Чак Паланик - Проклятые (Damned)
– А что, кто-то еще болеет СПИДом?.. Не смейтесь, просто это попахивает восемьдесят девятым годом.
Мы трое – она, я и отец – в номере отеля, краткое затишье между нападением армии стилистов и запуском «приуса».
Папа окликает меня:
– Мэдди? – и протягивает мне пару золотых запонок.
Я подхожу, протянув руку ладонью вверх.
Отец отпускает запонки, и они падают мне на ладонь. Потом подставляет свои манжеты, французские, поворачивает руки запястьями вверх, чтобы я могла вставить туда запонки. Крошечные, малахитовые, которые продюсер подарил всем на прощание, когда закончились съемки последнего маминого фильма.
Отец спрашивает:
– Мэдди, ты знаешь, откуда берутся дети? Теоретически. Я в курсе всех неприглядных страстей яйцеклетки и сперматозоида, а также древних метафор о том, как младенцев находят под капустными листьями или в клювах аистов, но чтобы разрядить явно неловкую ситуацию, я переспрашиваю:
– Дети? Ой, мамочка, папочка… – Я весьма забавно наклоняю голову и распахиваю глаза: – Разве их не приносит директор кастинга?
Отец сгибает локоть, оттягивает манжету и смотрит на часы. Потом на мать. И слабо усмехается.
Мама роняет сумочку на кресло и испускает глубокий, тяжелый вздох. Потом садится сама и хлопает себя по коленям, чтобы я подошла поближе.
Отец подходит и становится возле ее кресла, а потом чуть сгибает колени и присаживается на подлокотник. Оба – воплощение красоты и элегантности, один в смокинге, другая – в вечернем платье. Каждому волоску свое место. Их двойной портрет выглядит так идеально, что я не могу не нарушить этот дзен.
Я послушно пересекаю номер и сажусь на восточный ковер у маминых ног. (Я уже переоделась в твидовую юбку-шорты, розовую блузку и кардиган для запланированного свидания с Гораном.) Я поднимаю на родителей бесхитростные глаза терьера. Широко раскрытые, прямо-таки анимешные глазищи.
– Так вот, когда мужчина очень-очень любит женщину… – начинает папа.
Мать достает из-за спины сумочку и с щелчком открывает замок. Она вынимает бутылочку с таблетками:
– Хочешь ксанакс, Мэдди? Я мотаю головой: нет.
Идеально наманикюренными пальцами мама открывает бутылочку и вытряхивает на ладонь две таблетки, словно играет роль. Отец протягивает руку со своего насеста. Вместо того чтобы дать ему одну из таблеток, которые у нее уже в руке, мама вытряхивает ему на ладонь еще две. Оба закидывают ксанакс себе в рот и глотают, не запивая.
– Так вот, – продолжает отец, – когда мужчина очень-очень любит женщину…
– Или, – добавляет мама, выразительно на него глядя, – когда мужчина любит мужчину или женщина любит женщину…
В одной руке она еще вертит красную ленточку. Отец кивает:
– Мама права. Или когда мужчина любит двух женщин, или трех, за кулисами после большого рок-концерта…
– Или, – подхватывает мама, – когда целая камера заключенных очень-очень любит новенького…
– Или, – вставляет отец, – когда банда мотоциклистов едет за амфетамином по юго-западу Штатов и очень-очень любит одну напившуюся байкерскую девчонку…
Да, я знаю, что их ждет машина. «Приус». Какому-то пиарщику уже приходится переносить время их прибытия. Несмотря на это, я все равно озадаченно морщу свой детский лобик в гримасе, которой мои обколотые ботоксом родители могут только позавидовать. Я перевожу взгляд от маминых глаз к папиным и вижу, как они мутнеют и стекленеют от ксанакса.
Мама задирает подбородок и встречается глазами с отцом.
Отец выпаливает: – Да пошло оно все!
Он сует руку в карман смокинга и достает коммуникатор. Он приседает рядом с креслом и подносит крошечный компьютер к моему лицу. Откинув крышку, он набирает Ctrl + Alt + Р, и экран заполняет наша медийная комната в Праге. Папа нажимает на кнопку, выводит телеэкран на дисплей коммуникатора, набирает Ctrl + Alt + L и прокручивает список названий. Наконец останавливается на одном фильме, и по следующему нажатию экран мельтешит путаницей рук и ног, болтающимися бритыми мошонками и вздрагивающими силиконовыми грудями.
Да, может, я и девственница, мертвая девственница, которая почерпнула свои знания о плотском из расплывчатых метафор в романах Барбары Картленд, но я прекрасно отличаю фальшивые сиськи от нормальных.
