Чак Паланик - Бойцовский клуб (перевод А.Егоренкова)
Большое влажное лицо укладывается на моей макушке, и я теряюсь где-то внутри. Это тот момент, когда я плачу. Это то, что надо — плакать в окутывающей тебя темноте, замкнувшись внутри кого-то другого, когда видишь, что все, чего ты когда-либо сможешь добиться, в итоге окажется грудой хлама.
Все, чем ты когда-либо гордился, будет выброшено прочь.
И я теряюсь где-то внутри.
Это что-то вроде того, как если бы я проспал неделю кряду.
Вот как я повстречал Марлу Сингер.
Боб плачет, потому что шесть месяцев назад ему удалили яички. Потом гормональная терапия. Из-за избытка тестостерона у Боба выросли титьки. Когда уровень тестостерона поднимается слишком высоко, организм вырабатывает эстроген, чтобы достичь баланса.
Я плачу в этот момент, потому что прямо сейчас жизнь превращается в ничто, даже не совсем в ничто — в забвение.
Слишком много эстрогена — и у тебя вырастет сучье вымя.
Плакать легко, когда осознаешь, что все, кого ты любишь, рано или поздно отвергнут тебя, — или же умрут. На достаточно большом отрезке времени вероятность выживания для каждого близка к нулю.
Боб любит меня, потому что думает, что мне тоже удалили яички.
В Епископальной Церкви Святой Троицы, в подвале, среди клетчатых диванов из магазина недорогой мебели, — где-то двадцать мужчин и только одна женщина, все парами, прильнули друг к другу, большая часть рыдает. Некоторые наклонились вперед, прижались ухо к уху, как борцы в захвате. Мужчина в паре с единственной женщиной пристроил локти ей на плечи, — оба локтя с обеих сторон ее головы, ее голова между его рук, и его плачущее лицо уткнулось ей в шею. Лицо женщины повернуто вбок, рукой она подносит ко рту сигарету.
Я подсматриваю сквозь подмышку Большого Боба.
— Вся моя жизнь, — плачет Боб. — Зачем все, что я делаю — я не знаю.
Единственная женщина здесь, в «Останемся мужчинами вместе», в группе психологической поддержки для больных раком яичек, — и эта женщина курит сигарету под бременем чужого горя, и ее глаза встречаются с моими.
Симулянтка.
Симулянтка.
Симулянтка.
Короткие матово-черные волосы, большие глаза, — как у персонажей японских мультфильмов; вся сливочно-худая, с болезненным оттенком кожи, в своем платье с орнаментом из темных роз, эта женщина объявлялась также в моей группе поддержки больных туберкулезом по вечерам в пятницу. Она была за моим круглым столом больных меланомой по вечерам в среду. Под вечер по понедельникам она была в моей рэп-группе поддержки для больных лейкемией «Стойко верящие». Пробор по центру ее прически — просвет белой кожи головы, как изогнутая молния.
Все эти группы поддержки, которые находишь — названия их звучат причудливо и торжественно. Моя группа кровяных паразитов по вечерам во вторник называется — «Свобода и чистота».
Группа по мозговым паразитам, в которую я хожу, называется «Высшее и предначертанное».
И днем в воскресенье, в «Останемся мужчинами вместе», в подвале Епископальной Церкви Святой Троицы, эта женщина снова здесь.
И что еще хуже — я не могу плакать, когда она пялится.
Это, наверное, было мое любимое занятие — плакать в объятьях Большого Боба, без тени надежды. Любой из нас постоянно так вкалывает. Это единственное место, где мне когда-либо удавалось полностью расслабиться и успокоиться.
Это — мой отпуск.
Я пошел в свою первую группу психологической поддержки два года назад, после очередного визита к моему врачу с жалобой на бессонницу.
Я не спал три недели. Три недели без сна — и все вокруг становится призрачным и бестелесным. Мой врач сказал: «Бессонница — это всего лишь симптом. Симптом чего-то большего. Найдите, что в самом деле не так. Прислушайтесь к своему телу».
Я просто хотел уснуть. Мне хотелось маленьких голубых 200-миллиграмовых капсул амитала натрия. Мне хотелось голубых пулевидных капсул туинала, красного как помада секонала.
Доктор посоветовал мне попить валерианки и побольше двигаться. Сказал, в итоге я смогу уснуть.
Мое лицо помято, синяки от недосыпания, превратилось во что-то вроде ссохшегося фрукта. Меня можно было даже принять за мертвого.
Мой врач сказал, что если мне хочется увидеть настоящие человеческие страдания, мне стоит прокатиться в Первую Методистскую вечером в четверг. Увидеть, что такое мозговые паразиты. Увидеть, что такое дегенеративные болезни кости. Органические дисфункции мозга. Увидеть сборище больных раком.
Вот я и поехал.
