Генри Миллер - Под крышами Парижа (сборник)
Он помолчал мгновение. Я настолько обалдел, что не нашел ни слова в ответ.
– Кроме того, – продолжал он, – это место не для меня. Я городской человек; я скучаю по тротуару под ногами. Если бы здесь было хотя бы кафе, куда можно сходить, или библиотека, или кинотеатр. Здесь я как в тюрьме. – Он огляделся вокруг. – Вот где я провожу дни – и ночи. Один. Не с кем поболтать. Даже с вами. Вы почти все время слишком заняты. Более того, я чувствую, что вам неинтересны мои занятия… Так что же мне делать – сидеть здесь, пока не умру? Вы знаете, я не из тех, кто жалуется. Я держу про себя все, что могу; я занимаю себя работой, я то и дело хожу на прогулки, я читаю… и я постоянно чешусь. Сколько еще я могу с этим справляться? Иногда я чувствую, что схожу с ума. Я как чужой…
– Думаю, что понимаю вас, – сказал я. – Скверно, что все пошло не туда. Я-то лишь хотел вам помочь.
– Oui, je le sais, mon vieux![126] Это все моя вина. И тем не менее…
– Так что я, по-вашему, должен сделать? Отправить вас обратно в Париж? Это невозможно, по крайней мере сейчас.
– Я знаю, – сказал он.
Чего он не знал, так это того, что я до сих пор пыхтел, дабы вылезти из долгов, сделанных ради его приезда в Америку.
– Я вот интересуюсь, просто так, – сказал он, барабаня пальцами по крышке стола, – каков из себя город Сан-Франциско?
– Очень хороший, если ненадолго, – сказал я, – но как это устроить? Чем вы там будете заниматься? И совершенно ясно, что я бы не смог вас там поддерживать.
– Конечно не смогли бы, – сказал он. – Да я бы и не думал об этом. Господи, вы и так уже столько для меня сделали. Более чем достаточно. Я никогда не смогу расплатиться с вами.
– Давайте не будем на эту тему! Смысл в том, что вы здесь несчастны. Кого же винить? Как мы с вами могли предвидеть такой итог? Я рад, что вы со мной откровенны. Может быть, если мы покумекаем, найдется какое-нибудь решение. Я действительно не уделял должного внимания вам и вашей работе, но вы же видите, что у меня за жизнь. Вы же знаете, как мало у меня времени для собственной работы. Вы же знаете, что я тоже хотел бы пройтись как-нибудь по улицам Парижа, почувствовать, как вы сказали, тротуар под ногами. Мне тоже хотелось бы заглянуть в кафе, под настроение, и встретить там парочку родственных душ. Я, конечно, в другом положении, чем вы. Я не чувствую себя здесь несчастным. Никогда. Что бы ни происходило. Если бы у меня была куча денег, я бы ударился в путешествия, я бы приглашал сюда своих старых друзей, чтобы они жили рядом со мной… Я бы делал тыщу вещей, о которых сейчас даже не мечтаю. Но в одном я убежден: что здесь рай. И если что-то не так, я никогда не буду связывать это с местом… Разве сегодня не прекрасный день? И завтра будет прекрасно, когда польет как из ведра. И прекрасно, когда туман опускается на все вокруг и не видно ни зги. И для вас было прекрасно, когда вы впервые все это увидели. И будет прекрасно, когда вы уедете… Знаете, где не так? – Я постучал себя по черепу. – Здесь вот! В такой день, как сегодня, я понимаю то, что уже говорил вам сто раз по различным поводам: в этом мире все хорошо и правильно. Нехорошо и неправильно – это то, как мы это видим.
Он горько улыбнулся, как бы говоря: «Миллер есть Миллер, несет какую-то околесицу. Я говорю, что страдаю, а он говорит, что все лучше некуда».
– Знаю, о чем вы думаете, – сказал я. – Поверьте, я сочувствую вам. Но вы должны постараться что-то для себя сделать. Я сделал все что мог; если я ошибся, тогда вы должны мне помочь. Формально я за вас отвечаю, но нравственно только вы сами за себя отвечаете. Никто не может вам помочь, кроме вас самих. Вы считаете, что я безразличен к вашим страданиям. Вы считаете, что я недооцениваю вашу чесотку. Это не так. Определите, отчего вы чешетесь, – это все, что я хочу сказать. Нельзя же вечно скрести себя и скрести. Но пока вы не откроете, откуда ваш зуд, вы не получите облегчения.
– C’est assez vrai[127], – сказал он. – Я достиг дна.
Он уронил голову, но через несколько мгновений поднял взгляд. Какая-то мысль вспыхнула в его мозгу.
– Да, – сказал он, – я в таком отчаянии, что готов что-нибудь попробовать.
Я гадал, что именно это может означать, когда он пояснил:
– Эта женщина, мадам Уортон, что вы о ней думаете?
