Феликс Коэн - Жизнь как женщина (донос)
Строит изогнутую линию на компьютере. Графика. Грудь, как баклажан… Баклажаны она нарезает тонко, обжаривает, что-то туда добавляет. Они пристают к нёбу, и на нёбе привкус жира…
В рубашечке. Напротив. Откинувшись на стуле. Одну ногу согнула и положила под себя. Там, в глубине, между холмами ног покрытый темными волосами, бугор, а под ним разрезанный баклажан, правда, не белый, а красный в глубине. Оттуда появляется серая сыворотка, каплями выступает на волосиках, а затем затягивается обратно в глубину. Напоминает какое-то морское дышащее животное.
Прекратить жевание! Залезть под стол — и броситься туда прямо с головой.
Не могу нарушать трапезу — воспитан.
Салатные листы, как и ее подмышки, — влажные. Спина и живот мокрые.
Время половина первого — пора заканчивать прием. Дефлоратор, которого она на себя завалила и который, прежде чем девочку трахать, не потрудился на член свой посмотреть и помыть его после последней случки или сходить на профилактику, а просто совал его во все отверстия, удивляя нашу барышню? А как же безопасный секс? Он бы полез к ней прямо под столом, жуя баклажан?..
Широко раскинув ноги… Кофе в «Чашке» хороший, но не домашний. Ее попка на уровне кофейника, большая и белая, как газовая плита; бедра длинные, тяжелые — без щелей.
«Возьми меня сзади» — наклоняется над диваном, чуть раздвигает свои бедра так, что видно зияющее бледно-розовое влагалище, и ждет… Белая корова с задранным хвостом на зеленом холмике… Будет мочиться или ждет быка? Снимешь трусы и трусишь к ней. Не к корове, конечно…
Стоит над плитой. Черная аккуратная головка на длинной шее, большие глаза травоядного, передние лапки тонкие — что-то держит. Ушки. Складка живота свисает до промежности и закрывает лобок, как сумка. Длинные ноги с мощными бедрами, зад — сундуком… (Нет, не корова. Кенгуру, конечно. Она произошла от кенгуру! Утраченное звено эволюции: приматы — Юля, то есть кенгуру, — человек.)
Иду по Большой Морской на выставку Феликса Волосенкова, посвященную как раз этой теме.
Последние годы Волосенков впал в язычество. Непосредственное общение с Богом Волосом, близость с которым он ощущает и даже может это доказать, приводит его к совершенно неожиданным мировоззренческим концепциям.
Поиски такой химеры, как утраченное звено эволюции, по непонятным мне причинам лежит почему-то в русле его языческих ощущений, что при его эрудиции и таланте наводит на мысль: «Он нас всех дурачит».
Меня — точно.
В его теологических выкладках явно прослеживаются элементы политеизма. По крайней мере, так, запросто, взять Бога в собеседники — черта абсолютно иудейская.
Что же касается утраченного звена, то ему здесь виднее — он ближе к первоисточнику.
Что бы он сказал о моих кенгуриных догадках? В отличие от приматов кенгуру всегда на двух ногах. «Прыг, прыг» — из ванной в постель и назад. «Прыг, прыг»…
«Баварец — переходная ступень от австрийца к человеку» — Фон Бисмарк. Этот, как видите, построил уже не звено, а целую цепь.
Таких два ума изредка тоже бывают в умопомрачении, как выясняется…
Отчаяние. Пустота и отчаяние. Бред.
«У меня побаливает спина». (Естественно, Юля, расплата за хождение на двух ногах.)
Это сон или явь: о твоей мастурбации, подсмотренной мной, о болезни твоего вечно раздраженного клитора и моих болезненно эротических фантазиях: откуда-то появляется эта сундукоподобная задница, и где-то за моими ушами раздвигаются длинные, жирные, заканчивающиеся белыми носками ноги. Момент семяизвержения оттягивается: отвлекают носки, хлюпание во влагалище и поиски исчезнувших в подмышках сосков. «Не могу я больше! Умучился».
А может, это мазохизм? «У меня мазохизм!» Какая новость! Автора этого прекрасного времяпровождения звали Зохер Мазох. «У меня — захеризм».
(С Юлькой все-таки — скотоложество. Сейчас кончим и, блея, поскачем на лужок. Метемпсихоз?)
«Больной хочет сохранить крайнюю плоть…»
«Зачем, без нее гигиеничнее». Объяснял. Не хочет понимать. Ладно.
Гора салата. Овощи в сметане. Сыр. Белое в складочку тело.
Опять — удручающе выступающий лобок в черных волосах… «Есть на Волге утес». Интересно, случались переломы члена о лобок? Бред.