В первой группе, куда я попал, всех представляли: это Элис, это Бренда, это Дауэр. Все улыбаются, у всех к вискам будто приставлены невидимые пистолеты.
Я никогда не называю свое настоящее имя в группах психологической поддержки.
Маленький скелет женщины по имени Клоуи с печально и пусто свисающей кормой брюк. Клоуи рассказывает мне, что самое худшее в ее мозговых паразитах — это то, что никто не хочет секса с ней. Вот такой она была, — настолько близка к смерти, что по ее полису страховки жизни было выплачено шестьдесят пять тысяч баксов; и все, чего хотела Клоуи — один раз напоследок заняться любовью. Никаких интимных отношений, просто секс.
Что ответил бы парень? Я имею в виду — что бы ответили вы сами?
Весь путь умирания начался для Клоуи с небольшой усталости, а теперь ей слишком наскучил процесс лечения. Порнофильмы, — у нее дома, на квартире были порнофильмы.
Во время Французской революции, рассказала мне Клоуи, женщины в тюрьмах, — герцогини, баронессы, маркизы, все подряд, — были готовы трахаться с любым мужиком, который на них заберется. Клоуи дышала мне в шею. «Заберется», ну, мне понятно? «Поскачет». «Трахнет» — это уже устарело.
«La petite mort», «маленькая смерть», как выражаются французы.
У Клоуи были порнофильмы, если мне интересно. Амил-нитраты. Лубрикаты.
В обычном случае у меня возникла бы эрекция. Но ведь наша Клоуи — облитый воском скелет.
С тем, как выглядит Клоуи — у меня ничего нет. Ну, не совсем ничего. Ее плечо по-прежнему касается моего, когда мы садимся в круг на ворсистый ковер. Была очередь Клоуи вести нас в направленную медитацию, и она говорила о нас в саду безмятежного спокойствия. Она провела нас по холму в дворец с семью дверями. Внутри дворца семь дверей: зеленая, оранжевая дверь; и Клоуи рассказывала, как мы открываем каждую из них; голубая, белая, красная дверь; и что мы обнаруживаем за ними.
Глаза закрыты, мы представляем свою боль как шар белого исцеляющего света, кружащего вокруг наших ног и поднимающегося к нашим коленям, к нашей талии, к нашей груди. Наши чакры открываются. Сердечная чакра. Чакра головы. Клоуи говорила о нас в пещерах, где мы встретим животное, покровительствующее нам. Моим оказался пингвин.
Лед покрывал пол пещеры, и пингвин сказал: «Скользи!». Без всяких усилий мы заскользили по тоннелям и галереям.
Потом настало время объятий.
«Откройте глаза».
Это физический терапевтический контакт, как говорила Клоуи. Каждый из нас должен выбрать себе партнера. Клоуи обвила руками мою голову и зарыдала. У нее дома было нижнее белье без завязок, — и она рыдала. У Клоуи была смазка и наручники, и она рыдала, пока я смотрел на секундную стрелку своих часов, отсчитывая одиннадцать оборотов.
Так что я не плакал в первой своей группе поддержки два года назад. Я не плакал во второй группе поддержки, и в третьей тоже. Я не плакал ни на кровяных паразитах, ни на раке кишечника, ни на органических поражениях мозга.
Когда у тебя бессонница, дела обстоят так. Все маячит где-то вдали, все лишь копия копии копии. Бессонница ложится расстоянием между тобой и всем остальным, ты не можешь ничего коснуться, и ничто не может коснуться тебя.
Потом был Боб. Когда я впервые пришел на рак яичек, Боб, здоровенный лось, огромный гамбургер, навалился на меня в «Останемся мужчинами вместе», и зарыдал. Здоровяк пересек помещение, когда пришло время объятий, руки висят по бокам, плечи опущены. Его здоровенный подбородок покоится на груди, на глазах уже целлофановая пелена слез. Шаркающая походка, колени прижаты друг к другу, он неуклюже семенит; Боб скользнул через комнату, чтобы взвалиться на меня.
Боб навалился на меня.
Большие руки Боба обвили меня.
Большой Боб был качком, как он рассказывал. Все эти дни наркоты — на дианаболе, потом на вистроле, стероиде, который вводят скаковым лошадям. Его собственная качалка, — у Большого Боба был собственный зал. Он был женат трижды. Его имя было на рекламных продуктах, и, кстати, не видел ли я его по телевизору как-нибудь? Вся программа по технике расширения грудной мышцы была, фактически, его находкой.
Такое откровение со стороны незнакомых людей заставляет меня чувствовать себя весьма неуютно, если вы меня понимаете.
Боб не понимал. Он знал, — пускай даже у одного из его «huevos» ущемление, — всегда был фактор риска. Боб рассказал мне о постоперационной гормональной терапии.
