Андрей Бычков - Гулливер и его любовь
«Я же знаю, что ты любишь боль».
«И отчаяние», – также неслышно усмехнулся и он.
«Так я доставлю тебе эту радость».
Его коснулось предчувствие каких-то запретных наслаждений. И он ощутил в себе желание.
Подошел сутенер с лицом палача, наклонился и что-то сказал ей на ухо. Она усмехнулась, слегка прогибаясь в спине, словно бы для него и только для него, обнажая какую-то свою особенную тайную порочность. Неожиданно резко выпрямилась и, вдруг, как будто бы его и не было, повернулась и пошла вслед за сутенером к его заляпанному грязью «бээмвэ».
И тогда он торопливо и громко ее окликнул.
4
Он давно уже хотел сыграть в эту игру. Оставить какую-нибудь издевательскую записку. «Не ищите меня, поставьте Мусоргского «Ночь на Лысой Горе»». Вот такой финал, когда стихает бесовщина и все становится так чисто и так ясно. Ведь рассвет должен быть тих. Он любил слушать эту пьесу один, лежа на диване, когда Чины не было дома. Бегство от известного – он все еще помнил эту формулу Кришнамурти. Хотя… хотя все чаще сомневался. Прекрасная ложь чудака, и нет иного пути, как растворяться и растворяться, пока не станешь совсем прозрачным. Так, что через тебя станет просвечивать… что? Ну, например, новый мобильный телефон, инструкцию к которому он как-то, матерясь, изучал целых два дня…
Сейчас он вспомнил, как они курили с Чиной в комнате, его последняя попытка «стать реальным». Он даже позволил ей включить телевизор, последняя попытка стать, как все. В отличие от него Чина не испытывала отвращения к телевидению и даже иногда находила его остроумным. В тот раз он хмыкнул что-то на свой лад, что да, мол, телевидение тоже своеобразный буддизм, просто каждый принимает свои каналы. Она засмеялась: «Но выигрывает лишь тот, кто сумеет вовремя переключиться». Он лежал на спине, мелькание розового и голубого на лице лежащей рядом с ним его женщины. Шла реклама легендарного суперсовременного (так было сказано) спектакля по легендарному роману. Но для него реально было лишь лицо Чины, в этих бликах – розовых, зеленых и голубых. Он видел: ее лицо устремлено в экран. Она вдруг сказала, что когда-то давно она уже видела этот спектакль и что он ей не понравился. Ей понравилось лишь то, что в одном из эпизодов актер съел настоящую мышку, но потом у рабочих сцены Чина узнала, что мышка была ненастоящая, она оказалась сделанной из пастилы на кондитерской фабрике «Большевичка». Глядя на лицо Чины и слушая этот ее рассказ, он беззвучно рассмеялся. Ну да, тот самый, когда-то легендарный, в давние еще времена театр. И этот, до сих пор почему-то так любимый всеми проститутками роман с бессмертным эпиграфом из Гете: «Я тот, кто вечно хочет зла и вечно совершает благо». Он повернул голову и вдруг увидел подушку, на которой лежала его голова, не выдержал и рассмеялся. «Почему ты смеешься? – с любопытством спросила Чина. – Я, как всегда, сказала что-то не то?» Он не мог сдержать своего восторга. Но как ей это объяснить? Сказать: «Эта подушка… эти отсветы на твоем лице… телевизор… эта реклама, и эта рассказанная тобой история… и даже этот твой вопрос…» Нет, в чем-то Кришнамурти все-таки прав. Только… только если бы вот так, как сейчас, было всегда. «Нет, все то, все то», – ответил он, прижимаясь к ней, целуя ее в живот и соскальзывая все ниже и ниже…
– Не надо, – сказала проститутка, останавливая его за виски.
– Я просто хотел…
– Не надо, – повторила она.
Евгений поднял глаза и посмотрел ей в лицо.
«Слишком много человеческого».
Он понял, что и он ее пожалеет. Ведь он, похоже, и в самом деле все себе лишь придумывает.
– Я надену сама. Ты не возражаешь?
Он невинно кивнул. Она как-то странно, как ему показалось – стыдливо, разорвала фольгу, достала и зачем-то послюнявила.
– Ты, что, в первый раз?
– Нет, это примета.
– Что еще за примета? – усмехнулся Евгений.
Она помедлила.
– Я тебе потом скажу.
Взяла его член и стала аккуратно накатывать латекс кондома, пока не раскатала совсем. Осторожно расправила волосинки.
