Юрий Рытхеу - Время таяния снегов
Однажды Тэпкэн допоздна задержался на охоте и плыл в темноте, сверяясь по звездам, к берегу. К его каяку были привязаны три нерпы.
Когда стали видны редкие огоньки стойбища, вода вокруг каяка вдруг вспенилась, забурлила, и на спину охотника прыгнул какой-то зверь. Вцепившись в кухлянку Тэпкэна, он начал ее рвать когтями. Тэпкэн достал нож, хотел ударить им неведомого зверя, но острые зубы, вонзившиеся в руку, разжали пальцы, и нож упал в воду. Тэпкэн понял: спастись можно, только добравшись до берега. Он с трудом отвязал буксируемых нерп и изо всех сил стал грести к берегу.
А неведомый зверь уже разорвал на спине кухлянку, добрался до тела и рвал мясо когтями. Закричал от дикой боли Тэпкэн, но не выпустил весла из рук.
Услышали на берегу его крик жители стойбища и сбежались к морю. Люди застыли в ужасе, когда из темноты на свет факелов к ним вышел Тэпкэн в окровавленной и изорванной одежде.
Как только нос каяка уткнулся в береговой песок, Тэпкэн стремительно выпрыгнул из каяка и стал кататься на спине, пока от него не отвалился загадочный, неведомый зверь. Тэпкэн схватил факел — кусок облитого жиром плавника — и поднес ближе. Зверь был величиной с нерпу, но больше похож на молодого лахтака. Однако и лахтаком этого зверя нельзя было назвать: кожа на нем была покрыта короткой ярко-красной щетиной, а глаза, как горящие угли, сверкали злобным огнем.
С гневным криком Тэпкэн выхватил у одного из охотников нож, налетел на зверя и, зажав его голову между ног, содрал с живого шкуру. Бросив далеко в море ободранного зверя, Тэпкэн, чтобы прикрыть раны, накинул на себя его кожу.
Среди ночи поднялась страшная буря. Ветер был такой сильный, что яранги, надуваясь воздухом, лопались, как пузыри. Спящие на улице собаки, нарты, каяки, развешанные для сушки шкурки — все было сметено одним порывом ветра в море. Густую мглу пронизывали яркие молнии. При их зловещем свете люди, побросав свои жилища, бежали в высокие горы, спасаясь от огромных волн, перекатывавшихся вдоль ущелья.
Немногим удалось уцелеть в эту ночь, хотя буря продолжалась совсем недолго.
Настало утро. Взошло солнце. Спасшиеся на горах люди не поверили своим глазам: под ними плескалось спокойное море, не было их родного стойбища… Из воды торчали два острова, бывшие когда-то горами, а между островами на спокойной воде плавала ярко-красная шкура неведомого сказочного зверя, так жестоко отомстившего людям…
Старик умолк. Он наполнил трубку табаком, прикурил и наставительно сказал:
— Вот как отомстило море!
28
Утром ребята проснулись от шума. Никто уже в палатке не спал. Посреди на коленях стоял Кожемякин и, потрясая бумажкой, кричал:
— Я немедленно доложу райисполкому о вашем самоуправстве! Виданное ли дело, чтобы в такую погоду не выходить на охоту! Полюбуйтесь-ка! — Кожемякин пополз к выходу из палатки и откинул брезент. — Ни один вельбот не вышел! Это знаете чем пахнет? Теперь ясно, к чему велись разговоры на религиозную тему.
Кожемякин перевел дух и исподлобья взглянул на Кукы. В палатке воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием разъяренного начальника.
— А ты почему молчишь, товарищ председатель? — обратился к Татро Кожемякин. — Или ты считаешь правильным не выходить на охоту и поставить под угрозу выполнение плана? За это дело тебя по голове не погладят.
— Я думаю, что в этом ничего страшного нет, — спокойно ответил Татро. Мы план в этом году не только выполним, но и перевыполним. Напрасно ты беспокоишься, товарищ Кожемякин.
— Выходит, что и сам председатель тянется на поводу религиозных предрассудков, — процедил сквозь зубы Кожемякин. — Ну, хорошо! Я снимаю с себя всякую ответственность.
— Подожди, товарищ начальник, — загородил ему дорогу старый Рычып. Почему кричишь? Что плохого в том, что мы сегодня отпразднуем древний праздник по поводу убоя кита? Или ты думаешь, что мы тебя принесем в жертву? Не бойся и не сердись. Мы уважаем тебя. Ты хороший человек. Помнишь, десять лет назад к нам приезжал товарищ Громов? Какой был человек! Как с шаманами воевал! Ездил по стойбищам, и, где только увидит бубен, собственноручно разбивал его в щепки. Постановление сделал: срыть и сжечь всех идолов… Прислал инструктора, чтобы научить нескольких человек из нашей молодежи танцам. А этот танец, когда юноша в обнимку с девушкой перебирает ногами, чем лучше нашего? Недовольны мы были тогда, и я хорошо помню, как ты, товарищ начальник, тоже был против и называл это перегибами. Верно? — Старик взглянул в глаза Кожемякину и сам себе ответил: — Верно!
