Дж. Т. Лерой - Сара
Гудок автопоезда эхом раскатился по кафе, но никто не выглянул за толстое зеркальное стекло. Если приглядеться, сквозь витрину можно различить длинную цепь грузовиков, точно сказочный ночной мир, неведомый никому. В ушах у меня еще долго стоял этот протяжный рев гудка Кенни, даже после того как он исчез — когда грузовик выкатил на автостраду, и Кенни, наверное, поставил свои любимые записи в стиле кантри, которые Сара к тому моменту еще не выбросила за окно.
Рыжая курчавенькая девочка за соседним столом, которая то причесывала, то поправляла волосы, — наблюдала за моими приготовлениями «чириоуз». Она ковырялась в своей жареной картошке, затем, всякий раз насупившись, буравила меня взглядом, как только я добавлял в свою миску что-нибудь бесплатное. Когда я дошел до кетчупа, лицо ее скисло. Я сделал вид, будто просто так рассматриваю бутылочку, и поставил на место. Подождав, пока она отвернется к матери, я быстро схватил и выдавил кетчуп в тарелку. Мы повторяли этот трюк несколько раз, ей даже удалось меня застать врасплох, когда она вместо того, чтобы обратиться к картошке, неожиданно резко повернулась ко мне, и я замарал кетчупом рубашку на груди. Я думал, она рассмеется. Ничуть не бывало: только еще больше скуксилась. Я почувствовал стыд и разочарование. И больше не принимался за еду, пока они с мамой не убрались из кафе.
Гудок по-прежнему звенел у меня в голове. Я думал, это произойдет раньше, думал, что наконец почувствую облегчение и не буду с содроганием ждать этого утробного рева, всякий раз покидая кабину.
— Ненавижу панк-рок, — сказал Кенни, вытаскивая ее кассету из магнитофона.
— Только педерасты называют это панк-роком. Кенни, сколько раз тебе говорить, невежда ты этакая, голодранец, деревенщина… — она едва не исчерпала на нем поток своих ругательств.
Он схватил в горсть ее кассеты и выбросил за окно. Она с воплем набросилась на него, суча кулаками, так что Кенни чуть не врезался в идущий впереди грузовик. Он выжал тормоза и зайцем пустился вдоль обочины, вернувшись через час с тремя распотрошенными кассетами и лицом, пылающим от ее ногтей. Дрожащими пальцами он вертел одну из кассет, пытаясь замотать пленку обратно.
— Детка, может, еще можно поправить? — просительно заглянул он снизу вверх.
Она вырвала пленку у него из рук.
— Недоделок, сукин сын!
До следующей стоянки они не обменялись ни словом. Она надела парик и платье с блестками. Он опять обещал ждать ее. Она ушла, выругав его на прощание. Но на сей раз он не стал натягивать сапог и брызгаться дезодорантом, а вместо этого протянул мне пять долларов, предложив купить новые комиксы.
— И не торопись, — посоветовал он. — Осмотрись, походи по магазинам до закрытия. Совсем не обязательно тратить все в одном месте.
Я не пошел по магазинам. Я отправился в дайнер. И не стал покупать там гамбургер, хотя денег вполне хватало, и даже не заказывал сырных шариков.
В кармане чужих джинсов, тех самых, подаренных Милкшейк, подпоясанных ремнем Кенни, дважды охватившим пояс, хрустели пять баксов. Я провел ладонью по гладкой коже ремня и запустил руку в карман за пятидолларовой бумажкой, как я делал ночью, когда спал на поролоновом коврике. Когда вытаскивал ремень из джинсов и бережно укладывал под мохнатое колючее одеяло из искусственной шерсти. Это Кенни, навалившись сзади, дышал мне в ухо, подминал — и тогда я невольно вспоминал деда, его проповедь, его мятное дыхание, каменное лицо, с суровыми, будто вырезанными резцом чертами, нечто настолько осязаемое, что знаешь — еще осталось что-то между тобой и бездонным колодцем. И я припоминал каждый пакетик леденцов и книжку с комиксами, украденные из магазина подарков на очередной стоянке. И шептал: «Пожалуйста, накажи меня!» И, прижимая ремень, облегченно засыпал.
— В твоем возрасте вредно засыпать за столом, — склоняется надо мной официантка с голубыми волосами, похожая на фею. Мгновенно проснувшись, вытаскиваю руку из кармана. — Маму ждешь?