Пах до половых губ выбрит. Красные пустулки раздражения. Как прыщики. Прогулка языком от шеи до щели заканчивается синхронно с взятием ею моего члена в рот. Глубоко. Покусывает. Царапает. Лицо сосредоточено — старается. Терплю. А то нетактично.
«Нетактично есть много сыра, когда она худеет».
Как кусочки сыра, засохшие выделения по краю влагалища…
Она сидит на мне мокрая. Из нее вытекает прямо мне на мошонку. Так ей болезненно и нравится — еще помнит дефлорацию.
Тогда этот ущербный целколоматель не подумал, что под ним девочка, и трахал ее грубо и безразлично, приучая к ощущению боли. (Возможно, как гипотеза.)
На ее лице появилась жестокая восточная ухмылка — собирается кончать. Так вот в чем дело — примесь восточной крови требует грубости, боли, насилия, унижения, в том числе унижения безразличием. Относиться к ней как к падали? Наш дефлоратор просто попал в струю.
«Белое тело дьяволицы…» Эти веселые поиски ее отвисших сосков.
Ну, что я мучаюсь? Сама сказала: «Позвони…» Позвоню!.. Рехнулся?
Это унизительно! Не буду я из-за пизды! Даже не извинилась!
Не вникает аул, что близкому человеку (ноги-то раздвигала) слушать такое признание — не «травку» курить.
Ты в каком городе теперь живешь? Здесь перед каждым домом нужно останавливаться и говорить: «Извините».
Вытаращила зенки сурово…
«Не будем мы тебе за блядство аплодировать».
Извинись, иначе в приличный дом пускать нельзя.
«Извини, я не хотела, я не понимала». Не унижай меня, тварь! Я ведь на тебя рассчитывал — хотела ты этого или нет.
Не обращаешь внимание?! Меня нет?! Поторопись! Я начну платить по счету.
(Господи! Как трудно! «У тебя сердце-то есть?»)
«Молюсь, чтобы вдали от дома… ты понял, что такое сердце и как оно чувствует».
Сердце мое ныло почти каждый день, и каждый день я ночами шатался по городу. Январь подходил к концу.
Она не звонила.
Нищий у супермаркета изменился мало, и я думал, что если так пойдут дела, то, возможно, к известному финишу приду первым я, а не он…
Еще две недели прошло. Не звонит.
В декабре у нее был день рождения. Собирались отметить.
Ночной город все тот же: мокрый снег, туман, слякоть, озноб. Все тот же набивший оскомину «чижик-пыжик».
Видно, еще не унесли его на металлолом сподвижники по курению «травки» моей дорогой возлюбленной. И нищий у супермаркета куда-то пропал.
Отвезли в лечебницу?
Я практически один.
Тогда я стоял на перевале, над урочищем Чембулак, один, греясь на солнышке. Все судьи, которые просматривали трассу завтрашнего спуска, уже скатились.
Снизу задуло, ветер нагнал в ущелье туман, видимости внизу не было, и спускаться стало небезопасно. Я решил переждать. Спускаться направо в долину было бессмысленно — выката оттуда не было.
Там, невдалеке, за вершинами, лежал Иссык-Куль, а если через долину уйти налево, то недалеко и до границы с Китаем.
Было тепло. В глубоком пушистом снегу рядом со мной плавали две куницы. Легкие, они тем не менее проваливались в снег полностью, оставляя на поверхности кончики своих пушистых хвостов. Они ныряли и появлялись и вдруг — исчезли.
И тогда из-за хребта в шагах тридцати от меня, как мне показалось, появился он.
Я слышал, что барс не менее опасен, чем тигр. Впрочем, это не имело значения, так как оружия у меня не было, а если бы и было, я все равно не умею им пользоваться.
Бесшумно и неторопливо он двинулся ко мне, подрагивая хвостом. «Нехороший признак», — подумал я.
Я испугался, но почему-то не очень. Видимо, не осознал. (Встреча с барсом — редкость. Они пугливы.)
Барс остановился довольно близко от меня. «Достаточно для прыжка». Желания бороться за жизнь не было никакого. Мы посмотрели друг на друга.
Говорят, что животное отводит глаза от взгляда человека. Этот не отводил. Видимо, уже считал меня пищей. Он смотрел на меня почему-то голубыми, безжалостными, изучающими глазами…
Прошло несколько долгих, очень долгих секунд. Затем барс неторопливо повернулся и исчез за перевалом…
Внизу прояснилось. Стали видны склоны. Я спустился до «лавинки», где хозяева-скалолазы готовили в мою честь бешбармак. Водку из долины я поднял еще накануне. Налил стакан, руки мои слегка дрожали. Я основательно напился у них и уснул прямо на полу.
Сейчас эта женщина кажется омерзительной и страшной — все эти дремучие заросли в промежности, эти темно-коричневые, бахромчатые, покрытые волосами снаружи и сине-розовые внутри, жадно приоткрытые половые губы.
