Анна Каван - Лед
Пышная юбка шевельнулась, от фиалок шло шелковистое мерцание, похожее на лунный свет, густые светлые волосы покачивались, сверкая фиолетовыми прядями. Я подошел к ней, дотронулся кончиками пальцев до волос и почувствовал, что они полны жизни. От гладкой ароматной кожи исходило мягкое атласное сияние, на тонком запястье — браслет из фиалок. Я обнял ее и поцеловал в шею. Ее тело мгновенно напряглось, она извернулась и высвободилась. «Не прикасайся ко мне! Как у тебя еще наглости хватает… — Казалось, она вот-вот заплачет. — Ну и чего ты ждешь? Отчего не уходишь? Но теперь уж больше не возвращайся. Ни видеть, ни слышать тебя не желаю!» Она сорвала подаренные мною часы и кольцо и с силой бросила в мою сторону; потом подняла руки, пытаясь расстегнуть ожерелье сзади, в изгибе ее легкого тела было столько женской сладострастности, которой на самом деле в ней не было. Я с трудом сдержался, чтобы снова не обнять ее, но вместо этого попросил ее успокоиться. «Ну, зачем так злиться? Давай расстанемся по-хорошему. Ты же знаешь, какие чувства я испытывал к тебе все это время. Я повсюду искал тебя, силой привез сюда. Но ты так часто повторяла, что ненавидишь меня, что не хочешь иметь со мной ничего общего, что мне в конце концов пришлось поверить». Однако это была лишь полуправда, и мне это было известно. Я осторожно взял ее за руку. Рука была напряженной, неотзывчивой, но она все же не отдернула ее, позволила дотронуться до себя, не сводя с меня серьезных, невинных, чуть подведенных глаз, в которых читались сомнение, осуждение… Одной рукой она по-прежнему пыталась расстегнуть ожерелье; блестящие волосы, аромат фиалок так близко от меня. Потом мрачно сказала: «А если бы я всего этого не говорила, ты бы со мной остался?»
Сейчас надо было отвечать предельно честно, но я не был уверен, смогу ли, и в итоге единственными нелживыми словами оказались: «Не знаю».
Она вдруг рассвирепела, вырвала руку, а другой порвала ожерелье, и бусины разлетелись по комнате. «Как можно быть таким бессердечным — и гордиться этим! Любому на твоем месте было бы стыдно… а ты… ты даже не делаешь вида, что у тебя есть какие-то чувства… это так ужасно и отвратительно… да ты просто недочеловек!» Мне было жаль, я не хотел ее обидеть; и по-своему мне было понятно ее возмущение. Мне нечего было сказать, а мое молчание еще больше ее распаляло. «Все, довольно! Иди! Уходи!» Она внезапно обернулась ко мне и неожиданно толкнула с такой силой, что я отшатнулся и, больно ударившись локтем о дверь, спросил раздраженно: «А чего ты так спешишь меня вытолкать? Ждешь кого-то? Владельца кабриолета, в котором ты разъезжаешь?» — «Как же я тебя презираю и ненавижу!» Она снова толкнула меня. «Убирайся, вон! Уходи!» Она набрала воздуха и стала колотить меня в грудь кулачками. Утомившись, внезапно остановилась и, свесив голову, прислонилась к стене. Наконец, яркая прядь упала, скрыв лицо, и я успел заметить, что оно покрылось пятнами. Последовала краткая пауза, и я почувствовал легкий озноб, прообраз того, что потом станет чувством пустоты, потери… того, во что превратится моя жизнь без нее.
Чтобы отогнать неприятное ощущение, надо было действовать. Я взялся за дверную ручку и сказал: «Хорошо. Я ухожу», отчасти надеясь, что в последнюю минуту она задержит меня. Она не шелохнулась, не проронила ни слова, не подала знака. Только когда я открыл дверь, из ее горла вырвался странный звук: всхлипывание, вздох, кашель, я так и не понял. Я вышел в коридор и быстро пошел мимо закрытых дверей к себе в номер.
У меня еще оставалось немного времени. Я заказал бутылку виски и стал пить. Я ощущал неуверенность и какую-то раздвоенность. Сумку я уже собрал и отнес вниз. Через несколько минут надо спускаться… если только я не передумаю… и не останусь… Я вспомнил, что так и не попрощался, стал думать, не вернуться ли, но никак не мог решиться. Пора было идти, а я все раздумывал.
Ее дверь находилась у меня на пути. Я притормозил на секунду и — поспешил к лифту. Конечно, нужно ехать. Только безумец мог упустить этот, будто по волшебству возникший шанс выбраться отсюда. Другой возможности не предвиделось.