Я улыбнулся. Это был довольно сложный вопрос.
– Я имею в виду – она действительно целительница?
– Да, это так, – сказал я.
– Думаете, она может помочь мне?
– Это зависит от вас, – ответил я, – в основном от вас, от того, хотите ли вы, чтобы вам помогли, или нет. Убежден, что вы могли бы вылечиться, если бы достаточно верили в себя.
Эти последние слова он пропустил мимо ушей. Начал выспрашивать меня о ее взглядах, ее методах воздействия, ее образовании и тому подобном.
– Я мог бы много о ней рассказать, – сказал я. – Собственно, я мог бы говорить о ней весь день. Но какой смысл? Если вы хотите отдать себя в чьи-то руки, вы должны полностью подчиниться. То, во что она верит, – это одно, а то, что она может сделать для вас, – это другое. Если бы я был на вашем месте, если бы я был в таком отчаянии, какое вы якобы испытываете, меня бы мало заботило, как делается фокус. Меня бы лишь заботило, чтобы все получилось.
Он проглотил это как мог, отметив, что Морикан не Миллер и наоборот. Он добавил, что считает ее в высшей мере умной, хотя признал, что не всегда может проследить за ее мыслями. Он высказал подозрение, что в ней есть что-то мистическое или оккультное.
– Тут вы ошибаетесь, – сказал я. – Ей нет дела ни до мистики, ни до оккультизма. Если она и верит в таинство, то это повседневное таинство… какое практиковал Иисус.
– Надеюсь, что она не захочет для начала обратить меня в свою веру, – вздохнул он. – Я не терплю этой чепухи, вы же знаете.
– Может, в этом-то вы и нуждаетесь, – засмеялся я.
– Non! Я серьезно, – сказал он. – Вы считаете, что я могу отдать себя в ее руки? О господи, даже если она собирается разглагольствовать о христианстве, я готов ее слушать. Я все попробую. Все, лишь бы избавиться от этой ужасной, ужасной чесотки. Если она захочет, я буду молиться.
– Не думаю, что она попросит вас делать что-нибудь такое, чего вы не хотите, дорогой Морикан. Она не из тех, кто навязывает свое мнение. Но я действительно думаю, что… если вы выслушаете ее всерьез, если поверите, что она может что-то для вас сделать, то вы, вполне вероятно, вскоре обнаружите, что мыслите и действуете иначе, чем вам это кажется возможным в настоящее время. Во всяком случае, не следует думать одно, а делать другое – с ней это не пройдет. Она тут же увидит вас насквозь. В конце концов, вы будете обманывать только себя самого, а не ее.
– Значит, у нее какие-то определенные взгляды… я хочу сказать, религиозные взгляды?
– Конечно! Это так, если вам угодно.
– Что вы хотите этим сказать? – Вид у него был чуть встревоженный.
– Я хочу сказать, старина, что у нее вообще нет никаких религиозных взглядов. Она сама насквозь религиозна. Ее вера, ее взгляды – в ее делах. Она не думает о чем-то, она просто думает. Она думает делами и осуществляет их. То, что она думает о жизни, Боге и тому подобном, очень просто, так просто, что поначалу вы даже можете не понять. Она не из думающих, в вашем смысле этого слова. Для нее Разум – это все целиком. Что думаешь, тем и являешься. Если что-то с вами не так, это потому, что вы думаете не так. Понятно?
– C’est bien simple[128], – сказал он, скорбно кивая.
Слишком просто! – вот что он хотел сказать. Видимо, он был бы более воодушевлен, если бы я высказался позаковыристей, потемней, понепонятней. Все простое и ясное было для него подозрительным. Кроме того, в его сознании целительные силы были магическими силами – силами, которые приобретались учением, дисциплиной, тренировкой, силами, которые основывались на власти над тайными процессами. Ему и в голову не приходило, что можно вступить в прямую связь с самим источником всех сил.
– В ней есть какая-то сила, – сказал он, – энергия физического свойства, которая, я знаю, может передаваться. Она, может, и сама не знает, откуда та берется, но она обладает ею и излучает ее. Иногда у малограмотных людей есть такие силы.
– Смею вас заверить, что она не малограмотна! – сказал я. – И если в ее присутствии вы действительно чувствуете физическую силу, то вам она никогда не передастся, пока…
– Пока что? – воскликнул он с жаром.
– Сейчас не скажу. Думаю, мы уже достаточно о ней поговорили. В конце концов, не имеет значения, что я вам скажу, результат зависит от вас, а не от нее. Никогда никого ни от чего не вылечивали, если сам человек не хотел этого. Так же верно и обратное, только усваивается труднее. Негативный подход всегда проще позитивного. В любом случае, прекратится чесотка или нет, для вас это будет интересный эксперимент. Но прежде чем попросить ее, подумайте хорошенько. И вы сами лично должны попросить, compris?[129]