Трясу головой в ответ. Дети часто сидят одни в придорожных забегаловках, когда родители отправляются по своим делам. Застать здесь несколько малышей, заснувших за столиками в кабинках, обычное дело. Некоторые водители разъезжают целой семьей. На моих глазах из одной машины вываливалось по семь-восемь человек. Официантки относились к нам по-разному. Одни улыбались одинокому ребенку и притаскивали молочные коктейли и гамбургеры. Другие говорили, что им некогда с тобой нянчиться, у них вся зарплата состоит из одних чаевых. Но в основном они относилось ко мне как к обычному посетителю: услужливо-равнодушно. Проглотив еще ложку круто замешанных «чириоуз», я представил, как смеется Кенни, выжимая цепочку гудка, сверкающую медью — он драит ее каждый день. Сары сейчас с ним нет наверняка: от одной мысли о таком варианте у меня сейчас бы застрял ком в горле: он держит ее руку и они вместе тянут гудок. Я расплатился за «чириоуз» и побежал к месту, где стоял припаркованный грузовик.
Там было пусто — мои предчувствия оправдались. Черный пакет для мусора был оставлен на асфальте между масляных пятен. Внутри были наши шмотки, в основном — Сары. Я отыскал свои комиксы рядом с ее красными туфлями на шпильках. Порывшись, я выудил фломастеры, украденные из магазина подарков в Джорджии.
Я вырвал листок из небольшого, тоже, кстати, украденного, блокнотика. Написал на нем красным фломастером фразу и свернул листок. Я писал в блокноте по пять слов на каждой страничке. Я записывал истории, но каждое слово вразнобой, так, чтобы Сара потом не смогла прочесть и понять, чем это я занимаюсь, и не отобрала. Сидя на мешке с вещами, я стал ждать ее возвращения.
Я издалека заслышал щелканье каблуков, отражавшееся эхом от рядов спящих грузовиков, и отодрал щеку от мусорного мешка. Ничего не сказав, она прошла, блуждая взглядом по пустой площадке, словно это был мираж наоборот — когда не видишь того, что должно существовать на самом деле. Косметика поплыла, парик сбился. Я протянул ей свернутую бумажку из блокнота. Она разглядывала ее некоторое время, не разворачивая, будто читала, затем выронила.
— Вон тот оранжевый грузовик… — Она показала вдоль линии дальнобойщиков. — Найдешь меня там. — Голос ее был невнятен, то и дело срывался, однако я понял. — Приходи завтра, будешь моей сестрой.
Я кивнул. Она сдвинула туфлей записку, слова расплылись в масле.
— Ты ранен, — пробормотала она, тронув мою рубашку, залитую кетчупом. Пошатываясь, она пошла к оранжевому грузовику. — Сумку принеси, — бросила она через плечо. Удаляясь, она трижды споткнулась о невидимую цепь.
Я посмотрел в записку, почти утонувшую в масле. «Я люблю тебя». Красные буквы «Прощай» медленно чернели от масла.
Утром я отыскал грузовик фирмы «Шнайдер Нейшнл», не такой яркий, расцвеченный фонарями, как у Кенни, — из-за формы капота такие колымаги получили у дальнобойщиков прозвище «Яйца Шнайдера».
— Как тебя зовут, крошка? — натянуто улыбнулся водитель. Но из-за унылого взгляда улыбка показалась кислой.
— Крисси ее зовут, Крисси, — поторопилась Сара, принимая у меня нашу мусорную поклажу и вытаскивая свои красные туфли. Я кивнул в знак приветствия и уставился на пальцы «Шнайдера», которыми он перебирал по кожаному ремню, а затем по ежику волос.
— Милая у тебя сестренка, Стейси, — заметил он Саре.
— Ага, — отозвалась она, запихивая под лифчик скомканные салфетки.
— Такая симпатичная.
Я улыбнулся в ответ, сморгнув ресницами, как официантки, химические блондинки, будто обработанные хлорным отбеливателем.
От запахов в кабине «Шнайдера» меня затошнило. Затхлый аромат лежалого белья, смешанный с цветочным дезодорантом. Руки у водилы были бледные, длиннопалые и вялые, не то что заскорузлые, в трещинах, руки Кенни, на вид такие тяжелые, что могут расплющить тебя в любой момент, будто комара, — от этого чувства меня бросало в холод и жар одновременно. «Шнайдер Грузоперевозки» постоянно щипал меня за задницу, когда я проходил мимо. Он ни разу не пропустил моей проходящей задницы. Он лапал меня за щеку пальцами, скользкими и влажными, точно отварные макароны. Он все время напоминал мне, что я симпатичная девочка, и очень похожа на сестру. Мне это нравилось, и я улыбался в ответ, стараясь не замечать его мутного взгляда. Сара его терпеть не могла. Он не понимал ее. Не понимал, что ей необходимы уколы, и помогать ей приходилось мне одному, затягивая руку жгутом, а он в это время расхаживал перед кабиной и ныл, чтобы мы поторапливались. В неприличном жесте она показывала ему палец за спиной: временами он успевал повернуться, заставая ее за этим занятием, и тогда она делала вид, что удаляет пылинку с носа. Панк-музыка у него также восторга не вызывала. Слушал он только скучнейшие радиошоу. Сокрушенно качал головой, когда рассказывали о порядках в школах.