Он не любил презервативы. Но ведь все вокруг кишит болезнями. Весь мир – сплошная зараза, с которой надо поддерживать равновесие. Они не трогают тебя, а ты их. Или все-таки хочешь попробовать? Как будто за этим касанием из бездны засветится странный свет…
Но ведь однажды он уже ходил сдавать анализы в Габричевского. Навстречу по улице почему-то часто попадались старухи и он боялся, что и в кабинете его встретит одна из них. Старуха-смерть встретит его в кабинете и возьмет пробы из его священного мочеиспускательного канала. Но когда открылась дверь, он увидел очень красивую молодую женщину с поразительно бледным лицом. Она подчеркнуто вежливо и доброжелательно его опросила. Он также вежливо, с интеллектуальным оттенком, ей все рассказал. Как будто бы это был коллоквиум по средневековой стилистике. Этот его абстрактный монолог об абстрактном кризисе. Она вежливо поддерживала разговор, мягко переводя его на инфляцию, он почувствовал себя на своем коньке, хотел было уже рассказать про «форекс» и вдруг заметил у нее на столе роман Каннингема «Часы». Тогда он почему-то спросил, не боится ли она читать эту книгу и что она думает о миссис Деллоуэй? Она не ответила, он почувствовал себя идиотом, не признаваясь себе, что эта женщина-доктор с бледным красивым лицом нравится ему все больше и больше. А она уже одевала белые резиновые перчатки, и наконец сказала, отвечая на его вопрос, что однополая любовь это прежде всего любовь к самому себе. И теперь ее руки уже держали две пробирки с двумя длинными спицами, острые концы которых были упрятаны в мягкие тампоны – тонкий и толстый. Он попробовал возразить, что Деллоуэй все же любила мужчину, но женщина-доктор уже приглашала его жестом за ширму, где стояло, раскинув свои клешни, блестящее гинекологическое кресло. «Нет-нет, – вежливо усмехнулась она. – Просто приспустите белье». Он пробормотал нечто нечленораздельное. «Давайте», – вздохнула она и длинными красивыми пальцами аккуратно взяла головку его члена.
И ввела… Эту первую спицу. Тонкий тампон. Боль была резкая, разрывающая, как будто «нарезали резьбу». Он чуть не закричал. «Ну-ну», – ласково сказала женщина-доктор…
– Э-ээ, куда ты улетел? – засмеялась проститутка.
Латекс сморщился и обвис.
– Ненавижу презервативы.
– Расслабься. Ты, по-моему, слишком серьезно ко всему относишься.
– С чего ты взяла?
– Иди сюда, – она неожиданно стянула кондом. – Не бойся, у меня там все чисто.
И, быстро наклонившись, взяла его, опустившийся было, член в рот. Евгений вздрогнул и закрыл глаза.
«Горячее… нежное и горячее… словно бы путешествующее по огромной горе… Странно, однако. Это… и в чужую голову».
Он все же поймал себя в себе как животное. И слова и образы исчезли.
Вместе с этой поимкой вернулось наконец и его веселое зло. С нарастающим и нарастающим азартом он стал вжиматься в ее большие растягивающиеся губы. И, останавливаясь у самой грани, вышел, чтобы завершить в пизду…
Потом, когда все было кончено, он все же спросил:
– Ты… уверена, что у тебя там все чисто? – спросил он все же ее, когда они уже поджидали сутенера, который должен был снова отвезти ее на угол.
– Да, я недавно сдавала анализы в Габричевского…
«В Габричевского!»
Он всегда удивлялся совпадениям, пытаясь прочесть в них знаки судьбы.
– …и после этого ты первый, – продолжила она с легким презрением. – А у тебя?
– Можешь не сомневаться, – он посмотрел ей в глаза, вспоминая залеченный антибиотиками хламидиоз. – А ты, что, хотела бы заразиться?
– Что за дурацкий вопрос?
Он налил ей еще вина.
– А какие обычно задают клиенты?
– Они обычно интересуются, было ли и нам хорошо, – усмехнулась она.
– Ну… и?
– Это моя работа. Налей еще.
Он налил ей еще вина. Белого вина, сделанного из черного винограда. Сказал:
– М-да-с…Как это у Годара: «Вы любите работу или вы любите работать?» Знаешь, кто такой Годар?
– Знаю, кто такой Годар, – передразнила она, разглядывая этикетку.
Он подлил и себе.
– Мне показалось, что там, на углу, в твоем взгляде было много ненависти.
– Твой любимый фильм – «На последнем дыхании»?
Она продолжала невозмутимо разглядывать этикетку.
– Ты слишком образована для своей роли.
Она вдруг спокойно посмотрела ему в глаза:
– Если честно, то в этой роли я делала это в первый раз.
– Зачем? Из-за денег?
Она отвела взгляд и покачала головой из стороны в сторону.
– С некоторых пор я ненавижу мужчин.
Он медленно поставил бокал.
– Кажется, я догадываюсь, почему.
Она молчала. И он вдруг почувствовал, что начинает задыхаться.
– Тебя предали.
Девушка не отвечала. И он продолжил, обращаясь теперь словно бы даже и не к ней:
– Я знаю этих мастеров самообмана… ты любишь его, а он любит ее, а вместе вы любите одну и ту же иллюзию, с которой рано или поздно надо… кончать.
