Виктор Пелевин - Жизнь насекомых
Арчибальд покраснел, на удивление легко взмыл вверх и завис напротив обидчика. Артур продолжал валять дурака — трещал, дергал невидимую леску и покачивался из стороны в сторону. Подлетев к мрачно наблюдающему за этим Арчибальду, Арнольд взглянул на него и жалостливо отвел взгляд. Хоботок Арчибальда, загнутый вниз и какой-то мятый, вызвал у него длинный ряд ассоциаций, закончившийся вопросом: «Страна, скажи, как твое имя?» (Это был, как Арнольд вспомнил, заголовок газетной статьи, слева от которой размещалась реклама пластмассового приспособления от импотенции «Эректор».)
— Куда? — спросил Арчибальд.
— Пролетим над пляжем, — сказал Артур, — сориентируемся.
Внизу поплыла набережная. Потом мелькнули дощатые крыши раздевалок и открылся берег, на котором неподвижно лежали сотни полуголых тел. Запах моря смешивался с множеством других пляжных запахов; теснота, с которой лежали отдыхающие, напоминала о заводской бане, и желания приземлиться ни у Артура, ни у Арнольда не возникло.
— Может быть, в заповедник? — предложил Артур, кивая хоботком в сторону далеких скал. — Там народу почти не бывает.
— Егерь пристанет, — сказал Арнольд.
— Он там не бывает никогда.
— А клиента найдем?
— Один-два всегда есть, — сказал Артур, наклонил голову и полетел впереди, стараясь двигаться не очень быстро, но и не настолько медленно, чтобы Арчибальд понял, что его щадят.
Берег моря образовывал длинную вогнутую дугу, и друзья полетели по прямой, над морем. Сначала Арчибальд наслаждался полетом и искренне досадовал на то, что уже столько лет добровольно лишает себя наслаждения, доступного в любой момент, но когда усталость разогнала ударившую в голову кровь, он посмотрел вниз и обомлел.
Под его притиснутыми к брюшку лапками («Господи, какие худые!» — подумал Арчибальд) и зажатой в них гитарой, похожей на ракету «Хаунд Дог» под брюхом бомбардировщика «Б-52», расстилалось море — оно было очень далеко, и волны на нем казались неподвижными. Берег оказался на таком расстоянии, что Арчибальд понял — свались он сейчас вниз, вплавь он до него не доберется. Ему стало страшно, и он поднял взгляд на небо.
Артур с Арнольдом были в превосходном настроении и коротко обменивались впечатлениями о погоде; про Арчибальда словно забыли. Они отлетали все дальше от берега, и Арчибальд стал ощущать короткие приступы паники. От страха он тратил массу лишних усилий, махая крыльями намного быстрей, чем требовалось; сначала он подумал, что все-таки сумеет долететь до заповедника, и уже почти успокоился, решив никогда больше не ввязываться в такие приключения, как вдруг что-то сильно толкнуло его в лицо и грудь.
Арчибальд зажмурился от рези в глазах, поднес к ним одну лапку и протер их — вся лапка, когда он поглядел на нее, оказалась покрытой грубым папиросным табаком. Табак запорошил ему глаза и рот, забился в волосы и в большом количестве попал за шиворот, но задуматься, откуда он мог взяться на такой высоте и в таких количествах, Арчибальд не успел, потому что гитара неожиданно стала очень тяжелой, а в спине возникла настолько острая боль, что стало ясно — еще полсотни метров, и крылья откажут.
— Ребята, — позвал он улетевших чуть вперед Артура с Арнольдом и, поняв, что его не слышат, зажужжал во весь хоботок: — Ребята!!
Те обернулись и сразу все поняли.
— До берега дотянешь? — торопливо подлетая, спросил Артур.
— Нет, — задыхаясь, ответил Арчибальд, — я сейчас упаду.
Перед его глазами все слилось в мутное бессмысленное пятно; последним, что он различил, была крошечная белая лодочка прогулочного катера на темно-синем фоне.
— Так, Арнольд, давай его… Садимся на авианосец. До палубы дотянешь?
Эти слова донеслись до Арчибальда из другого измерения — в его мире не оставалось уже ни высоты, ни палубы, ни необходимости куда-нибудь дотянуть. Но голоса становились все громче и нахальнее, и кто-то даже начал сильно трясти за плечо, после чего пришлось открыть глаза. Над ним склонялись Артур и Арнольд.
— Арчибальд, — позвал Артур, — ты меня слышишь?
Арчибальд молча приподнялся на локтях. Он лежал на верхней палубе среди оранжевых спасательных плотов — по цвету они так напоминали пыльные резиновые трубки, висящие на стене у него дома, что ему сразу стало спокойно. Под головой у него была гитара, а рядом сидели на корточках Артур с Арнольдом. Катер слегка покачивало; с нижней палубы сквозь шум мотора пробивались крики пассажиров.
— Ну ты даешь, — сказал Арнольд. — Мы тебя в последний момент поймали. У тебя что, высотобоязнь?
— Типа того, — ответил Арчибальд.
— Над морем ниже лететь опасно, — сказал Артур. — Чайки.
Он кивнул в сторону кормы, над которой неподвижно висело несколько белых птиц — они летели с той же скоростью, что и катер, но совсем не махали крыльями и казались эмблемами с кулис невидимого МХАТа. Время от времени с палубы бросали в море конфету или печенье, и тогда одна из птиц чуть поворачивала крылья и уносилась назад, превращаясь в покачивающееся на воде белое пятнышко, а ее место над кормой занимала другая.
Вдруг с кормы в небо взмыли две темные ширококрылые тени и унеслись вверх — это произошло так быстро, что ни Артур, ни Арнольд ничего не заметили.
— Красиво, — сказал Арчибальд и попытался встать.
