Андрей Темников - Зверинец верхнего мира
– Кого ты послал за священником?
– Мальчишку, который пробегал за окном. Наверное, был мертвый.
– И он что, бегает вперед спиной?
– Да нет же, как все, глядя на носки башмаков. И все же это был, верно, мертвый мальчишка. Потому-то он и привел мне мертвого священника.
– Ну, если мертвый, то почему бежал, как мы?
– Знаешь, бывают мертвые и еще какие-то другие мертвые. Словно бы они никогда не жили. ЕЩЕ никогда не жили.
Сказать такое мог только тот, кто знает и не сомневается, да еще и остается мужественным человеком. Бельчонок и был им. Он потому и раскаялся, что как-то раз повстречал не просто мертвых, а совсем других мертвых. Тех, что ЕЩЕ не жили. Раскаянная жизнь приносит Бельчонку больше пользы, чем прежняя жонглерская дорога, и он, честный малый, каким стал, этого стыдится.
– Никогда не мог бы подумать, что у меня было столько поклонников, а тем более поклонниц. Образовалось паломничество, и здесь об этом все знают, потому что ты не из нашего прихода. Архиепископу Каркасонскому было видение, будто белка, утонувшая в чаше со святой водой, ожила и носилась по храму, прыгая по головам святых, а с них перескакивая на головы прихожан. Да еще все это происходит в прошлом году на Вознесение. Прихожане хоть бы что, а вот резные статуи, те принимаются поправлять съехавшую митру или шаперон. Архиепископ приходит ко мне осведомиться, не буду ли я возражать, если некоторые неизлечимые больные станут останавливаться в нашем приходе, коль скоро Каркасонские целительные мощи не окажутся для одних столь же целительными, сколь и для других. Я не смею ему отказать, раз нашему приходу это на руку. Вот и пошли больные, некоторых не остановила и смерть.
– Не страшно? – спрашивает Пеире, пока Бельчонок вновь наполняет ему стакан.
– Нет, не страшно, они идут с одной целью – коснуться меня. А коснувшись, тут же пропадают. Я же их не пугаю и не препятствую им, потому что мертвые лучше.
– Чем же?
– Они не заразны. Был у меня граф Лузиньян, да этого разве успокоишь? Спрашивал, не встречалась ли среди мертвых его супруга. Я говорю ему, как и было: среди мертвых не встречалась, а так приходила. Живая она и вся в роговых чешуйках.
– И ты видел ее?
– Нет, потрогал только. Ведь вот как было темно. «Бельчонок, холодно здесь у тебя. Согрей мне ноги. Только света не зажигай, я на Успенье еще страшна для человека».
– И тебе стало страшно?
– Нет, я же света не зажег, как она меня и просила. А когда не нащупал у нее ног, спросил, что же я буду ей греть. Она вздохнула: «Вот наказание! Еще не отросли. Ну, прости меня, Бельчонок». И уползла.
– А что это за другие мертвые?
– О! Эти еще не жили. Не знают, как их зовут, всем интересуются, про все спрашивают. До отвала готовы надуться виноградным вином, потому что не испытывают жажды. И вино их не узнает. Мое вино задалось вопросом: кто такие? И от этого состарилось лет на сто. Да ты сам его пробовал: будто бы молодое вино, а кислоты в нем нисколько нет.
– Да, – согласился Пеире, – такой вкус у вин столетней выдержки.
– А видел бы ты, как они тычут пальцами в наши шляпы, в наши окна. И говорят: «Это что такое? Почему так темно?» Моя шляпа сама ко мне: «Бельчонок, это кто такие? Ни в Тулузе, ни в Дижоне я таких не видала». А вот еще что: все они знают про Дижон и про еще какие-то бастиды, а Тижа твоего никто не называл.
– Моего Тижа и живые знать не хотят.
– Живые не хотят, а мертвые помнят. Вот видишь мою шляпу, совсем недавно это был еще хороший войлок, а теперь дыры в ней тут и тут. Лямки черные, а мертвый цветок, который заткнула за ленту дама Арембор, снова зацвел, завязался от залетных мух. А теперь там коробочка с маком. И все оттого, что мое вино и моя шляпа стали спрашивать, кто они такие и что им здесь надо. Теперь посмотри на мои окна. – Окна у Бельчонка и правда, как будто их выставили – вот сколько света.
– Ну а сам-то ты как?
– А я раскаялся. Вещи дали мне хороший урок, вернее, два. Первый – это не спрашивать, никогда больше не спрашивать никаких мертвых, кто они такие. Я не вино и не шляпа, это ж просто до утра не доживешь.
– А второй-то какой?
– Разве ты, Пеире, не понял?
– Нет еще.
– Никогда не быть жонглером.
«Мертвые, которые шли за повозками, – вот интересно, кто они?» – спрашивал себя Пеире, ожидая, пока ему подадут зажаренного голубя и грушу.
VIВчера князь Блаи рассказывал нечто похожее, но так несерьезно, что сеньор и дамы не подумали придать этому значения. Пеире и сам, не знай он раскаявшегося Бельчонка, подумал бы, что это аллегория и ей не хватает рифм. Ключевое слово пятой строфы проскакало, как жеребенок. Эта милая неуклюжесть от него и требовалась. Пеире просто должен был проверить, заметно ли, что без нее не откроется сила двух последних строк.
