Уильям Берроуз - Города красной ночи
– А у Кики встает, потому что он знает: я смотрю на него, когда он нагибается за опио.
– Я думал о Марии.
– Сними одежду и покажи нам Марию.
Кики стесняется, но он должен следовать правилам игры. Он снимает свою набедренную повязку, смущенно улыбаясь, открывает сочные пурпурно-розовые гениталии, яйца крепкие, член торчит вверх, его цветочный запах наполняет трюм.
– Мария его жопа. Я ебать его брызгать шесть футов…
Он смотрит вокруг, вызывающе смотрит на мальчиков, что сидят на мешках с опиумом.
Некоторые мальчики извлекают золотые слитки из мешочков на поясах, замысловато сшитых из мошонок испанцев.
– Он любить это так сильно, что я держать это в его яйцах. Скоро буду богатый, как он.
– Это очень просто для такой ублюдка, как ты.
– Засунь свой желтый говно, где твой рот есть, сестроеб. Я вижу, как ты сделать это, мой собственный глаза.
Пространство расчищается и аккуратно вымеряется, ставки кладутся на пол. Кики наклоняется, руки на коленях. Другой мальчик, который выглядит, как брат-близнец Кики, откупоривает флакончик из розового коралла в форме маленького фаллоса, и сильный аромат заполняет трюм, воздух которого и так уже тяжел от запахов опиума, гашиша и соленой воды, высыхающей на молодых телах. Вонь, исходящая из розового кораллового флакончика, – это тяжелый, сладкий, гнилой мускусный запах, похожий на тление надушенного трупа или на веяние, который разносится в воздухе удара молнии.
Мазь мерцает в тусклом свете трюма, где раскрасневшиеся конечности лениво шевелятся, как рыбы в черной воде. Теперь мальчик втирает теплую мазь Кики в задницу, и Кики корчится и обнажает зубы; мальчик вставляет ему, и они оба светятся и мерцают – на секунду в трюме делается светло, как днем, и каждое лицо и тело высвечиваются до мельчайших деталей.
Лучистые Мальчики
– Подгребаем к Лучистым Отмелям, – кисло бормочет Келли.
– Лучистые Отмели? – переспрашиваю я.
– Ага. Старая армейская игра: отсюда и в вечность. Ну, ты, может быть, знаешь, что Лучистые Мальчики – это такие призраки, и если увидел одного из них – значит, скоро помрешь. Конечно, ко всему можно привыкнуть, и для меня светящиеся мальчики – обычная вещь. В наше время хороший крепкий Лучистый Мальчик может осветить целую комнату с двадцатифутовым потолком. Самый лучший жил в одном ирландском замке, он был призраком десятилетнего мальчика, удавленного своей сумасшедшей матерью. Этот тип свел в могилу трех министров кабинета и одного викария.
– И вот мальчики с грязными пальчиками пронюхали об этой славной штуке и запустили в действие Проект ЛМ, чтобы позаботиться о командном составе врага. Они даже не знали, на какие кнопки жать. Проект ЛМ спихнули на руки нам, спецсержантам. Нас подвешивают, притапливают, придушивают, медики докапываются до нас… «Что вы ощущали? Вы стали лучистым?»
– Засунь свое говно туда, где были мальчики. Лучистые Мальчики – это особый вид смерти. Призраку не хватает воды. И мощный аромат заполнил Проект ЛМ. Полуповешенные полутела, запах не отстает от нас. Сладкий, гнилой мускусный запах, типа. Потом какой-нибудь умнобрюкий заходизавтр вытаскивает из-под тебя лучистую задницу и делает из нее кисточку для бритья. Факты армейской жизни. Старая армейская наебка, специально для спецсержантов вроде меня.
И его слова, и его манера говорить казались мне вначале непонятными, и все же они каким-то образом растревожили во мне воспоминания – как актера можно растревожить забытыми строками роли, сыгранной им давным-давно, далеко-далеко.
Капитан Норденхольц высаживается в Порт-Роджере
Вот он стоит на разрушенном пирсе, оставшемся со времен англичан, в придуманной им самим форме. Перед ним стоят Опиум Джонс, близнецы де Фуэнтес и капитан Строуб, и все вместе они похожи на труппу бродячих комедиантов, не слишком удачливых, но объединенных стремлением доиграть назначенные им роли до конца. За их спинами снуют мальчики, таская разные сумки, мешки, чемоданы и сундуки. Они идут через пляж и исчезают один за другим в стене листьев.
Не знаю, из-за чего вся эта процессия вызывает у меня ощущение потасканности: ведь у всех у них наверняка есть сундуки с золотом и драгоценные камни, но на какой-то момент они предстают перед моими глазами потасканными актерами, у которых великие роли, но нет денег заплатить за квартиру. Бриллианты и золото фальшивые, занавес весь в заплатках, драный и ветхий, театр давно закрыт. Меня охватили глубокая грусть и чувство одиночества, и пришли на память слова Бессмертного Барда:
Актерами, сказал я, были духи.