— Пригнись, — скомандовал Артур, — из рубки увидят.
После нескольких эволюций Арчибальд встал на четвереньки, лицом к белой полосе пенного следа за кормой.
— Господи, — сказал он, — как я живу! Я ведь неправильно живу!
— Успокойся, — велел Артур. — Мы тоже. Только истерики не надо.
— Море, — медленно и членораздельно сказал Арчибальд, — катер идет. Чайки. И все это рядом. А я… На палубу вышел, а палубы нет…
Вдали, у горы, мимо которой шел катер, из моря поднималось несколько плоских камней; на вершине одного из них мелькнули два обнаженных тела и сразу исчезли за наехавшей скалой. Арчибальд издал невнятный стон — словно из глубин его сердца вырвалась на свободу вся долго копившаяся ненависть к себе, к своему жирному дряблому телу и бессмысленной жизни, — и, прежде чем приятели успели среагировать, он схватил гитару и бросился в воздух.
Его сознание сузилось в подобие ракетной системы наведения — в нем остался только плоский камень с двумя лежащими на нем телами, который становился все ближе и наконец заполнил собой все пространство; тогда новой целью стала стремительно несущаяся на него голая женская нога — Арчибальд ощутил, как его хоботок выпрямился и налился давно забытой силой. Арчибальд громко зажужжал от счастья и с размаху всадил его в податливую кожу, подумав, что Артур с Арнольдом…
Но с неба вдруг упало что-то страшно тяжелое, окончательное и однозначное, и думать стало некому, нечего, нечем и незачем.
— Я не хотела, — повторяла заплаканная Наташа, прижимая к голой груди скомканное платье, — не хотела! Я ничего даже не заметила!
— Никто никого и не обвиняет, — сухо сказал мокрый Артур. — Это просто несчастный случай, очень несчастный.
Сэм молча обнял Наташу за плечи и развернул ее, чтобы она больше не могла смотреть на то, что совсем недавно ходило по земле, радовалось жизни, сосало кровь и называло себя Арчибальдом. Сейчас это был мятый ком кровавого мяса, кое-где прикрытый тканью, из центра которого торчал треснутый гриф гитары, — ни рук, ни ног, ни головы уже нельзя было различить.
— Ехали на катере, — сказал мокрый Арнольд, — и он вдруг ни с того ни с сего как взлетит. И с такой скоростью — мы его даже догнать не смогли. Кричали вам, кричали. А когда подлетели… Вы ведь и не заметили ничего. Его назад в море отнесло. Полчаса искали.
— Если кто-нибудь виноват, — сказал Артур, — так это мы. Он сначала никуда не хотел лететь, словно чувствовал. Но потом согласился. Наверно, просто решил умереть как комар.
— Может быть, — сказал Арнольд. — А что это он сказал про палубу?
— Это из песни, — ответил Артур. — «На палубу вышел, а палубы нет. В глазах у него помутилось. Увидел на миг ослепительный свет. Упал, сердце больше не билось…»
— Да, — сказал Арнольд. — Когда-нибудь и нас это ждет.
Ему в щеку ударило что-то легкое и острое, и он рефлекторно поймал маленький самолетик, сложенный из исписанного листа бумаги. Арнольд поднял глаза — над ним возвышалась почти отвесная каменная стена, уходившая вверх не меньше чем на сто метров. Он развернул самолетик (линии, по которым он был сложен, расходились из верхней части листа, как лучи, но точка, откуда они начинались, была за краем листа) и прочел следующее:
Памяти Марка Аврелия
1. Трезвое и совершенно спокойное настроение
никогда не приводит к появлению подтянутых строк.
А стихи надо писать со всем стремлением,
как народный артист выпиливает треугольный брелок.
2. А тут идет дождь, и совершенно нет сил, чтобы
сосредоточиться. Лежишь себе, лежишь на спине,
и не глядя ясно, что в соседнем доме окна желты,
и недвижный кто-то людей считает в тишине.
3. Но тоска очищает. А испытывать счастье осенью — гаже,
чем напудренной интеллигентной старухе давать минет.
Отдыхай, душа. Внутренний плевок попадет в тебя же,
а внешний вызовет бодрый коллективный ответ.
4. Так и живешь. Читаешь всякие книги,
думаешь о трехметровой яме,
хоть и без нее понятно, что любая неудача или успех —
это как если б во сне ты и трое пожарных мерились хуями,
и оказалось бы, что у тебя короче
или несколько длинней, чем у всех.
5. Размышляешь об этом,
выполняя назначенную судьбой работу,
и все больше напоминаешь себе человека,
построившего весь расчет
на том, что в некой комнате
и правда нет никакого комода,
когда на самом деле нет никакой комнаты,
а только Коммод.
6. Бывает еще, проснешься ночью где-нибудь в полвторого
и долго-долго глядишь в окно на свет
так называемой луны,
хоть давно уже знаешь, что этот мир — галлюцинация
наркомана Петрова,
являющегося, в свою очередь, галлюцинацией
какого-то пьяного старшины.
7. Хорошо еще, что с сумасшедшими возникают трения
и они гоняются за тобой с гвоздями и бритвами в руках.
Убегаешь то от одного, то от другого, то от третьего
и не успеваешь почувствовать
ни свое одиночество, ни страх.
8. Хорошо бы куда-нибудь спрятаться и дождаться лета
и вести себя как можно тише, а то ведь не оберешься бед,
если в КГБ поймут, что ты круг ослепительно яркого света,
кроме которого во Вселенной ничего никогда не было и нет.
Последнее четверостишие было приписано косым размашистым почерком, явно в спешке. «КГБ» было зачеркнуто, сверху было написано «АФБ» и тоже зачеркнуто, а рядом стояло тоже зачеркнутое «ФСК».
