Алмат Малатов - Всякая тварь
Когда Камилла сообщила, за кого выходит замуж, ее мать зарыдала.
– Что ты так плачешь, как будто ты меня похоронила? – вздернула бровь Милочка.
– Лучше бы я тебя похоронила! – ответила любящая мать.
Эдика к знакомству с тещей собирали всем общежитием. Кто-то дал рубашку, кто-то – костюм, туфли соседа по комнате жали, зато в кармане лежал червонец, заработанный на разгрузке вагонов. Он шел с Милочкой и ее мамой в кафе.
– Скажите, Эдуард, не хотите ли вы сделать пластическую операцию? – сладко поинтересовалась потенциальная теща, помешивая чай так, чтобы ложечка не звякнула о чашку. – У меня есть прекрасный хирург, они воевали вместе с моим мужем, генералом.
Камилла улыбнулась еще более сладко и больно ущипнула родную мать под столом. Чаепитие прошло относительно гладко. Относительно гладко в дальнейшем проходило и общение Эдуарда с тещей во время ее приездов из Молдавии.
Эдуард еще разбогатеет в новом, сломавшем все времени, еще заберет к себе из обнищавшей Молдовы Раису Раши-довну, и они будут ненавидеть друг друга долго и изысканно. Говоря друг другу то, за что в порту бьют кастетом, они свяжутся плотными болезненными узами, которые и есть в сути своей – родство. Она освоит еврейскую кухню и будет разгонять всех, когда он приезжает обедать, «мужчина должен поесть, ну что вы галдите, уйдите все, вы подавать мешаете, ишь, жует, кровопийца». Он будет возить ее по магазинам, потому что «мама, у вас тапочки совсем вид потеряли, не буду я вам без вас ничего покупать, вы меня, мама, потом вместе с этими тапочками и скушаете», искать лучших врачей, потратит сумму, равную стоимости автомобиля, на ее последнюю, уже бесполезную операцию. И будет после ее смерти ходить потерянный по новой, большой квартире, в которой никогда уже не будет пахнуть эчпочмаками и перемячами: Милочка так и не научится готовить.
Но это все будет потом. А пока бабушка поет татарские и молдавские колыбельные внуку, Эдик с Милочкой в обнимку высчитывают погрешность эксперимента, брошенный в ванной журнал «Юный химик» лежит, раскрытый на статье про свойства кислот, а многочисленные цветы в двухкомнатной хрущевке безмолвно корчатся в агонии – Руслан полил их уксусной эссенцией.
На следующий день Эдуард понял, что его ребенок – воплощенное зло. Лучшие экземпляры коллекции цветов погибли, а из детского сада позвонили голосом, не предвещавшим хорошего. Оттуда звонили и раньше – когда «случайно» сработал огнетушитель, когда в компоте нашли кукольные глаза в количестве семи штук – больше выковырять Руслан не успел, – но в этот раз голос заведующей был мрачен, как советский текстиль.
– Из детского сада нам придется его забрать, – сказала Милочка и задумчиво поглядела на отпрыска.
– Забрать? Да с ним же в одной квартире находиться страшно! – Эдик закурил прямо на кухне, чего никогда себе не позволял.
– Ну что ты куришь при ребенке?
– Ничего, пусть привыкает, ему еще в аду серой дышать! Как можно было додуматься до таких игр?
– Все дети играют в доктора, ну не кричи, он не специально.
– Он не специально засунул девочке в… в… туда еловую шишку?
– Эдик, шайтан тебя забери, – взорвалась Камилла, – хватит орать! Шишку он засунул? А что он должен был засунуть ей в шестилетнем возрасте? Это все твоя порода! Выпороть, да и все!
– Так, я все поняла – Раиса Рашидов-на втиснулась в крохотную кухню и оглядела супругов с непроницаемым выражением лица. – Иди-ка сюда, Русланчик.
Подперев собой дверь, в которую с ревом колотился «змееныш», теща утерла пот и деловым тоном сказала:
– Эдик, выпустишь его, когда песня про козу и грозу закончится. Я пошла к родителям девочки, я знаю, где они живут. «Букет Молдавии» мне дай из шкафа, конину вяленую, которую сестра прислала. Я позвоню в министерство, чтобы его у нас на год раньше в школу взяли. И прекратите орать, от шишки еще никто не забеременел.
Через месяц пакостный внучок уже был посреди молдавского щедрого и равнодушного лета. А через два его госпитализировали в кожно-венерический диспансер. И опять во всем был виноват животный мир: в кишиневский двор забрел котеночек. Дети принялись котеночка гладить и тискать. Котеночек издох – не иначе, как от счастья, а дети поголовно заразились стригущим лишаем.
– В таком возрасте загреметь в КВД?! – возмутился папа Эдик, положив трубку. – Что из него вырастет к восемнадцати годам???
– Да уже понятно что. – Камилла хихикнула и развернулась на каблуках. Они с Эдиком шли в кино.