Внезапность натиска оставила его холодным, но слушатель здесь проснется. Он сделал несколько шагов, наступая то на плотную травку, сочащуюся запахом сенокоса, лета, а не стоящего теперь апреля, то на твердые плиты, где его нога, казалось, проваливается, и длинный носок туфли загибается куда-то вниз. Эти туфли из Триполи, без задников, подарок сеньора. («Вам будет удобнее».) Тюрбан к туфлям он не решился надеть, боялся, что, свисая с края, шелковая ткань станет щекотать ему шею. Придется гонять ее, как мух, а ведь не прогонишь.
Князь Блаи оглядел дам, на головах у многих тюрбанчики из шелка, лица в полумасках, и не поймешь, какая из них улыбнется, какая покраснеет. Оставалось добиться того, чтобы дамы залились, кто смехом, кто краской смущения, но уж так, чтобы до корней волос. А сеньор спросил, отчего и он, князь Блаи, не носит халата, зеленого и с серебром, который был ему подарен?
– Мое платье больше подходит для занятия, которое я для себя избрал.
Ни одна маска не шелохнулась, но весь двор настороженно затих. Только Элеонора спросила, удобен ли ему этот голубой охотничий костюм.
– И потом, – продолжал он, ничуть не смущаясь, – со мной было нечто такое, отчего я осторожен с восточной одеждой.
– Вот как! Расскажите нам, – мягко просила Элеонора. Маски из легкой ткани всколыхнулись. Одна из них забилась в рот, и князю Блаи он не понравился.
– Охотно расскажу. И хотя мой случай произошел здесь, в замке, думаю, что происшедшее не имеет отношения ни к кому из собравшихся здесь сеньоров и дам. Сеньор, это ведь вы наполнили замок челядью с одинаково длинными, густыми и темными ресницами. И все одеты по-восточному.
– Что ж, разве это не красиво? – спросил сеньор.
– Красиво-то красиво, все напоминает мне один дом в Константинополе, но это я отвлекусь… Так вот, получив ваш подарок, я тут же его надел и отправился в свою комнату, чтобы привесить к поясу маленькую прямую саблю, украшенную рубином. В темном переходе меня окликнул голос: «Эй, ты, постой!» – «Не очень-то он обходителен», – подумал я. Но и не властным был голос. Просто грубым и все. Так говорят между собой слуги, и я решил, что кто-то из ваших слуг принимает меня за посыльного. Тем лучше, подумал я, раскрою-ка чью-нибудь глупую тайну. Для себя, разумеется, просто так, для забавы. Уж тайны-то я умею хранить. (Это было правдой, князь Блаи всегда довольствовался славой балагура.) Вот почему я и не противился тому, что меня приняли за слугу или посыльного. Человек, которого я плохо рассмотрел из-за темноты перехода, сказал мне: «Приятель, я попрошу тебя об одном нетрудном деле. Выполнишь?» – «Если оно и впрямь нетрудное, отчего же нет?» Так у меня оказалось лукошко с вышиванием шелком и наставлением отыскать даму Больо, чтобы ей его передать. Нетрудное дело! Но тут оказалось, что в замке не один замок, а будто два их, и вот человек, передавший мне лукошко, втолкнул меня в переход другого, не этого, где мы с вами находимся. И это был такой же переход, ну уж, во всяком случае, не лучший, чем ваш, сеньор. Там-то я и отыскал нужную комнату, отсчитав пятую справа, как мне и велели. Постучал. Но за дверью, верно, так были заняты разговором, что никто не расслышал моего тихого стука. Голоса говорящих дам доходили до меня с той отчетливостью, с какой они доносятся через плотную дверь. Постучав еще раз и не получив разрешения войти, я решил проверить, заперто ли у них. Запор не был накинут. Я оказался в комнате, ничуть не худшей, чем сеньор предоставил мне в этом замке. И здесь у окна сидели на стульчиках две дамы. Так как ни та ни другая не повернула в мою сторону лица, то я сейчас расскажу вам, как я узнал, которая из них Больо. Надо было поставить лукошко на кровать и уйти, что я и собирался сделать, думая, что этим мое приключение и заканчивается. Но на единственной кровати там лежал кот. Я не боюсь котов, просто не люблю их, всяких, и черных, и серых, и тот, рыжий, мне тоже не понравился. Он смотрел на меня как-то нехорошо, настороженно, и, вместе с тем, не как на живого человека. В таком оцепенении находился бы и я сам, если бы вместо вас видел перед собой мертвеца. Кот подпрыгнул и забился под стульчик, на котором сидела его хозяйка, верно, это и была дама Больо, ее кот, ее и комната. Эта дама, старшая из двух, красивейшая из них, посмотрела на меня и сказала своей подруге: «Я уже начинаю привыкать, а мой рыженький все никак…» Потом она запустила руку под стульчик, достала мягко сопротивляющегося кота и посадила себе на колени. Кот вытягивал шею, кот не сводил с меня круглых от страха глаз. «Потрогайте, какая мягонькая у него шерстка», – сказала дама Больо. Я поставил лукошко на кровать и, пока уходил, успел услышать, как она успокаивает кота, себя и подругу: «Вот видишь, мой глупенький, оно повисело, полетало и улеглось…» Вот когда я окончательно убедился, что нахожусь не в том замке и что дамы меня просто не видят. В переходах и галереях я еще не раз сталкивался с людьми, которые меня не замечали, а однажды, сделав шаг, я услышал стон и ругательства, но рядом никого не было, из чего я понял, что столкнулся с человеком, которого не видел я сам. Впрочем, сразу же после этого мои приключения действительно закончились. Я вышел на стену, а там приятный молодой человек с густыми и черными ресницами отсалютовал мне пикой и спросил, чего мне угодно.
