Макс Гурин - Я-1
В конце концов, нас вывели из подъезда, увели куда-то к гаражам-ракушкам и снова поставили лицом, но уже не к стене, а к гофрированной гаражной жестянке. Тут же была вызвана оперативная машина, в ожидании которой между нами и этими представителями московской фауны состоялась беседа.
Понятное дело, что злополучная пара «чеков» (смешное количество, но, как известно, героина мало не бывает) была у Вовы. Всё говно, в принципе, должно было достаться ему, а мы бы пошли как свидетели, но…
Разговор, конечно же, начал я. Когда экстрим, меня всегда пробивает на «кто же, если не я!» Я пытался что-то объяснять, ныть, давить на то и на сё. Всё, естественно, было впустую, но разговор всё-таки завязался, что и дало возможность Вове через некоторое время спросить Лося, не нужны ли им деньги. Тут всё, поначалу неявно, но поменялось.
Уже подъехал «тюремный» «уазик», и нас всех, кроме Вовы, у которого были «чеки», стали было в него сажать, но опять же, поскольку ситуация была неявная для всех, включая этих козлов, когда Вову повели, понятное дело, к «БМВ», я заявил, что поеду с ним вместе, и «чеки» можно сразу смело переложить ко мне. Ну, сами понимаете, героика-экстремалика, да и действительно, хуй его знает, чем это всё могло кончиться. Козлы согласились.
В «БМВ» Вова ехал в наручниках, а меня заставили держать руки на спинке переднего сидения, в результате чего я каждый раз был вынужден спрашивать разрешения, чтобы почесать себе нос. Рулил Лось.
Далее всё, как я теперь понимаю, пошло как по писанному. Мы приехали к Вове домой. Первым делом его родители едва не убили меня, а потом, рыдаючи, выдали этим ублюдкам полтора косаря грина. При этом мать Вовы Нина Павловна, ревела как белуга, а отец с лёгкими повизгиваниями умолял козлов посадить нас обоих в тюрьму.
Пока все они пререкались, мы с Вовой курили на лестничной клетке, и он умолял меня выпросить у них наши многострадальные «чеки».
Минут через пять Лось с Шакалёнком вышли, Вову запустили в квартиру, где немедленно с новой силой вспыхнул скандал, а мы втроём с козлами вошли в лифт. Как только закрылись двери, Шакалёнок переложил «чеки» в карман моего пальто и сказал: «Сейчас поедем к тебе! Если у твоей матери не найдётся хотя бы 750-ти баксов, сядешь ты! Найдётся? А то может и ехать не стоит?»
У матери, моей бедной неврастенички-мамы, нашлось 750 баксов. «Чеки» же мне не отдали. Вова зря звонил мне через «прозвон»…
Но только я ж, блядь, упорный! На следующее же утро я занял 500 рублей у бывшего трубача нашей бывшей группы «Другой оркестр» Жени Костюхина, в то время уже работавшего юристом в «Норильском никеле», купил героина, купил «корабль» травы и принёс всё к Вове, где мы и заторчали в последний раз.
Ну не мог я нарушить традицию! Последний раз обязательно должен быть на четвертый-пятый день ломок! Это только так и никак не иначе! Таким образом, я победил.
После этого мы с Вовой поделили траву, и я поехал на студию при консерватории. Там меня ждал сюрприз…
(Кстати сказать, ребят, что были с нами в тот злополучный вечер, уже через три часа выпустили, не взяв с них ни единой копейки. Такая байда.)
5
Ровно в 13.30, 20-го августа 2001-го года, ко мне подошла темноволосая девочка с химической завивкой, на вид лет тридцати.
— Вы что-нибудь понимаете в фотоаппаратах? — спросила она и повертела у меня перед лицом какой-то иностранной моделью, но при этом не «мыльницей».
— Нет, — ответил я, — …но можно попробовать, хотя я ничего не могу обещать, поскольку и вправду не очень-то в этом разбираюсь.
Действительно, я ничего не понимаю в фотоаппаратах, кроме самых общих принципов их работы.
Видите ли, 29 января 1982 года, в день моего девятилетия, муж сестры моей мамы дядя Серёжа, настоящий фотолюбитель, подарил мне мой первый и, надо сказать, последний, фотоаппарат «Смена-8М», сделанный на питерском, а тогда ленинградском заводе «ЛОМО».
