Ариф Алиев - Новая Земля
Седому мужику с бульдожьим носом, который попросил называть его Толя или Толя Слесарь, майор сказал так: «Вам, осуждённый, выпал счастливый билет, и он вдвойне счастливый, потому что его за вас мы вытянули и вам отдаем, а не вы его вытянули и отдаете нам».
С Якутом и Толей Слесарем майор говорил дольше, чем со мной, объяснял сложившиеся обстоятельства, подбирал сравнения, скажем так, образно он с ними говорил. И ссылался на общество социальной поддержки. Мне он ничего не сказал про общество, понимал, что на херню непродуманную не поведусь, у меня высшее университетское образование, а не коррекционное в спецшколе для умственно отсталых, как у Якута. Мне майор втирал без деталей, обобщал про соображения гуманности, всемирную либерализацию, принятые нашим государством международные обязательства. Зато он мне угрожал: «Вы отказываетесь подписывать, Жилин?»
Толя Слесарь нервный, если долго не может слово выговорить, стонет. А Якут спокойный, забудет слово и замолкает, не просит подсказать, забылось слово — кончен разговор, незачем суетиться.
Неужели майор в людях разбирается?
С Толей осторожничал, красиво с ним говорил, Якуту врал, мне угрожал, не боялся меня, будто знал, что заплачу. Опытный, осторожный, поэтому и жив до сих пор, ведь каждому хочется «Erich Krause» воткнуть ему в глаз или нос откусить или палец.
Говорили, говорили, на 5-е сутки камера замолчала, куда-то далеко нас увезли, не о чем уже или не о чем пока что было говорить, все прошедшее ничего не значило, а будущего еще не было ни у кого.
И еще причина, почему молчали. Знакомились на этапе трудно, можно сказать, не знакомились. Якута я раньше видел, он не в счет. Толя Слесарь о себе рассказал, похвастался, что он известная личность, по телевизору о нем говорили в новостях, в Интернете любой поисковик выдает сотни упоминаний. Я про себя не рассказывал, остальные тоже. Люди новые, клапана завинчены, говорить хотелось об одном: пытался ли кто-нибудь отказаться подписывать ходатайство, а если тогда не пытался, если сейчас переиграть, подписал бы или воткнул в глаз майору ручку «Erich Krause». Вот о чем я хотел бы говорить.
Но вряд ли кто-то, кроме меня, заинтересовался маркой одноразовой ручки, полосатые нелюбопытны, живут рефлексами, как грудные младенцы, прислушиваются к урчанию в животе и плачут, если больно, голодно, или чешется, или лежишь неудобно, а перевернуться не получается. На пожизненном сидят себялюбцы, им бы собственные страсти унять, и нет другой цели. В повседневной жизни вы таких вряд ли встречали. Ну и не расстраивайтесь. Многие из тех, кто нас встретил, уже в гробах и урнах.
Впрочем, я не прав.
Сипа прочитал имя и фамилию богатого немца или кто он такой, этот Erich Krause, швед или американец, не важно. Сипа не мог не прочитать надпись золотом на дешевой ручке, спрошу при встрече, он склонен к абстрактным и бесполезным по первому слою наблюдениям, он хоть и опасный гад, но ботвы от него я не слышал, он мудрец.
Я позвал Сипу, прислонился к решетке, крикнул, чтобы отозвался. Но он не услышал или, что вероятнее, ехал в другом вагоне. А конвойный услышал и пошел по вагону, чтобы мне дубинку в морду сунуть, я вовремя притих.
Хлопнула дверь в тамбуре, засов скрежетнул, и на мгновение синий семафорный свет проник в вагон, разломился решетками, упал на лицо. Улыбка распрямила губы. Думаю, это была улыбка.
Везли еще сутки.
И привезли в ночь, в холод.
Рексы забегали, затопали берцами. Вагоны отцепили от состава, загнали на дальние пути, куда объявления с вокзала не доносились.
На рассвете принесли наручники — новые, я таких еще не видел, железо покрыто оранжевым пластиком — и начали выводить. Выкликали не по алфавиту и не по карточкам, а новым списком, и откликаться приказали фамилией, именем, отчеством и годом рождения, а статьи называть не надо было, против фамилии у них в списке статьи не были указаны.
Я подумал, ничего это не значит, везде свои порядки.
Посадили на корточки у пакгаузов.
Как будто воздух стал свежее, чем на станции в Соликамске, или просто холоднее, или после духоты вагонзака так показалось.
Сидели, пока не дождались местных офицеров. Те шумно пришли, с овчарками, проверили расстановку конвойных, попытались спецназом командовать, но они не захотели подчиняться. Местные нас подняли, сбили в пятерки и прогнали на счет. Оказалось, местные пришли с обычными списками — по алфавиту, со статьями.