Руслан рос ребенком тихим. Очень тихим. Вид у него был чахлый и благообразный. «Ты, такой интеллигентный мальчик, поджег кошку!» – вопил сосед по дому. Кошка соседа тем временем ловко отбивала лапой летящие в нее горящие спички, уходить никуда не собиралась и в целом имела надлежащий персидской кошке вид – равнодушно-брезгливый.
Лучшим товарищем для игр бабушка сочла двоюродного брата Руслана – крупного и туповатого Ильяса. Ильяс действительно подходил для игр идеально. Время от времени Русланчик подавал в пространство идею. К примеру, о том, как будет здорово расписать школьный коридор свастиками или подложить в работающую духовку аэрозольный баллончик, ну и дрожжи в унитазе – тоже эффектная штука, что ни говори. Как только он понимал, что Ильяс загорелся идеей, то лицемерно говорил: «Ой, ну это все-таки плохо, так нельзя, мы же юные ленинцы!» Но
Ильяса было уже не остановить. Он расписывал стены, взрывал духовку и устраивал сантехнические катастрофы. Естественно, его ловили, он валил все на Руслана, как идеолога маленькой ОПГ. Тот же с невинным видом заявлял: «Я его предупреждал, я отговаривал, я говорил, что октябрята не должны выливать марганцовку на директора овощного магазина!» Ильяс обижался смертельно, но ненадолго: из всех видов памяти ему была доступна лишь оперативная. Так золотая рыбка в аквариуме забывает то, что она видела, сделав круг.
Много позже добряк Ильяс, отрывавший от пола сто пятьдесят левой, уедет к родне в Казань. В 94-м его, как заведено, увезут из дома родственники невесты, которую выбрали ему родители и которую он полюбит уже после свадьбы, – маленькая золотая рыбка сделает круг, и он забудет всех остальных девушек У него родится крупный большеголовый сын, которого будут бить в школе. Он будет стесняться дать сдачи, потому что сильнее и занимается спортом. И потому что папе бы не понравилось, что он дерется, хотя дядя Руслан говорит, что драться надо. Ильяс погибнет под Гудермесом в декабре 95-го.
Но сейчас им по восемь лет, черная коза на соседском хуторе будет жить вечно, желтоволосая Светка из второго подъезда – настоящий пацан, ей можно доверить украденные из типографии снимки Зои Космодемьянской после допроса, бабушка Руслана ушла на пенсию и чаще готовит чак-чак. Орехи висят низко, у дебила Юрки всегда можно выменять марки на какую-нибудь ерунду.
Вот только любовь Руслана к чтению постоянно портила жизнь окружающим. Журнал «Наука и религия» стал причиной угрозы исключения из октябрят. На экзальтированную детскую душу огромное впечатление произвела статья о человеческих жертвоприношениях, и Руслан приступил к инсценировке сюжета. Естественно, христианские младенцы были недоступны по техническим причинам (их просто никто не давал «на поиграть», люди вообще злы и жадны), и Руслан наловил голубей. Жирные летучие крысы с легкостью отлавливались нехитрой ловушкой, сделанной из деревянного ящика, дощечки, веревки и крошек. Голубей ему было не жалко: в стенгазете детской поликлиники было написано, что голуби разносят заразу.
За умерщвлением разносчиков орни-тоза из-за куста наблюдала конопатая доносчица Ленуца, дочь завуча. На октяб-рятском собрании маленького живодера гневно осудили, назвали фашистом и долго тыкали носом в плакат, где хищного вида голубь сжимал в пасти чахлую оливковую ветвь. Из октябрят Руслана все-таки не выгнали – не было прецедента.
– Ты попадешь в ад и будешь делать там стенгазету, – вынесла вердикт бабушка Раиса, выслушав обоснования поступка. И лишила на месяц карманных денег.
Выгнали Руслана через несколько лет уже из пионеров за демонстративную окраску волос прямо на уроке математики. К тому времени родители забрали Руслана обратно, в маленький приморский город. В Калининград.
Там Руслан понял, что море – совсем не романтично, чайки по сути своей – летучие крысы, а основной детской валютой являются жвачки и переводные «татуировки».
Заканчивались восьмидесятые, и обесцвеченные челки были остроактуальны. Без челки жизнь была не мила. Но подросток не мог пойти в парикмахерскую и попросить выкрасить его во что-нибудь забавное: как минимум потребовали бы привести родителей.
Спрятавшись в школьном туалете, Руслан старательно размешал две пачки гидроперита во флаконе нашатырного спирта и, вернувшись за парту, вылил полученную смесь на голову. Он хотел стать блондином, причем публично. По классу поплыл режущий ноздри запах нашатыря, голову щипало немилосердно, а классная дама снисходительно ухмылялась: сорок пять лет преподавательского стажа подсказывали ей, что на подобные перфо-мансы просто не стоит реагировать.