Операторская работа просто ужасна. От двух до двадцати мужчин и женщин борются друг с другом, лихорадочно насилуют все имеющиеся отверстия всеми наличными пальцами, фаллосами и языками. Тела глотают тела. Освещение жуткое, звуковая дорожка зациклена – какие-то любители, даже не члены профсоюза, сценарий отсутствует в принципе. То, что мне показывают, похоже скорее не на половое сношение, а на извивающихся, корчащихся, еще не совсем умерших, но уже частично разложившихся обитателей групповой могилы.
Мама улыбается, кивает на экран коммуникатора и говорит:
– Понимаешь, Мэдди? Вот откуда берутся дети.
– И герпес, – вставляет отец.
– Антонио, давай не будем. – Потом мама снова обращается ко мне: – Юная леди, ты абсолютно уверена, что тебе не нужен ксанакс?
Отвратительную маленькую оргию прерывают: на дерущиеся тела накладывается надпись «Входящий звонок». Вверху коммуникатора мигает красный огонек, звенит пронзительный сигнал. Отец говорит:
– Подожди-ка, – и подносит к уху коммуникатор. Мерзкое сборище переплетенных конечностей и гениталий дергается у его щеки; видео-пенисы извергают тошнотворную влагу у его глаза и рта.
– Алло? Хорошо, спускаемся.
В ответ на предложение ксанакса я снова мотаю головой: нет, спасибо, не надо. Мама роется в вечерней сумочке.
– Это не настоящий подарок на день рождения, но на всякий случай…
И дает мне что-то круглое – свернутую ленту чего-то блестящего, то ли пластика, то ли резины, с повторяющейся много раз мультяшной кошачьей мордочкой. Пластмасса (или фольга?) скользкая, почти влажная, и когда я беру ее в руку, сверток падает на пол и разматывается, бесконечно размножая кошачью мордочку. Длинная полоса, расшитая на квадратики, тянется от моей руки к полу и издает медицинский запах латекса.
К этому времени мои родители уже ушли. Они закрыли за собой дверь раньше, чем я поняла, что держу в руках ленту презервативов «Хелло Китти» длиной в пятнадцать футов.
18
Ты там, Сатана? Это я, Мэдисон. Понемногу я забываю свою жизнь на земле, забываю, как это – чувствовать себя живой и жить. Однако сегодня кое-что шокировало меня и заставило если не вспомнить, то хотя бы понять, сколько всего я забыла. Или вытеснила из памяти.
Компьютерный автонаборщик ада чаще всего звонит по номерам, исключенным из справочников. Я почти слышу запах тушеного тунца, обогащенного ртутью, в дыхании людей, чей ужин я прерываю. Он слышен даже по оптоволоконному кабелю или чем там соединены земля и ад. Они кричат на меня. Их салфетки запиханы за воротник и хлопают по груди, все в пятнах салатной заправки «зеленая богиня» или «для гамбургеров». Разозленные люди в Детройте, Билокси и Аллентауне кричат:
– Иди к черту!
Да, может, я и бессовестная, невежливая нарушительница ритуала их аппетитной вечерней трапезы, но я давно уже выполнила этот гневный приказ.
Как раз сегодня, в этот день, месяц и век, когда я сижу в гарнитуре, слушаю возмущенные крики и опрашиваю людей об их потребительских предпочтениях относительно шариковых ручек… происходит что-то новое. Мне звонят.
На меня орет какой-то идиот, оторвавшийся от мясного рулета, и вдруг в наушниках начинается гудение. Этот сигнал обозначает входящий звонок.
Откуда мне звонят, с земли или из ада, я понятия не имею. Номер не определяется. Как только мяснорулетный дебил вешает трубку, я нажимаю Ctrl + Alt + Del, чтобы освободить линию, и говорю:
– Алло?
Голос девочки спрашивает:
– Это Мэдди? Вы Мэдисон Спенсер? Я спрашиваю, кто звонит.
– Я Эмили, – отвечает девочка, – из Британской Колумбии.
Та, которой тринадцать лет. У которой тяжелая стадия СПИДа. Сразу после звонка она набрала шестьдесят девять и узнала мой номер. Она говорит:
– Ты честно-честно мертвая? Мертвее не бывает, заверяю я ее.
– Твой номер определился в Миссуле, штат Монтана…
Это одно и то же, говорю я. Она спрашивает:
– А если я позвоню тебе с оплатой за счет адресата, ты заплатишь?
Конечно, говорю я. Попробую.
Щелк – она вешает трубку.
Конечно, личные звонки из ада – не очень этично, но все этим занимаются. С одной стороны от меня сидит панк Арчер, его локоть в черной кожанке почти касается моего локтя в кардигане. Арчер дергает себя за огромную булавку в щеке и говорит в микрофон:
– Нет, правда, ты по голосу жуть какая сексуальная. Когда твой рак кожи пойдет метастазами, надо будет точно состыковаться…
У моего второго локтя заучка Леонард смотрит перед собой остановившимся взглядом и говорит в микрофон:
