Хантер Томпсон - ЦАРСТВО СТРАХА
На самом деле меня никто не отправлял на съезд, я даже не стал брать аккредитацию от какого-нибудь журнала; мне просто хотелось оказаться там и оценить обстановку. Город настолько кишел журналистами, что я почувствовал себя туристом. Не говоря уж о том, что работающим там официально писателям и репортерам не достались более внушительные командировочные, чем они явно озадачивались при встрече со мной; хотя, если бы попросили, я написал бы эту историю и забесплатно.
Даже теперь, спустя все эти годы, мне становится не по себе, когда я вспоминаю про Чикаго. Эта неделя на Съезде существенно изменила мои представления о том, что происходит в этой стране, и определила мое место в ней. В понедельник я пришел в состояние Паралитического Шока, во вторник меня обуял Страх, потом Ярость и, наконец, - Истерия, длившаяся затем минимум месяц. Каждый раз, пытаясь рассказать друзьям, что же все-таки произошло в Чикаго, я начинал рыдать, и только спустя годы я понял причину.
Меня не били, не тащили в тюрьму. Все обстояло намного хуже. Потребуется настоящий специалист - или несколько специалистов - чтобы избить человека и не привести его при этом в состояние шока, в котором весь эффект от избиения пропадает... затем, оказаться в тюрьме вместе с закадычными друзьями - это скорее экзотичное развлечение, чем травматическая ситуация; в самом деле, это совершенно беспонтово - жить в шестидесятые годы и ни разу не оказаться за решеткой.
И все же тогда в Чикаго для меня навсегда закончились шестидесятые. Помню, как я добрел до своей комнаты в «Блэкстоуне», стоявшим через дорогу от «Хилтона», сел на кровать, скрестив ноги, и просидел так несколько часов. Меня била дрожь, ни о каких заметках я и думать не мог - только смотреть в экран телевизора расфокусированным взглядом и тихо офигевать от того, что происходит вокруг. В телевизоре творилось примерно то же самое - я видел себя самого, в ужасе убегающего от копов по Мичиган Драйв, всего в двух шагах впереди от размахивающей дубинкой свиньи, каждую секунду ждущего пули в легкое, которая поразит меня прежде, чем я даже услышу звук выстрела.
Я стоял на углу Мичигана и Бальбоа вечером в ту среду, когда копы атаковали. Помню, я тогда еще думал: «Нет. Это невозможно». Вжавшись в стену отеля, я достал из моей излюбленной голубой L.L. Bean сумки мотоциклетный шлем и желтые горнолыжные очки, полагая, что все обойдется «Мейсом», в крайнем случае - газом. Однако именно в этот раз копы не использовали ни того, ни другого.
В этот вечер они пустили в ход дубинки, и разверзся натуральный ад, не имеющий аналогов в этой сучьей истории. Я стоял у стены, пытаясь нацепить шлем, а люди неслись мимо, как зверье во время лесного пожара. Люди или кричали, или истекали кровью, копы хватали их на ходу и запихивали в свои машины. Я никогда не попадал в землетрясение, но, сдается, атмосфера там примерно та же. Тотальная паника и потерянность, и притом никакого выхода. Первая волна копов ворвалась на Бальбоа, построившись клином, сметая всех на своем пути, как огонь в муравейнике. Бежать было бесполезно - со всех сторон появлялись все новые и новые копы. Вторая волна ломанулась со стороны Грант Парка, подобно огромной перемалывающей машине, ощетинившейся длинными черными дубинками, крушившими истерически кричавших людей, отчаянно пытавшихся выбраться из этого переплета.
Некоторые пытались бежать по Бальбоа, к улице Стейт, но выхода не было и там - копы перегородили улицу, выстроившись «клещами», и быстро надвигались, избивая до полусмерти каждого, кто попадался им под руки. Иные демонстранты пытались сбиться в кучу, держа свои транспаранты и скандируя: «Держимся вместе! Держимся вместе!»
В какой-то момент я оказался в самом пекле - копы надвигались со всех сторон, и ничего не оставалось делать, кроме, как искать спасения в отеле. Однако, у дверей стояли два копа и отказывались пропустить меня внутрь. Они сжимали дубинки обоими руками, держа их перед собой, и отгоняли всех от входа.
К этому моменту людей уже мудохали в паре метров от меня. Мне оставались считанные секунды, когда я наконец прорвался через этих церберов с криком «я тут живу, мать вашу! Плачу пятьдесят долларов в день!» Я оказался внутри, ад остался позади, и я уже не видел, что происходило на тротуаре. По какому-то невероятному везению в этот день я взял с собой ключ от номера, хотя обычно оставлял его у портье. Меня спас этот ключ, да еще и безумная непоколебимая уверенность, звучавшая, должно быть, как вопль распятого Иисуса. Ведь я в самом деле жил тут! Платил наличными за этот долбанный номер! И я никак не мог представить себе, что эти козлы в синей униформе имеют малейшее ПРАВО не пустить меня в мои оплаченные апартаменты.
Я верил в это беззаветно, и этой веры хватило на то, чтобы удержать их дубинки на ту секунду, в которую я прошмыгнул в холл отеля... Однако эта вера погибла, когда через несколько дней или даже недель я, наконец, понял, что эти копы и в самом деле собирались меня отмудохать. Не меня персонально, но некоего анонимного «Врага», одного из толпы «негодяев», явившихся в Чикаго с намерениями, вызывавшими у мусорни только страх и ненависть.
Именно поэтому меня так трясло, когда я, наконец, оказался в своем номере, быстро запер дверь и накинул цепочку. Не то, чтобы я испугался тюрьмы и избиений. Таким образом меня охватывал медленно подкатывающий шок, шок от понимания того, что я больше не стою в изящной позе и не Разъясняю Свои Взгляды. Эти ублюдки все знали о моих взглядах, и все-таки они намеревались вышибить мне мозги. Им было глубоко плевать на то, что Национальный Комитет Демократической партии выдал мне специальную пресс-карту, гарантирующую неприкосновенность; их не волновало, что я прибыл в Чикаго как гость, с намерением поселиться в отеле, аккуратно уплатив все сборы и налоги, и что я не собирался причинять никому ни малейших неприятностей.
В том-то все и дело. Моя невиновность свидетельствовала против меня, делала меня потенциально опасным в глазах этих гнилых вороватых мразей, что рулили этим Конгрессом - Мэром Чикаго Ричардом Дж. Дэйли и Линдоном Бэйнсом Джонсоном, тогдашним президентом США. Эти свиньи плевать хотели на какие-то там Права. Они просто знали, чего хотят, и располагали достаточной силой, чтобы смести с земли любого, кто встанет на их пути.
Пока не забыл, скажу одну важную, на мой взгляд, вещь насчет всего движения протеста шестидесятых годов. В то время казалось, что между гражданами и государством (или «системой», или «истеблишментом») шел некий диалог. Если вы боролись за свое Право, существовали шансы, что к вам прислушаются, неважно, признавалось это официально или нет. Норман Мейлер сказал давным-давно по тому же поводу, что он впервые ощутил, что между ним и Белым Домом существует реальная связь только после избрания Кеннеди президентом. Даже, когда к власти пришли такие люди, как Джонсон и Макс Банди - и даже такие, как Пэт Браун и Булл Коннор - шум, который мы поднимали, явно достигал ушей власть имущих и не раз заставлял их менять свою политику... даже если формально эти люди отказывались говорить с нами. Так что сам акт протеста, пусть даже сопровождаемый насилием, в конечном итоге можно было рассматривать как демонстрацию исполненной оптимизма веры (по большей части подсознательной, я думаю) в благоразумных «старших», тех, кто способен изменить положение - мы просто указывали им на не очевидные для них вещи и даже определяли политические реалии.
Эти ублюдки так никогда и не поняли самого главного - «Движение» выражало глубокую, беззаветную веру в Американскую Мечту. Люди, которые «боролись» в те годы, не были жестокими и циничными чудовищами, которыми их делал официоз. На самом деле в демонстрациях участвовали среднестатистические отцы семейств, которых лишь немного встряхнули, ненадолго оторвали от вредных привычек, от их ленивой, косной, повернутой на деньгах жизни... и уже однажды осознав свою внутреннюю уверенность, они несомненно поступали правильно.
Само Стремление Спорить, пусть и с применением насилия, подразумевает готовность оппонента прислушаться к вашим аргументам и доводам или хотя бы к производимому вами грохоту под видом политического протеста. В шестидесятые много раз случалось, когда облеченные властью люди резко меняли курс под давлением сложных обстоятельств: Джон Кеннеди по поводу Кубы и Залива Свиней, Мартин Лютер Кинг младший и война во Вьетнаме, Джин Маккарти и «закулисные перестановки в Сенате»; Роберт Ф. Кеннеди и его отношение к марихуане, и длинным волосам, и тому, что в конце концов стало Властью Фриков; Тед Кеннеди и ситуация с Фрэнсисом К. Моррисси, не говоря уже о сенаторе Сэме Эрвине, поменявшему свои убеждения по поводу прослушивания телефонных разговоров и «превентивных арестов».