Двенадцать
Новости, услышанные мной во время полета, подтвердили наихудшие опасения. События развивались так стремительно, что конец представлялся совсем близким. Исчезновение многих стран, включая мою родину, позволило уцелевшим крупным державам действовать ни на кого не оглядываясь. Их оголтелый милитаризм и развязанная ими война вынудила и малые народы разделиться на два лагеря. Запасы ядерного оружия у сверхдержав во много раз превышали количество, необходимое для уничтожения всей планеты, так что баланс страха тщательно соблюдался. Однако термоядерным оружием обладали и страны поменьше, но какие именно, известно не было: и неизвестность эта приводила к эскалации напряжения, провоцировала кризисы, каждый из которых приближал финальную катастрофу. Безумная страсть к гибели подталкивала человечество ко второму акту самоуничтожения еще до того, как проявились все последствия первого. Я впал в глубокую депрессию, меня не покидало ощущение, что вот-вот должно произойти что-то жуткое, что-то напоминающее массовую бойню.
Природа, казалось, разделяла мои опасения, тщетно пытаясь избегнуть надвигающейся гибели. Морские волны в беспорядочном беге спешили к горизонту; в воздухе бешено метались морские птицы, дельфины и летающие рыбы; острова вздрагивали, казалось, они вот-вот отделятся от земной коры и испарятся в пространстве.
Но бежать было некуда. Беззащитную землю ждало полное опустошение либо от ледяных лавин, либо от цепной реакции взрывов, которые будут продолжаться, пока, распылив саму материю, не превратят планету в туманность.
В джунгли на поиски индри я пошел один, очень надеясь, что их магическое воздействие сможет облегчить бремя накрывшей меня депрессии. И неважно, увижу ли я их, или они мне только привидятся. Было жарко и душно, солнце в последний раз с безумной силой изливало свою энергию на экватор. У меня разболелась голова и я совсем обессилел и, изнуренный обжигающим солнцем, прилег в черной тени и закрыл глаза.
Я тут же почувствовал, что лемуры где-то рядом. А может, именно их присутствие изгнало страх и отчаяние? Это было похоже на обнадеживающее послание из другого мира; мира, где нет жестокости и насилия, мира, где неизвестно отчаяние. Я часто мечтал о подобном месте — жизнь там, вероятно, в тысячу раз прекрасней, чем на земле. И вот один из его обитателей стоял сейчас передо мной. Он улыбнулся, прикоснулся к руке, произнес мое имя. Его спокойное, доброжелательное и умное лицо исключало какую-либо мысль о лжи или притворстве.
Он рассказал мне о пространственно-временных галлюцинациях и стыках между прошлым и будущим, о том, что можно попасть в любой век и любой момент, и это станет твоим настоящим. Сказал, что, если я захочу, он возьмет меня в свой мир. Он и его соплеменники уже видели конец нашей планеты, исчезновение человеческой расы. Раса вымирала во всеобщем гибельном порыве, от фатальной жажды саморазрушения, хотя возможность сохранения такой формы жизни, как человек, все еще оставалась. Здесь с жизнью было покончено. Но в другом месте она продолжилась и получила новое развитие. И мы, если захотим, могли бы встроиться в эту новую систему.
Я старался понять его. Он был похож на человека, но было в нем что-то еще; он не был таким, как я. У него был доступ к высшему знанию, к некой окончательной правде. Он предлагал мне свободу своего привилегированного мира, мира, познание которого было моим самым сокровенным желанием. Я почувствовал возбуждение от предстоящего опыта, хотя и не был в состоянии его осмыслить. Из обреченного, умирающего, разрушенного человеком мира я как будто заглянул в другой, новый, бесконечно живой мир безграничных возможностей. На секунду я поверил в свою способность существовать на более высоком уровне, прижиться в этом изумительном новом мире, но, вспомнив о девушке, правителе, надвигающихся льдах, боях и убийствах, понял, что это выше моих сил. Я принадлежал к этому миру и был накрепко привязан к событиям и людям этой планеты. Отказываться от того, к чему я так стремился, было очень тяжело. Но я знал, что мое место здесь, в этом обреченном на гибель мире, и что мне придется остаться и досмотреть все до самого конца.
Сон, галлюцинация, что бы это ни было — произвело на меня неизгладимое впечатление. Я не мог забыть, выбросить из памяти отсвет высшего интеллекта, честность и чистоту лица пришельца. Осталось ощущение пустоты, потери, будто я держал в руках что-то по-настоящему бесценное и — выкинул вон.
С тех пор чтобы я ни делал — это уже не имело значения. Я посвятил себя миру насилия и должен был действовать последовательно. Мне удалось добраться до материка, где шла партизанская война, и, безразличный ко всему, я примкнул к отряду наемников на службе у Запада. Мы сражались по пояс в грязи, в болотах дельты великой реки. Когда нас наконец отозвали, выяснилось, что в болоте людей погибло больше, чем в боях. Мне представлялось, что мы воюем со льдом, который неумолимо приближался, покрывая мир мертвенной тишиной, неся ужасное белое безмолвие. Продолжая воевать, мы доказывали тем самым, что мы живы и противостоим ползущей по свету ледяной погибели.
