появился в лаборатории, пока я сам этого не захочу. Я пообещал себе, что все будет так и даже еще лучше. Я знал, что могу это сделать. Только один раз. И больше никогда. Да, так говорят себе все, но мало кто удерживается от второго и третьего раза, а потом это входит в привычку. У меня будет иначе, потому что я знаю, это — преходяще, а моя любовь к тебе, моя мечта о нас — постоянны и вечны, и они сильнее порошка желания. Но он был здесь, под рукой, лежал белыми ленточками на столе, и каждый грамм, каждый пакетик обещал больше и больше времени для того, чтобы дать Хойлу то, что ему нужно.
Это не было неясным ощущением эйфории или расплывчатым чувством благостности. Нет, я испытывал то же самое, что испытал Творец в тот момент, когда изрек: «Да будет свет». Как будто центр вселенной взорвался у меня в груди, разметав во все стороны пространство и время, и этот миг стал началом Всего, первым мгновением бесконечных будущих мгновений. Мысль о сравнении с Богом может показаться кому-то смешной, но я действительно чувствовал себя им. Все мгновения пережитой когда-либо любви пронизали меня потоком счастья, миллионы таких мгновений, очищенные от сопутствующих им воспоминаний, пропитали каждую секунду моего бытия. Счастье и любовь, беспредельные и ничем не ограниченные, переполнили мою грудь и продолжали разрастаться, расширяться, как будто сердце мое стало центром большого взрыва, а я сам был Богом, источником разлетающейся во всех направлениях любви.