— Да, я был против негодных методов борьбы с пережитками, — ответил Кожемякин. — А за пережитки, вредящие делу социалистического строительства, я никогда не голосовал. Да! Никогда!
Кожемякин гордо поднял голову и двинулся к выходу из палатки, бормоча себе под нос:
— Ну и люди! Ну и люди!
Татро вслед покачал головой.
— Они, наверное, хотят устроить мынэгыргын, — прошептал Пете в ухо Ринтын. — Это наш китовый праздник!
Лицо Рычыпа приняло озабоченный вид. Он сказал:
— Надо быстрее приготовить все необходимое. Праздник будем проводить в школе. Пусть Татро договорится с директором. А ты, Кукы, пойдешь со мной на место жертвоприношения.
— Не могу я, — ответил Кукы, — собираюсь в партию вступать.
— А-а, — понимающе кивнул головой старик. — Тогда пусть Кэлен поможет мне. Хотя и ему нельзя: комсомолец. Ладно уж, обойдусь один.
Весь день шли приготовления к китовому празднику. Несмотря на прекрасную погоду, ни один вельбот не вышел на" промысел, в море не было слышно ни выстрелов, ни шума моторов.
Директор школы согласился предоставить помещение для праздника. К вечеру все было готово: в один из самых больших классов втащили мастерски сделанное чучело кита, весла, ремни и рукоятки гарпунов.
Все желающие не могли разместиться внутри помещения и наблюдали за совершением обряда в раскрытые окна и двери. Старый Рычып произнес скороговоркой подобающие случаю заклинания и перешел к танцам.
Тут произошло замешательство.
— Бубна нет! — крикнули в толпе.
— Неужели во всем Нуукэне не уцелело ни одного бубна? — спросил Рычып.
— Ни одного, — ответил пожилой эскимос. — Пожгли как пережиток.
Рычып в растерянности остановился. Праздник, с таким трудом организованный, грозил расстроиться.
— Нашел! — вдруг раздался голос Опэ. Он пробивался сквозь толпу зрителей. В руках у него был пионерский барабан.
Рычып постучал пальцем по натянутой коже. Звук был чужой и слабый.
— Что же делать, — развел руками Рычып, — придется довольствоваться этим.
Под звук пионерского барабана начались обрядовые охотничьи танцы. После них был исполнен пользующийся известностью на всем побережье "челюскинский танец". На середину круга вышли Кэлен и Кукы. Скупыми, но выразительными жестами они рассказывали о походе «Челюскина», его гибели. Раскинув руки в стороны, изображая самолет, Кэлен летит в ледовый лагерь. Он вывозит женщин и детей. Злится на людей суровая северная природа, жестокие пурги заметают аэродромы, грозятся унести в море самолеты. Лед наступает на лагерь смельчаков, но люди оказываются сильнее злых сил природы. Вот уже собачьи упряжки мчатся в Уэлен. Они везут спасенных челюскинцев. Льдину покидают радист и оставшиеся с ним несколько товарищей. Самолет делает прощальный круг над ледовым лагерем. Кукы, выхватив из-за пазухи маленький красный флажок и подняв его высоко над головой, застыл неподвижно, как ледяная глыба.
— Товарищи!
Все оглянулись. В дверях стояли начальник нуукэнского маяка, начальник полярной станции Гуковский и Кожемякин.
— Товарищи! — повторил Кожемякин. — Только что получено сообщение, что немецкие войска вероломно напали на нашу Родину.
С минуту стояла такая тишина, что было слышно, как у потолка звенел одинокий комар.
— Пока других сообщений не получено, — выступил вперед Гуковский. — В эфире очень сильные помехи…
— Я думаю, — тихо сказал Кукы, — не нужно ждать, пока наладят рацию. Предлагаю всем бригадам выйти в море на промысел. В такое время разговоры ни к чему.
Он двинулся к выходу. За ним потянулись другие охотники. Рычып в нерешительности постоял, осторожно положил на пол пионерский барабан и вышел вслед за другими.
29
Война как бы еще больше приблизила к жителям Улака далекую русскую землю. Названия оставленных Красной Армией городов, сел и деревень с болью отдавались в сердцах улакцев. Пылали дома, по дорогам брели тысячи беженцев, Ленинград был зажат в кольцо блокады, враг подходил к Москве — все это как будто происходило совсем близко…
Радиостанция стала центром Улака. Вокруг нее всегда толпились охотники, сюда приходили учителя, работники торговой базы.