Пятерки, прогоны, карточки или списки, выкрикнутая скороговоркой статья — привычная практика на этапе. Ничего нового, значит, хуже не будет.
— Этап, встать!
Что может быть хуже Белого Лебедя?
А вдруг хуже будет?
Хотел дальше думать, но бывают мысли, которые будто забором огорожены, высоким забором из колючей проволоки и острых обрезков листовой штамповки, не перелезть.
Шаркая тапками, полосатый строй двинулся к автозакам.
Я высматривал Сипу или Костю Ганшина, но их не увидел, зато увидел Лешу Паштета. Получается, его не признали психом, раскрутили на пожизненное. Вот кого не ожидал увидеть. Не зря я его выделил тогда среди психов, тоже яркий человек, все-таки пожизненное не каждому убийце лепят. И он ко мне на шконку подсаживался и хотел говорить со мной, понимал мою необычность. И он тогда не знал, что мне пожизненное дадут, я не знал, что мы окажемся вместе в полосатой толпе. Мы угадали друг друга.
И снова мысль: какой дурак додумался нас вместе собрать?
До сих пор никого не придушили, вот что необычно. Неповиновение, суицид, попытка побега, мастырки, голодовки — хоть бы что-нибудь. За 6 суток ничего. Сигарет потребовали, сигареты получили, орали, что холодно, про ботинки орали и бушлаты, но не получили ботинок и бушлатов и заткнулись, тихо доехали. Наверное, стресс не закончился от обещания расконвойки. Самый психованный маньяк на время забудет о размотанных кишках, если ему пообещают пожизненное заменить расконвойкой. Но только на время забудет.
Вагонзаками в холодный город привезли 200 полосатых. Очень много для любого города.
Впихнули в сборку, в камеру без окон с мокрым и скользким бетонным полом. И опять теснота, плотно стоим.
Стоим, а не сидим, потому что нет шконок, стола, скамеек, в провинциальной сборке всегда пусто, удача, что дальняк имеется. В углу, за низким приступком, чернела обгаженная дыра, из глубины которой доносился необычный шум, как будто в канализацию накатывались волны.
Первые вошли спокойно, последних конвоиры вминали, и самые неудачливые попали на дальняк, ботинками в дыру, в говно.
И — драка, кого-то уронили, затоптали, не поднялся.
Ну вот, начали правильно себя вести, одного задавили, могли и больше. Мы с Якутом оказались у двери. Он психанул, стукнул по железу: «Убивают! Тормоза откройте! Убивают!» И так несколько раз. Его попросили заткнуться, в том числе и я попросил. В продоле тишина, оборись, никто не прибежит. Ты сам подумай, Якут, кто попрется лишний раз дверь к полосатым открывать, здесь тебе не Белый Лебедь. Витамин или другой дежурный по крикам твоим понимали, дуришь ты или реально убивают. И не боялись нас в Белом Лебеде. Они Салмана Радуева обломали, он у них бегал за баландой, как сявка, и сдох в продоле, как стоял раскорякой, жопа выше головы, так и сдох. И чечен Иса сдох, и его обломали, он гордый был, месяц всего продержался, а говорил, родственники взяли заложников, ведут переговоры на уровне правительства, вот-вот обменяют. Врал дурак Иса, или ему наврали в письме, или через адвоката вранье передали. Витамин сказал, уведомление о смерти родственникам послали, и тишина, обычно нет-нет да и поднимется шум, просят труп выдать, пишут письма в правительство и президенту, а родственники Исы затихарились, будто сами умерли, побоялись рыпаться, умные.
Костю Ганшина не вижу. Обрадовался он, что может СПИДом на этапе заразиться, или раздумал заражаться? Мог и не раздумать, зря, что ли, учился иглу выплевывать.
Одутловатый астматик Махов сказал, что новую тюрьму построили на Кольском полуострове, башню 150 м на 40 этажей, деньги дали финны, норвежцы и «Amnesty International». Башня из суперпрочного монолитного бетона, вместо окон косые извилистые щели, свет проникает, в камере всегда светло, но увидеть волю невозможно. Первые 10 этажей — охрана, караулки, карантин, кухня, топочная, подстанция. Следующие 10 этажей — больница, мастерские, баня, библиотека. С 20-го по 40-й — камеры по спирали закручиваются, одиночки 1x2 м, в них сидят пожизненно, в каждой телевизор со спутниковыми программами, электроплитка и электрический чаныч. А на крыше установлен и гудит круглосуточно гигантский вентилятор, он гоняет воздух по всей тюрьме, сверху донизу и обратно, оттого там не воняет, воздух свежий и похож на кислородный коктейль, который прописывают больным в санаториях, и оттого на прогулки не выводят никогда. Слушали астматика, не перебивали, терпели вздохи и глотание слов, пока про вентилятор не сказал. Но сказал, и поняли, что он прогоны кидает, психует, мечтает о свежем воздухе.