И в воздухе, и в воздухе прозрачном,
Свершив свой труд, растаяли они.
Мы высадились. Капитан Строуб встречает нас на берегу, постепенно возникая, словно головоломка из цветастой мозаики; его рубаха и штаны покрыты бурыми и зелеными пятнами, они развеваются на полуденном ветре. Мы следуем за ним, а он идет к поросли, на первый взгляд нетронутой. Он раздвигает ветки – и за сплетением бамбука и колючих кустов открывается тропа.
Мы проходим около четверти мили, а тропа петляет вверх и заканчивается у стены бамбука. Только когда мы оказываемся от нее достаточно близко, я обнаруживаю, что бамбуковые стебли нарисованы на зеленой двери, которая открывается, как волшебная дверь в одной книге, виденной мною много лет назад. Пройдя через нее, мы вступаем в город Порт-Роджер.
Мы стоим в огороженном стенами пространстве, похожем на огромный сад с деревьями и цветами, тропинками и прудами. По краям площади я вижу строения, все они покрашены под цвет окружающей природы: строения кажутся всего лишь отражением деревьев, трав и цветов, волнующихся на легком ветерке, который, словно шевелит стены, и вся эта панорама иллюзорна, как мираж.
Первый взгляд на Порт-Роджер я бросил как раз тогда, когда гашишная конфетка, проглоченная мною на лодке, начала действовать, образовав в моем сознании пустоту и прекратив словесные размышления: за этим последовал острый удар, словно что-то вошло в мое тело. Я уловил легкий запах благовоний и звуки далеких флейт.
Длинная прохладная комната со стойкой, за которой – три поколения китайцев. Запах пряностей и сушеной рыбы. Индейский юноша, голый, за исключением кожаного мешочка, прикрывающего гениталии, облокотился на стойку, изучая кремневое ружье, его гладкие красные ягодицы оттопырены. Он оборачивается и улыбается нам, показывая белые зубы и ярко-красные десны. За ухом у него заткнут цветок гардении, а от его тела исходит сладкий цветочный запах. Гамаки, одеяла, мачете, абордажные сабли и кремневые ружья набросаны на стойке.
Снаружи, на площади, Строуб представляет меня какому-то человеку с мощным квадратным лицом, светло-голубыми глазами и курчавыми металлически-седыми волосами.
– Это Уоринг. Он нарисовал этот город.
Уоринг улыбается мне и пожимает руку. Он совершенно не скрывает своей неприязни к капитану Строубу. Неприязнь, наверное – слишком сильное слово, поскольку ни с чьей стороны нет никаких проявлений ненависти. Они встречаются как посланцы двух разных стран, чьи интересы ни в чем не совпадают друг с другом. Я еще не знаю, какие именно страны они представляют.
До того момента я был настолько заворожен бесстрастием Строуба, что без конца спрашивал себя: В чем же источник его самообладания? Где он купил его, и чем он заплатил? Теперь я вижу, что Строуб – официальное лицо, и Уоринг тоже, но они не работают на одну компанию. Наверное, они оба – актеры, которые никогда не выходят на сцену вместе, и их отношения сводятся к кратким кивкам друг другу за кулисами.
– Я покажу тебе твою берлогу, – говорит Строуб.
Через массивную дубовую дверь мы выходим в патио, прохладное и затененное деревьями, с цветочными кустами и бассейном. Это патио – миниатюрная копия городской площади. Мое внимание немедленно привлекают юноша, который выделывает танцевальные па футах в тридцати от входа, одна рука на бедре, другая над головой. Он стоит к нам спиной, и, когда мы входим на внутренний двор, он застывает на середине па, указывая на нас одной рукой. В этот момент все, кто находится в патио, смотрят на нас.
Юноша завершает прыжок и идет нас встречать. На нем пурпурная шелковая жилетка, расстегнутая спереди, а руки его обнажены по плечи. Руки и торс у него темно-коричневые, стройные и мощные, а движется он с грацией танцора. Он темнокожий, его волосы черные и курчавые; один глаз серо-зеленый, другой коричневый. Длинный шрам проходит от скулы до подбородка. Он делает шутовской реверанс перед капитаном Строубом, который взирает на это со своей холодной загадочной улыбкой. Затем юноша поворачивается к Берту Хансену:
– А-а, наследник семейного капитала… – принюхивается он. – Запаху золота мы всегда рады.
Я замечаю, что он может смотреть дружелюбно одним глазом и в то же время издевательски-холодно другим. Эффект в высшей степени неприятный. Берт Хансен, не зная, как реагировать, натянуто улыбается, и юноша немедленно передразнивает его улыбку с таким мастерством, что на секунду кажется, будто они поменялись местами.