В нём всё было почти по-настоящему, ибо «мыльницы» ещё не изобрели. Надо было вручную устанавливать примерное расстояние до объекта, пальцами перематывать плёнку и даже выставлять на специальной шкале вид этой самой плёнки. Если помните, были у этих самых совковых плёнок «Свема», «Вятка» и прочих некие определяющие цифры, которые и были напечатаны на коробках очень крупным щшрифтом — 32, 65, 250 (больше не помню, но кажется наиболее универсальной была «65»). А уж том, как сложно было заряжать эту плёнку, впору писать отдельный тьрогательный рассказ. Достаточно сказать, что никаких закрытых кассет тогда не существовало, и проводить всю эту хитрую операцию надо было либо в идеально тёмной комнате, каковой идеал был практически недостижим (тем более в совмещённых санузлах «хрущовок», соединённых окном с кухней, откуда всегда бил яркий солнечный свет), либо, что было наиболее надёжно, вслепую, под ватным одеялом, аккуратно просунув туда две шаловливые детские лапки. В конечном счёте, когда мне это наконец удавалось, я никогда не мог быть уверен, что уже не засветил плёнку на этапе зарядки, и поэтому каждый из снимаемых мною тридцати шести кадров, вводил меня в странное состояние души, которое со временем стало во мне доминирующим. Снимая что-либо впечатлившее моё детское воображение, я всегда был морально готов к тому, что из этого скорее всего ничего не выйдет. Но всё-таки я снимал. И всё-таки процентах в семидесяти ничего не выходило. Но я опять снимал, и опять не выходило. Слаб всё-таки Человек перед лицом явлений физического мира! (О «нефизическом» я уж и вовсе молчу.)
— Можно попробовать, но я плохо в этом разбираюсь, — повторил я девочке лет тридцати с короткими тёмными волосами в химической завивке, — А что конкретно не работает?
— У меня не нажимается кнопка! — ответила она.
Я посмотрел на девочку, на её фотоаппарат, затем вглубь себя, где не нашёл ничего, кроме желания задать идиотский вопрос, на батарейках ли он или нет. Обнаружив у себя внутри подобную глупость, я сказал следующее: «Вы знаете, я, конечно, могу попробовать, но не уверен, что не сделаю хуже. Наверное, лучше обратиться к кому-нибудь более компетентному». И замолчал. Девушка выдержала секунд тридцать паузы и тихо воскликнула: «Ехать через всю Москву для того, чтобы ничего не получилось!» Она молча постояла возле меня ещё какое-то время и начала удаляться. Я смотрел, как она медленно движется от меня к Церкви Большого Вознесения, и думал о том, что из всего этого при иных обстоятельствах могла бы выйти целая история, целая, быть может, красивая сказка, но, принципе, я рад, что ничего такого на сей раз не будет.
Потом я вспомнил утро 8-го августа 1993-го года.
В тот день, практически на рассвете, в самом начале седьмого я в довольно возбуждённом состоянии и, надо думать, поэтому в достаточно хорошем темпе, двигался пешком от метро «Кропоткинская» к своему дому на Малой Бронной улице.
Причин для приподнятого настроения было много. Накануне состоялась свадьба моих друзей Олега Тогоева и Маши Варденга. Там-то я и познакомился с некоей девушкой по имени Лена. Честно говоря, в тот период я был весьма озабочен, хотя не скажу, чтоб уж прям сексуально, но всё-таки в плане поиска второй половины. Маша, старая сводница, давно прочила мне в «подружки» какую-то Лену, но я никогда не любил «сводничества», да + к тому меня пугало, что эта Лена на пять лет старше меня, что означало, что если у нас всё «срастётся», то придётся слать на хуй всю музыку, всё искусство, всю мою социальную полуактивность и тупо зарабатывать деньги, ибо когда девочке почти двадцать шесть, думал я, в чём, конечно, был прав, это не игрушки, — надо строить гнездо и рожать.
Но седьмого августа всё изменилось. Та самая Лена, которую я увидел, оказалась не той Леной, что рисовалась мне по росказням Маши, а настолько привлекательным существом, что о мотиве «сводничества» я забыл напрочь, хотя и был предупрежден о её присутствии, и она, надо полагать, тоже наслушалась рассказов о том, что, мол, придёт такой рыжий Макс и что он, мол, хороший.
Видимо, Господь, в которого, как выяснилось позже, очень веровала Лена, и впрямь решил чему-то нас с ней научить, ибо, мало того, что мы неплохо сблизились с ней на свадьбе, так мы ещё и опоздали на метро (я, конечно, вызвался ее провожать и, конечно, она не была против), в результате чего нам пришлось вернуться обратно, где мы были уложены спать, естественно, в разных комнатах (я, например, на кухне).
В середине ночи ко мне пришла Лена, у которой вообще долгое время были проблемы со сном, и я стал читать ей вслух «Золотой ключик» г-на Алексея Толстого.
Я почитал ей этот грёбаный «ключик», и ровно в 4.30 утра мы вместе ушли. Я проводил её до её подъезда. Метров за сто до него мы решили сходить вместе на выставку Матисса в Пушкинский музей. Уже у дверей, я сказал, что, мол, ах-ах, а как же мы пойдём, если у меня нет её телефона, и роман начался.
